- Он предупредил, что, если его не выпустят из Кушкола, ты
будешь уволен без выходного пособия.
- Без выходного не уволят, - лихо свистнув, морально
поддерживает меня Гвоздь. - Я как профорг не дам своей
санкции.
- Кроме того, - Надя листает записную книжку, - тебя
обещал стереть с лица земли Николай Викторович Брынза. "Так
и передайте ему, Брынза!" Видимо, большой человек.
Трое собираются устроить тебе темную, один грозит судом, а
из-за женщины, которой ты разбиваешь личную жизнь, у меня
сгорела гречневая каша.
- Мак обещал на ней жениться? - радостно спрашивает
Гвоздь.
- Насколько я поняла, еще нет. Ей срочно нужно выехать,
потому что муж думает, что она у тетки в Краснодаре, а
завтра у нее день рождения и он туда позвонит. На меня идет
настоящая охота, у многих путевки кончились, на руках
билеты, а из Кушкола никого не выпускают. Мурат приказал
администрации валить весь мусор на Уварова, и в людных
местах я стараюсь не бывать.
- Это что, - говорю я, - утром у шлагбаума два фана
бросились мне в ноги: "Выпусти, отец родной!" Подумаешь,
муж застукает, вот у них действительно беда - истек срок
командировки.
Надя пожимает плечами.
- Но ведь они могут послать своему начальству заверенную у
Мурата телеграмму.
- Превосходная идея! Но дело в том, что командированы они
не в Кушкол, а в Ставрополь, по дороге как-то сбились с
пути.
- К тому же у них случайно оказались с собой горные лыжи с
ботинками, - с усмешкой добавляет Гвоздь. - Добрый день,
Анна Федоровна!
- Добрый? Ты смеешься, Степушка! - с веселым ужасом
говорит мама, садясь за стол. - Полтарелки, Надюша,
спасибо. У дверей инструкторы стоят стеной, на них лезут с
кулаками - а ведь интеллигентные люди! Надя, это не борщ -
это счастье. Гулиев прячется, не подходит к телефону, в
барах столпотворение, я завела сотню новых формуляров,
лучшие книги расхватали. Ну почему я не догадалась закрыть
библиотеку на учет? Как это ни прискорбно, но в кругах
интеллигенции масса прохвостов. Максим, туристы ползут из
окон, как тараканы, и почин положила та нахальная
вертихвостка из восемьдесят девятого, ее уже два раза
ловили!
Гвоздь исподтишка подмигивает: Катюшу с барбосами мы
встретили у турбазы "Кавказ" в шашлычной, где они
праздновали свой побег. Барбосы обрушились на меня с
насмешками, а Катюша разговаривать не пожелала: видимо, не
привыкла к тому, что на свидания с ней не являются. Лиха
беда начало; лет через десять - пятнадцать привыкнет.
Отныне в лице этой компании я имею лютых врагов: дружинники
из местных ребят по моему распоряжению препроводили их в
"Актау". Если есть в Кушколе человек, которого все
единодушно проклинают, то это трус, паникер и перестраховщик
Максим Уваров. Ну, все - это я загнул, с десяток
снисходительных кое-как наскребу: мама, Надя, мои
бездельники да еще, пожалуй, Хуссейн.
Забыл про барменов! У них большой праздник. Вчера
вечером я встретил Ибрагима, который вез на санках картонные
ящики с коньяком, и мне пришлось отбиваться - так бурно
выражал он свою признательность. С барменами наберется
десятка два людей, для коих я еще не конченый человек,
остальным лучше не попадаться на глаза.
- Дорого ты обходишься государству, Максим, - горько
упрекает Мурат, - в большие тысячи. Ты хуже, чем лавина, ты
- землетрясение!
Я посрамлен, разбит наголову, уничтожен: второй день
стоит солнечная, идиллически-прекрасная погода, лучше
которой нет и быть не может. Но укутанные целинным снегом
склоны, манящие склоны, главная изюминка Кушкола - это тот
самый локоть, который нельзя укусить. Вид вожделенных,
недоступных склонов приводит запертых туристов в ярость.
- Где их достоинство? - поражается мама. - Когда убегает
девчонка, у которой в голове только ухажеры, это еще можно
понять, но когда известный композитор и академик, пожилые и
почтенные люди, спускаются на связанных простынях с третьего
этажа... Максим, учти, они тебя разыскивают! У композитора
завтра авторский концерт в Горьком, а у академика в Москве
заседание.
- Но я не пою и ничего не смыслю в радиофизике.
- Тебе еще смешно...
Мама на сей раз ошибается: мне решительно не до смеха.
Почему, я понять не могу, но со склонов Актау не сдвинулась
ни одна лавина. Между тем боеприпасов склоны накопили
предостаточно, спусковой крючок взведен и, по моему
глубочайшему убеждению, должен быть спущен. До сих пор у
нас на Кавказе так было всегда: лавины сходили либо во
время сильного снегопада, либо сразу же после него, но ни
вчера, ни сегодня этого не произошло, и моя голова пухнет от
попыток найти объяснение этому феномену. Надя, которая
привезла мне в подарок двухтомник Монтеня, выискала в нем
подходящую к случаю мысль: "Чем сильнее и проницательнее
наш ум, тем отчетливее ощущает он свое бессилие". Что
касается ума, то это написано не про меня, а вот насчет
бессилия я совершенно согласен: сколько я ни копался в
специальной литературе и в собственном опыте, напрашивался
один- единственный вывод - лавины просто меня дурачат,
ехидно смеются над жалким человеком, который тщится
проникнуть в их непостижимую сущность. Я не верю в
оккультные штучки, но отдал бы год жизни, чтоб хотя бы на
пять минут вызвать дух Юрия Станиславовича и взять у него
интервью.
А ведь Юрий Станиславович предупреждал, что лавинщики -
самая неблагодарная профессия на свете: когда мы ошибаемся,
из нас делают мартышек, а когда мы правы, этого не замечают
("Ваша работа, вам за это деньги платят"). Увы, бывает так,
что лишь одно может убедить людей в нашей правоте: большое
несчастье. От этих мыслей мне не становится легче, в худшей
ситуации я, пожалуй, еще не оказывался. За мое предсказание
Мурат Хаджиев, будь он феодальным владыкой в средние века,
отрубил бы мне голову. Вот что я натворил:
1. Остановил канатку.
2. Запер несколько тысяч туристов в помещениях.
3. Отменил занятия в школе.
4. Закрыл въезд в Кушкол и выезд из него.
То есть формально это сделано по приказу местных властей,
но - по моей настоятельной рекомендации, с которой они
обязаны считаться. Нет, в средние века, пожалуй, Мурат
посадил бы меня на кол и был бы по-своему прав. А пункт
5-й, пока что не осуществленный? Я испытываю непреодолимое
желание выселить жильцов из двенадцатиквартирного дома № 23,
ибо мне мерещится, что третья лавина может проснуться. Я
знаю, что если об этом заикнусь сейчас, меня разорвут на
части, но ничего не могу с собой поделать.
Я снимаю трубку и звоню Мурату.
К счастью, о вездеходе Мурат не вспомнил, и я тороплюсь -
а вдруг спохватится и отберет?
Пока Гвоздь прогоняет двигатель, а Надя одевается, я
выхожу на связь со станцией. Олег выкопал несколько шурфов
и произвел анализ взятых оттуда образцов: свежевыпавший
снег быстро оседает, в нижележащей толще образуются
кристаллы глубинной изморози. Снегомерная съемка показала,
что лавиносборы заполнены до отказа, и для него, Олега,
загадка, какая сила удерживает снег на склонах. Видимо, не
хватает пресловутой соломинки, которая переломит спину
верблюду. Обменявшись наблюдениями и туманными догадками,
мы сходимся на том, что такой соломинкой может стать либо
резкое изменение температуры воздуха, либо несколько
дополнительных сантиметров снега. Олег хнычет, что больше
на станции ему делать нечего, и просится вниз. Я даю добро,
здесь он мне будет нужнее.
Гвоздь в восторге, что Надя тоже едет, ибо со мной можно
умереть от скуки - за рычагами я слишком сосредоточен и
разговоры не поддерживаю. Гвоздь рассыпается мелким бесом
перед Надей, а я на самом малом веду вездеход мимо окон
кабинета Мурата и с облегчением вырываюсь на шоссе.
Сначала мы направляемся к поляне у подножия Бектау, откуда
открывается обзор почти всех моих лавин.
Попробую нагляднее описать место действия.
Ущелье Кушкол - это трехкилометровая долина шириной в
полтора километра, разрезанная вдоль примерно пополам речкой
Кексу, берущей начало от ледников Бектау. С востока и юга
долину ограждают отроги Бектау, с севера - хребет Актау;
если взглянуть сверху, то ущелье похоже на обрубленную с
одного конца ванну - юго-запад свободен, там петляет шоссе
на Каракол.
Речка Кексу - граница между раем и адом. Южная часть
долины, прижатая к лесистым отрогам Бектау, полна жизни. На
альпийских лугах большую часть года пасутся стада, внизу -
гостиницы и турбазы, дома, шоссе. К северу от Кексу -
мертвая зона, здесь злодействуют двенадцать из пятнадцати
лавин. Склоны Актау почти начисто ободраны - лишь островки
березняка и кустарника, а вся часть ущелья от склонов до
речки загромождена обломками скал, моренным материалом,
снесенным с гор; на непосвященных эта зона навевает уныние,
на посвященных - трепет: вход сюда заказан до лета, когда
лавины полностью сойдут и растворятся в Кексу. Спокойно
спать лавинщикам мешают два обстоятельства: во-первых, то,
что отведенный для горнолыжников склон находится между
третьим и четвертым лавинными очагами, и, во-вторых,
ожидание катастрофических лавин. Ну, с горнолыжниками, как
вы убедились, просто: можно остановить канатку и никого к
склонам не подпускать, а вот со вторым обстоятельством дело
обстоит куда сложнее. Когда лет двадцать назад на месте
древнего поселения начали строить туристский комплекс, само
собой разумелось, что до южной половины ущелья лавины не
дойдут. Но "гладко было на бумаге, да забыли про овраги" -
иные лавины ухитрялись перехлестывать через Кексу,
перекрывать шоссе и уничтожать находящиеся с краю
сооружения. Проектировщики возлагают вину за свой недосмотр
на местных жителей, которые, мол, плохо их информировали, но
аборигены здесь ни при чем: они просто не могли припомнить,
чтобы при их жизни, при жизни отцов и дедов случались такие
большие лавины, а летописей здесь не вели, никаких
письменных свидетельств не осталось. Ну а раз сами не
видели и не припомнят - значит, катастрофических лавин в
Кушколе нет и не может быть. А про "спящую красавицу"
забыли? Я уже говорил, что лавины могут спать по двести -
триста лет и проснуться тогда, когда о них уже и думать не
думают. Такая лавина страшна тем, что застает людей
врасплох, как бандитская шайка; случается, она, как лава
Везувия Помпею, хоронит селение, не оставляя свидетелей, а
спустя века сюда приходят другие люди; они не знают, куда
делись их предшественники, почему они покинули такое
превосходное ущелье, и обживают его - до очередной лавины.
- Видишь ту сломанную сосну? - Это Гвоздь. - Как раз под
ней торчала голова твоего Мака и шевелила ушами.
Гвоздь, на ходу придумывая новые подробности,
захлебываясь, пересказывает Наде свою легенду, а я
останавливаю машину и выхожу, чтобы по-отечески пожурить
двух юнцов, которые присели на камень перекурить у самого
"Чертова моста". Я хватаю их за шиворот, приподнимаю и
внушаю, что они являют собой двух ослов, каких свет не
видывал, и если не дадут клятву немедленно возвратиться...
Юнцы извиваются и протестуют по поводу насилия над их
личностями, но клятву дают, и я отпускаю их.
- Ату их! - кричит им вслед Гвоздь. - Мамам напишу!
Ба, старые знакомые! В сопровождении своей свиты
приближается Катюша. Барбосы тычут в мою сторону пальцами и
кривятся в усмешках, а Катюша надменна и презрительна.
- Долой тюремщиков, да здравствует свобода! -
провозглашает она и машет рукой Наде. - Ваш муженек хотел
запереть нас в четырех стенах - руки коротки!
- Сел в лужу - и давай отбой, - советует Анатолий. - Все
равно ордена за бдительность не получишь.
- А по шее вполне можешь, - подхватывает Виталий, самый
рослый из барбосов. - Сказать, от кого?
Кажется, эта компания настроена агрессивно.
- Уж не от тебя ли? - спрашиваю я.
- Может, от него, а может, и от меня, - ввертывается
третий.
Барбосы подходят поближе, я зря ввязываюсь в историю, они
на меня злы.
- Максим, - спокойно говорит Надя, - поехали дальше. До
свиданья, Катя.
Но Катюша ее не слышит, она стоит и жадно смотрит, она из
