безнадежны..." И тут позвонила, а потом прибежала Клюква. Не будем гадать,
какие реплики еще напишет для нее Борис, но за эту я готов был ей
аплодировать, неистово, как влюбленный студент: "А ну-ка улыбнитесь,
судари-сударыни, Клюква везучая, с ней не пропадешь!" И хотя от дыма и гари
она была не столько Клюква, сколько Черника, но глаза ее так блестели, а
улыбка и звонкий голос так на нас подействовали, что мы сразу же, буквально
сразу же готовы были идти за ней куда угодно. Сразу и безоговорочно! Вот это
и есть подлинная сила убеждения, какой Клюква не могла достигнуть на сцене.
А как вдохновенно она играла в салоне! Именно там и тогда я понял, что нашел
великолепную Соньку для погодинских "Аристократов".
Я возразила Новику: играть -- это в кого-то перевоплощаться, Даша же
оставалась сама собой; как говорил Дед, обстоятельства вытолкнули наверх
лидера. Не игра, а действие естественного отбора!
-- "Весь мир театр, а люди и нем актеры", -- с улыбкой напомнил Новик.
-- Простите, Ольга, но Клюкву я изучил получше вас. Все мы, осознанно или
неосознанно, и на сцене, и в жизни играем на публику, все зависит лишь от
степени таланта и других объективных качеств; абсолютно же естественным
человек бывает лишь наедине с самим собой, когда производить впечатление он
может разве что на зеркало. Да, чувство чести, о котором вы говорили, делает
человека богом, но, настаиваю на этом, -- только на публике. Без публики и
побуждения и действия его совсем иные -- как у актера перед пустым залом.
Поэтому я вновь настаиваю: Клюква вдохновенно играла, перевоплотилась в
вожака, что свойственно ее характеру, темпераменту и, конечно, было
обусловлено обстоятельствами. Не надо спорить, Ольга, мы говорим об одном и
том же, лишь развыми словами...
Вера Коноплева (мастер из "Несмеяны"):
-- Когда Клюква своих артистов привела, а потом еще Боря приполз --
дыму в салон навалило, да такого едкого, жгучего... Кто от кашля
надрывается, кого тошнит, догадливые, на пол легли, дым-то больше наверху...
Вот что было плохо: окна у нас в полстены, зеркальные, глухие, вверху только
фрамуга открывается, воздуха оттуда -- по капле, руки-ноги переломать тому,
кто эти окна выдумал. Клюква говорит: надо стекла выбивать, а Новик
возражает -- вдруг внизу люди, покалечим? Клюква туфли сбросила, прыг на
кресло, с кресла на Борькины плечи, просунула голову через фрамугу и
доложила, что внизу пока что никого нет. Эй, кричит, мужики! А мужиков-то у
нас Боря, Новик да Рассадин-старик, Костя, как известно, домой побежал, ему
исподнее срочно сменить надо было. Значит, Новик, Боря и мы с Клюквой
подняли кресло, раз-два-три -- и с размаху по окну. Выбили, воздух с холодом
ворвался, осколки подчистили, чтоб не пораниться, -- словом, дышать стало
легче... Клиентки сразу к телефону, а они у нас не все простые, у иных мужья
в больших начальниках: "Петя... ВасяКоля... спасайте! Прикажите!" Особенно
Клавка по телефону разорялась: "Ты, сволочь такая, в кабинете шуры-муры,
подлец, а я задыхаюсь, замерзаю!" А Клюква смеется: "Ты напугай его как
следует, пусть дубленок нам пришлет с ламой!" И еще плохо, что без света,
пробовал и свечи зажигать, но из окна задувало, а фонариков ни у кого не
было. Ну, не совсем темно, городские огни видны повсюду, только от этих
огней чувство такое, что и словами не выскажешь: живут ведь люди, телевизоры
смотрят, милуются и знать не знают, что нам здесь жить осталось, может,
всего ничего... Нет, не темнота -- самое худшее бабий визг, от него в мозгах
мутилось и страх накатывал. Мы, "несмеяновские", еще держались, у нас девки
бедовые, мы делом занимались -- щели конопатили, дверь мыльной водой
поливали, а от клиенток, не всех, а некоторых житья не было. Новику,
Рассадину плохо, не помощники, а Боря уж слишком воспитанный: "Ну,
пожалуйста, прошу вас, не беспокойтесь, скоро нас спасут, вот увидите".
Клюква ему: "Держи меня за ноги!", легла на подоконник, голову вниз:
"Лестницу нам ставят, бабоньки! Слышите, бабоньки, лестницу! Эй, мальчики,
залезайте в гости, у нас тут штук пятнадцать невест, одна другой краше, кто
первый доберется -- выбирает! Только цветы не забудьте!" Выдумала она,
лестница далеко от нас была, но иная выдумка правды дороже -- дух подняла!
Все время шутила, без нее бы пропали.
Рассадин Лев Григорьевич, самый старый артист народного театра,
пенсионер-бухгалтер:
-- Салон битком набит, ней к окну рвутся -- подышать и посмотреть, а
Клюква поставила у окна Новика, Бориса, меня и двух девчат: "Никого не
подпускать!" И правильно сделала, мы потом узнали, что некоторые
выбрасывались, а как и почему, у них уже не спросишь, как не спросишь у
китов, почему выбрасываются на берег. Состояние аффекта? Наверное, так, в
здравом уме на верную смерть не пойдешь -- не фронт... Про себя скажу одно
только: сыграл роль стагиста, на большее не хватило... Запомнилось мало --
часто приваливался в обморок, слаб был после операции... Помню, очнулся,
когда из коридора начал доноситься протяжный гул с треском -- там вовсю
горело, а у нас было холодно, как на улице, да еще темно, но для меня
главное -- холодно. И вот Даша придумала: размотала ткань, что в рулонах из
ателье принесла, порезала ножницами на большие куски, и мы укутывались. А
ниже нас, на седьмом и восьмом, помещения горели, пламя выбивалось из окон,
и, когда языки до нас доставали, становилось очень страшно, настолько, что
начинались истерики. Одну даму, пышную блондинку, которую привели из ателье,
Даша в халат закатала, как в смирительную рубашку, и целый таз воды на нее
вылила -- успокоила. Жестоко, но что поделаешь?
Люба Якунина, мастер из "Несмеяны":
-- Анна Ивановна не давала Клюкве дорогую ткань резать, в тюрьму
пойдешь, кричала, а Клюква ей: "Счет мне предъявите, я богатая, трешку в
лотерею выиграла!" Но холод -- его терпеть можно, главный ужас знаешь в чем
был? Это когда у самого потолка, на стыке с коридором, кусок штукатурки
обвалился и в салон дым столбом пошел с искрами, и тут же дверь огнем
занялась. Но это потом, под самый конец, почти через час, а как этот час
прожили -- и вспоминать страшно. В салоне крики, с улицы крики, в коридоре
гудит, вот-вот огонь ворвется, а нужно не только самих себя -- других в узде
держать, одну клиентку связали, да потом и до Клавки очередь дошла. Боря
стал ее успокаивать, комплименты говорить, а она ему бац по очкам! Тут мы с
Клюквой и Верой скрутили ее полотенцами и в каморку отнесли, Клюква еще
смеялась: "Эх, девки, плакали наши сапожки!"
-- Обошлось, до сих пор ко мне ходит, -- до смехом вспомииала Даша. --
А Боречка, хотя и без очков, думал-думал и придумал; давай, говорит, из
этого рулона шелка веревку совьем, шелк -- он прочный, и много его здесь, до
самой земли веревка достанет. Батюшки, думаю, а ведь дело предлагает! Анна
Ивановна чуть не в драку -- дорогой шелк, импортный, Валька, ее кладовщица,
в рулон вцепилась; "Не дам!", а тут еще впотьмах что-то грохнуло, потом
говорили, что какие-то канистры взорвались, сумасшедший дом, и только. Мне
бы этих баб в каморку загнать, чтоб не мешали, но мои девчонки двери
поливают, Боря без очков как теленок тыкается, Новик и Рассадин на ногах не
держатся -- подмоги никакой... И тут как привидение фигура перед окном в
воздухе, я -- к окну: Валера на шторах спускается, вот кто мне нужен! Кричу:
"Валера, сюда, давай руку!" Ты ж его сама видела, помнишь? Он четыре шторы
связал, узлы проволокой обмотал, не шторы -- спасательная веревка. Чего
только человек не придумает, когда жареный петух клюет! Так я ему -- давай
руку, а он, Оленька, не слышит. То есть и слышит, и уголком глаза видит, но
только не резон ему меня видеть и слышать, не резон, понимаешь? Он смелый,
трус на шторах спускаться не будет, но он и не дурак, он на седьмой этаж
спешит, где пожарные с лестницы работают, ему выжить надо, а потом уже
Клюква и все остальное. Я ему вдогонку: "Косте привет передай, свататься
приходите, мои хорошие!", а саму, поверишь, Оленька, такая обида взяла, что
слезы покатились, даже вспоминать стыдно. А Боречка, хоть и глазами не
увидел, а сердцем понял, гладит меня по плечу, Клюква, лепечет, Дашенька,
ну, скажи, что мне для тебя сделать? Я ему со смехом: предложение сделай,
дурачок, видишь, женихов потеряла, вековухой осталась. А он мне руки целует
-- нашел где и когда... Ничего у нас с этим шелком не получилось:
скрутить-то его в жгут скрутили, к батарее конец примотали, а когда тот жгут
в окно стали спускать, его ветром раздуло, да еще огонь откуда-то снизу его
лизнул -- пришлось от батареи отвязывать и выбрасывать... Что же дальше
было?.. Ну, штукатурка обвалилась, дым в салон пошел, дверь прогорать
стала... Руки опустились, все, думаю, конец, привела сюда людей на
погибель... "Ладно, гореть, так с музыкой: выстроила из своих самых надежных
цепочку, одни воду в тазы набирают, другие дверь поливают, а дыму вое
больше, не успевает в окно выходить, кашель душит, глаза ест, тошнит,
рвет... И тут самое смешное: Боря хватает меня за руку, вижу -- полуголый,
неужто сдвинулся по фазе? Дашенька, говорит, я рубашку с пиджаком связал, я
тебя вниз спущу, там тебя пожарные подхватят. Мне бы и не отвечать на эту
глупость, но хотелось на прощанье что-то ласковое сказать, а кашель душит,
не могу, только поцеловала... Ну а потом ты все знаешь... Судьба, Оленька,
ты на пожаре мужа потеряла, я нашла...
"ЧЕЛОВЕК В ТЕЛЬНЯШКЕ"
Рассказала я про Дашу и подумала: до чего же прилипчивая штука --
прозвище. Помню, в школе я бы и не обернулась, если б меня окликнули по
имени, зато мгновенно реагировала на Рыжую; на первом уроке в первом классе
Вася обратился к учительнице: "Тетя, можно выйти?" -- и до десятого класса
проучился под именем Тетя; худой и длинный Дима был прочно поименован
Оглоблей, а Слава носил обидную, но заслуженную кличку Пузо, так как всегда
таскал в ранце баранки и грыз их во время уроков. Жаль, что филологи без
особой охоты разрабатывают такую золотоносную жилу: ведь когда-то именно
прозвища наших предков становились фамилиями, которые мы до сих пор носим.
Вот уже седьмой год ребята в УПО между собой называют Чепурина
Тельняшкой -- дружелюбно и с симпатией, потому что подполковник, несмотря на
свою отнюдь не показную строгость, справедлив, умен и обладает превосходным
чувством юмора. Иногда ребята попадаются: "Погоди, вот вызовет тебя
Тельняшка на ковер!" -- а Чепурин тут как тут. Если он не в настроении, то
может без всякого обезболивания снять с охальника стружку, но чаще делает
вид, что не слышит, тем более что после юношеской службы на флоте всеми
правдами и неправдами достает и носит свои любимые тельняшки.
Чепурин -- ближайший друг и помощник Кожухова; в одном они похожи, как
близнецы, в другом -- антиподы. Оба до мозга костей пожарные, в высшей
степени компетентны и лично храбры, но в отличие от Кожухова, который
непримирим к малейшим, даже не очень существенным недостаткам, Чепурин
относится к ним с иронией. У него вообще типично ироничный склад ума,
допускающий терпимость и милосердие -- подобный ум, как мне кажется, лучше
приспособлен к нашей неупорядоченной жизни вообще и к пожарной службе в
частноссти: идеального порядка все равно никогда не добьешься, а раз так, то
держи и руках вожжи, не позволяй вылезать из оглоблей и закрывай глаза на
мелочи. Там, где Кожухов беспощаден, Чепурин строг, Кожухов строг, Чепурин
снисходителен, Кожухов поругивает, Чепурии посмеивается; если ослушаться
