ветер доносил до нас еле слышные голоса рыбаков. Один раз
Бедуир сделал короткое резкое движение, и мне показалось, что
он собирается встать и уйти, но он затих снова.
- Ты выбираешь более придирчиво, чем, по слухам, выбирает
император Восточной империи, - сказал он наконец.
- может быть, мне это нужнее, чем ему, - я склонился и,
почти против своей воли, тронул его за плечо. - Когда ты
будешь капитаном императорской гвардии, ты оглянешься на этот
вечер и возблагодаришь своего бога, каким бы он ни был, за то,
что все обернулось так, а не иначе.
- Конечно, - отозвался он. - Когда этот день придет, я
возблагодарю... своего бога, каким бы он ни был, за то, что мне
не было дано отбросить все это прочь, и проползти обратно те
пятьсот или сколько там миль, что я уже прошел, и сдохнуть
наконец в северном тумане с клыками Морского Волка в горле.
Я не сказал ничего, поскольку тут, похоже, уже нечего было
сказать. И тогда он повернулся ко мне снова, и в глазах его
заплясали холодные огоньки, которые напоминали скорее о битве,
нежели о смехе.
- Если я довезу тебе Ворона до Британии так, чтобы он не
погиб сам и не стал причиной смерти другой лошади или человека,
сочтешь ли ты это достаточным испытанием? Возьмешь ли ты меня
тогда к себе, и получу ли я в награду меч?
Я был больше удивлен этим, чем его первой просьбой взять
его к нам, и на какой-то миг изумление лишило меня дара речи.
Потом я сказал:
- А если тебе это не удастся?
- Если мне это не удастся, а я останусь жив, то я отдам
свою жизнь в придачу к жизни человека или другой лошади. Разве
это не честная сделка, милорд Медведь?
я услышал свой собственный голос еще до того, как понял,
что мое решение уже принято:
- Пойдем, взглянем на зубы Ворона и осмотрим его самого,
потому что я еще не прикасался к нему. И если этот жеребец
действительно таков, каким кажется, то это честная сделка,
Бедуир.
И я помню, что мы сплюнули на ладони и ударили по рукам,
словно завершая торг на рыночной площади.
x x x
В одну из бурных ночей конца сентября, когда над крышей
уже бушевал первый из осенних штормов, мы снова ужинали в
пиршественном зале Кадора, и на моем колене лежала большая,
костлявая, радостная морда Кабаля; позади осталась долгая
дорога и удушливые облака летней пыли, клубящиеся через всю
Галлию, позади напряженная борьба за то, чтобы перевезти
последних лошадей через море до того, как испортится погода. И
свет факелов и вересковое пиво казались более золотистыми
благодаря торжеству, которое мы испытывали, зная, что
великолепные, широкие в кости септиманские жеребцы и племенные
кобылы стоят на привязи внутри палисада крепости.
Бедуир, под глазами которого лежали темные круги, -
последняя переправа, с Вороном на борту, была не из легких, и
он не спал в течение двух ночей перед ней, даже на своем
обычном месте под боком огромного жеребца, - покинул свое
честно заработанное место среди Товарищей и сидел у очага на
табурете, предназначенном для певца, и пел для нас, а может
быть, и для себя, триумфальную песнь, сложенную Арвасом
Крылатым после того, как он убил Рыжего Вепря.
Глава шестая. Работник и плата
Они побежали в полдень, и весь остаток этого дня и большую
часть следующего мы гнали их среди обросших ивами островков, и
тростниковых зарослей, и изобилующих дичью болот. Мы сожгли их
зимний лагерь (они должны были уже привыкнуть к вони пламени,
поднимающегося над горящими домами), отрезали от основного
войска всех отставших и спалили темные, узкие боевые ладьи,
стоявшие в устье Глейна. Теперь, под вечер второго дня, мы
поднялись от прибрежных болот к тому монастырю на
островке-возвышенности, где оставили свой обоз.
Мы были полным боевым отрядом, три сотни конницы (четыре,
если считать конюхов, погонщиков, оружейников и других), -
точнее, мы были им два дня назад. Этим вечером нас было немного
меньше, но через несколько недель мы должны были вновь набрать
силу; так бывало всегда. Пленных с нами не было. Я никогда не
брал пленных, кроме одного или двух раз, когда мне были нужны
заложники.
Кабаль, как обычно, трусил у передних копыт моей лошади.
Бедуир ехал справа от меня, а с другой стороны был Кей, который
присоединился к нам всего два года назад (мы тогда впервые
устроили ставку в Линдуме), и ворвавшись в наши ряды, словно
неистовый западный ветер, - рослый парень с золотисто-рыжими
волосами, горячими голубыми глазами и пристрастием к дешевым
стеклянным украшениям, которые больше подошли бы саксу или
какой-нибудь потаскушке. Эти двое, Кей и Бедуир, доказали, чего
они стоят, в прошлые летние кампании, когда мы, иногда в
одиночку, иногда вместе с полуобученными воинами здешнего
правителя Гидария, нападали на поселения Окты Хенгестсона и раз
за разом отражали его атаки, направленные вглубь страны. И
вскоре должно было прийти время, когда я стал считать Бедуира
первым, а Кея - вторым из моих лейтенантов.
Бедуир снял арфу, обычно висевшую у него за плечом, и
пощипывал струны, которые отзывались россыпью торжествующих
нот, накатывающихся радужными волнами; лошадью он правил при
помощи колен. Он часто играл и пел нам, когда мы возвращались
после битвы. Как говорится, "после меча - арфа", и нам всегда
казалось, что музыка снимает нашу усталость и исцеляет раны.
Когда уже можно было узнать мотив, Кей возвысил голос в
глубоком рокочущем гудении, которое у него сходило за пение, и
за нашей спиной, то тут, то там, люди начали подхватывать
обрывки знакомой песни; но по большей части мы были слишком
измучены, чтобы присоединиться к ним.
Когда мы остановились за пределами шуршащих тростниковых
зарослей, солнце уже опускалось за горизонт, и огромная арка
неба пылала закатом, который словно поймал настроение
Бедуировой музыки и рассыпался волнами и кругами пламени.
Никогда, даже среди моих родных гор, я не видел таких закатов,
как над этими восточными болотами, где возвышенное сияющее небо
было оживленным, как рыночная толпа, или струящимся, как боевые
знамена армии. Стоячая вода среди камышей отражала небесный
огонь, а над нашими головами тянулись волнистыми линиями стаи
диких уток.
В низинах над самыми болотами паслись монастырские лошади.
Это был коневодческий край, хотя большинство животных, пусть
крепкие и выносливые, были слишком низкорослыми для наших нужд;
то есть, они были бы слишком низкорослыми, если бы у нас был
хоть какой-нибудь выбор. Но должно было пройти еще семь-восемь
лет, прежде чем мы могли надеяться на большие поступления с
учебных выгонов Дэвы. За последние два дня мы потеряли до двух
десятков лошадей, и их было труднее заменить, чем людей.
Крестьянин, присматривавший за табуном (выпас и объездка
лошадей были единственными работами в монастырской общине,
которые выполнялись не самими братьями), бросил на нас один
взгляд со своего наблюдательного поста на небольшом бугорке и,
подбросив в воздух копье, побежал к строению монастыря. Мы
слышали, как он кричит: "Они едут! Они вернулись! Святые
братья, это граф Британский!" И несколько мгновений спустя
колокол маленькой церкви запульсировал густыми бронзовыми
нотами, приветствуя нас и ликуя.
- Поистине, нас встречают, как героев! - сказал Бедуир;
и его рука упала со струн арфы, так что усталый, беспорядочный
перебор копыт за нашими спинами внезапно стал громче.
Когда мы достигли проема ворот в терновой изгороди,
небесный огонь уже угасал; крытые тростником кельи и
хозяйственные постройки, сгрудившиеся вокруг церкви и
глинобитной трапезной, выделялись темным пятном на фоне
меркнущего сияния запада, а несколько искривленных ветром
яблонь монастырского сада были бесплотными облачками бледных
лепестков; и я внезапно вспомнил о другом монастыре, к закату
отсюда, на Яблочном Острове. Братья и укрывавшийся у них бедный
люд толпой высыпали к воротам - все, кроме того брата, кем бы
он ни был, который все еще звонил в колокол. Их руки потянулись
к нам, их встревоженные лица были полны вопросов; и пока мы
шумно въезжали за монастырскую ограду, они призывали на нас
благословение. Они принесли с собой фонарь, и в его свете я
увидел изможденное лицо какой-то женщины, у которой на плече
спал ребенок, и еще - что старый аббат, брат Вериций, плачет.
Выехав на открытое пространство между палисадом и
скученными постройками, я соскочил с седла и стянул с головы
шлем. Вокруг меня, устало подъезжая и останавливаясь,
спешивались мои Товарищи; кое-кто из них пошатывался от
слабости, вызванной ранами. В глаза мне бил резкий желтый свет
фонаря, и я был окружен людьми, которые хватали меня за руки
или за колени; я увидел, что высокая худощавая фигура аббата
движется в мою сторону, и понял, что от меня ждут, чтобы я
опустился на колени и получил от него благословение, как было,
когда мы уезжали отсюда. Мне хотелось поскорее пристроить
раненых куда-нибудь под крышу, но я преклонил колени. Кабаль,
ворча, лег рядом.
- Как прошел день, сын мой?
У него был красивый голос, подобный бронзовым звукам
колокола, все еще плывущим в воздухе над нашими головами.
- Мы сожгли их зимний лагерь, - ответил я. - Еще одно
саксонское поселение перестало осквернять траву, и эта
местность сможет отдохнуть в безопасности от варваров - по
меньшей мере, до следующего набега.
Его руки на моей голове были легкими, как истлевшие
листья.
- Да пребудет с тобой милость Господня. И да будет твой
щит, под Его щитом, над всей Британией, как был он над нами в
этот день; и да найдешь ты мир в Его лоне, когда борьба будет
окончена.
Но мне в этот момент была нужна вовсе не Господня милость;
мне нужны были мази, и повязки, и пища для людей. Я снова встал
на ноги - медленно, потому что чувствовал такую усталость, что
едва мог поднять с земли свой собственный вес.
- Святой отец, благодарю тебя за благословение. У меня с
собой раненые - куда мне их послать, чтобы им оказали помощь?
- Раненых мы, увы, ожидали, - ответил он. - Для них все
готово в трапезной; брат Луций, наш инфирмарий, проводит тебя.
Погонщики, которые оставались здесь вместе с обозом, уже
занимались лошадьми; им помогало несколько жителей деревни. Я
проводил взглядом Ариана, у которого на ленчике седла тихо
позвякивал мой щит из бронзы и бычьей кожи, а потом занялся
сбором всех раненых в одно место. У Голта, одного из моих
лучших новичков, бедро было распорото ударом копья, и он, почти
теряя сознание, соскользнул с коня в объятия своего друга
Левина, который всю дорогу ехал с ним рядом; но остальные могли
ходить сами, и мы все вместе направились в трапезную. У меня
была рваная рана на правой руке - большинство наших шрамов,
как и обычно в коннице, были на правой руке или на бедре, там,
где его не защищал толстый кожаный кильт, - и она до сих пор
кровоточила.
В трапезной с потолочных балок свисали для лучшего
освещения дополнительные фонари, а опирающийся на козлы стол
был отодвинут к стене, чтобы освободить для нас место. У дверей
были сложены небольшими кучками пожитки и утварь, чтобы их
легко было подхватить в случае поспешного бегства. Морские
Волки были так близко, что братья и укрывавшийся у них
деревенский люд уже собирались бежать, когда пришли мы, и они
оставили свое добро в готовности на тот случай, если все же
произойдет самое худшее.
