о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в
чем грешна, -- это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о
страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека...
Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:
-- Как твой Васька не расстается с Лешей, так и за мной по пятам ходит
Ваня Уткин, связной, -- как тень или ревнивая жена. И мне хорошо -- тыл
прикрыт, и Ваня доволен -- впереди все-таки не он, а я: начальник, как
известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от
времени его окликаю: "Ваня, где ты?", а он, будучи в маске, что-нибудь
крякает в ответ. Значит, восьмой этаж... Отправляю Суходольского тушить
левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые:
протушиваем часть коридора -- вламываемся в комнаты, если есть кто --
выводим, нет -- идем дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до
репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним
отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в "Несмеяну", после чего -- на
десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум
боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг
другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши:
пожарный надзор дважды штрафовал Новика за "подпольное" хранение декораций в
отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной
мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут
украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как
выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до
репетиционного зала, и -- нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно;
врываюсь -- помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую
мебель не спотыкаюсь -- все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым,
шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно -- никого... И тут
второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу:
"Ваня, где ты?" -- молчание. Хуже нет -- потерять в задымлении напарника, а
вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарем, и
тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой
помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в
зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал:
"Мама!", то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник
рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он,
оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь
вспыхнула, стал ее тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он
жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не
может удержаться, а мне -- это проклятое зеркало и в нем черное лицо с
разинутым в крике ртом. Наваждение!
Но это так, -- продолжал Чопурин, -- для смеху. А вот но-настоящему,
без капли юмора, я перепугался метров через десять... или, точнее, минуты
через три... Говорухина Пашу ты себе представляешь -- не человек, а
бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять
метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая
мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал
-- мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не
открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы
только замок отлетел, прогрохотал: "Пра-шу без паники!", и мы -- Паша, я,
Ваня и еще один боец -- проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение,
да еще с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади
примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там
называют, для тренировок, пианино... И все это имущестко в густом дыму, а у
открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико
и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу
заработало счетно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую
программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в
таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое,
Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с
Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до
окончания операции. Сказано -- сделано. Паша и боец... вспомнил, Михалевич
из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по
тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и
быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что
терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свел, в медпункт,
взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию... И вот тут-то я
по-настоящему и без всякого юмора перепугался... нет, не то слово: струсил!
Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи
-- нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой --
нет ее, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений,
ужас: вокруг черным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится,
горит, и если огонь проник в хореографию, я обрек на смерть не только
оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки
сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь -- нет!
И тут слышу родной голос, такой родной... Это Пашин львиный рык: "Пра-шу без
паники! Я еще на ваших свадьбах плясать буду!" Ну, дальше неинтересно,
пошли, таким же макаром всех из студии вынесли...*
* В последней фразе Чепурина имеется одна довольно-таки существенная
неточность: вынести-то вынесли, но совсем "не таким макаром"! Оставлять
людей в помещении, куда через треснувшую стену вовсю валил дым, больше было
нельзя, поэтому все четверо пожарных отдали им свои загубники и маски,
подхватили на руки -- и бегом по коридору в спасительный холл, а оттуда
вниз, на четвертый этаж. Все девочки и Анна Ильинична, балетмейстер,
живы-здоровы, несколько дней назад я собрала их у себя, сидели, пили чай,
вспоминали... Самое забавное, что две девочки недавно вышли замуж, а
Говорухин, как обещал, плясал на их свадьбах -- почетный гость!
Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство.
В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская
дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых
действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически
выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны.
Для меня в этом высокий символ; перед огнем все равны. И полковник
Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же
опасности, как и подчиненные им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по
наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и
спасательными операциями, логика событий неизбежно ведет к тому, что они
идут в бой рука об руку, а чаще всего -- впереди рядовых.
Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу
удивленное: "Как, разве полковники-пожарные тоже тушат и спасают?" Я всегда
отвечаю: еще как! С тех пор как Кожухов надел папаху, он не раз получал и
травмы и ожоги, как минимум раз в неделю Чепурин возвращается домой насквозь
пропахший дымом, мокрый, грязный и до того уставший, что нет сил забраться
под душ; в огонь, если требуют обстоятельства, идут и генералы-пожарные --
такое бывало и бывает. Идут, чтобы лично оценить обстановку, использовать
свой бесценный опыт для тушения особо сложного пожара.
А если вошел в опасную зону, чтобы руководить, и видишь, что можешь
спасти человека, -- разве остановит тебя служебное положение?
Чепурин вспоминал слова Савицкого: "Если ты плохо руководил боевыми
действиями, я тебя выругаю я буду учить, но если ты мог спасти человека и не
сделал всего возможного и невозможного, я тебе руки не подам".
Поэтому каждый офицер-пожарный считает делом чести не только
руководить, но и лично тушить, спасать.
Перед огнем все равны -- и генерал и рядовой.
-- Я доподлинно знал, -- продолжал Чепурин, -- что на восьмом этаже
осталось несколько человек, но мне не давал покоя девятый, да и Рагозин по
рации не переставал напоминать, что в "Несмеяне" много людей. Поэтому сразу
после хореографии я оставил Говорухина на правом крыле, где уже тушили
помещения музыкального ансамбля, Суходольското на левом -- пусть занимается
шахматным клубом, а сам затребовал подкреплений и стал пробиваться на
девятый.
Металлические части лестничных перил были так раскалены, что поведешь
по ним стволом -- вода шипит и превращается в пар; о лифтовых клетках и
говорить нечего -- в этой дымовой трубе температура перевалила за пятьсот
градусов, стальные конструкции в абстрактные скульптуры превратились; двое
молодых бойцов у меня не выдержали, вижу -- шатает, как пьяных, отправил их
вниз отдышаться. Словом, жара была трудновыносимая, сам только тем я
спасался, что совал ствол за шиворот и поливал себя, как капусту. Смешно,
правда? И тут мне подвалила исключительная удача; Дед со звеном на подмогу
явился! Сразу стало веселее: Дед -- он сделан по спецзаказу, в огне не горит
и в воде по тонет, видит сквозь самый черный дым и слышит, как летучая мышь.
Если бы существовал знак отличия "Пожарный божьей милостью", я бы первый
такой знак отдал Деду. Эталон! Будь у него высшее или хотя бы среднее
специальное образование, носил бы твой свекор полковничьи погоны и учил нас
с Кожуховым уму-разуму. Когда в свое время Савицкий пытался присвоить Деду
хотя бы первое офицерское звание, кадры подняли шум: "Он бином Ньютона
решать не умеет, он в "пифагоровых штанах" не разбирается!" Савицкий
доказывал, что у Деда на плечах крепко сидит профессорская голова, но ее
кадры в расчет не принимают, с нее нельзя сделать копию и подшить в дело.
Так Дед и демобилизовался .таршиной... А ты знаешь, что он, не прочитавши ни
единой книги по психологии, был лучшим психологом, которого я видывал? Не
шучу и не преувеличиваю -- лучшим, Савицкий не раз приходил к нему
советоваться по кадровым делам один на один. Между тем Деду дана была власть
лишь подбирать в свое отделение кадры газодымозащитников; казалось бы,
ерунда, пустяк, а и жизни, Ольга, получается, что дело это по-своему не
менее сложное, чем полководцу -- подобрать себе штаб. По-своему, конечно, но
принцип один и тот же: чтобы это был единый и нерушимый коллектив
единомышленников, с полной взаимозаменяемостью. Ого, как Дед обкатывал на
всех режимах того, кто просился к нему в отделение! Брал он, как говорят,
"рисковых" ребят, то есть тех, кто не только не боялся риска, но в силу
особенностей своей личности стремился к нему, находил в опасности, как
пишут, источник острых и возвышенных чувств; с другой стороны, он терпеть не
мог сорвиголов, которые стремились к риску исключительно для-ради острых
ощущений: похвалы Деда удостаивался лишь тот, кто, с одной стороны, тушил и
спасал достаточно смело, но, с другой стороны, тщательно оберегал при этом
собственную шкуру. Нынче в литературу вошел модный термин: "психологическая
совместимость". Дед у себя достиг ее стихийно, путем беспощадного отсева
тех, у кого в плоть и в кровь не вошло великое чувство товарищества: "Один
за всех, все за одного". А если к этому добавить, что каждый "знал свой
