- Доброе утро, Мурат.
- Ты для этого меня поднял? - Уже не голос, а рык сладко
спавшего и насильно разбуженного человека. - Чего там?
- Да так, пустяки. Ты в окно смотрел? Слышу, как
отдергивается штора. Под утро Кушкол не узнать, все черные
краски исчезли: склоны гор, дом, деревья, шоссе - все, что
находится под открытым небом, циклон выкрасил в белый цвет.
Я коротко информирую Мурата об интенсивности снегопада,
предлагаю немедленно объявить лавинную опасность, запереть
туристов в помещениях, выпустить бульдозеры на расчистку
шоссе и предоставить в мое распоряжение вездеход.
- Повторить или ты все усвоил?
- Пошел к черту... - Примирительно, значит, усвоил. -
Эй, поставь чайник!
- Спасибо, уже вскипел, сейчас буду завтракать.
- Пошел ты... (Спросонья лексикон у Мурата не очень
богатый.) Минут через сорок выходи, поедем вместе.
- Встреча у конторы?
В ответ слышится чертыханье, и я, удовлетворенный, вешаю
трубку: Мурат смертельно оскорбляется, когда управление
туризма называют конторой. День начинается плохо, почему бы
не доставить себе маленькое удовольствие?
Я сую в планшетку карту, записную книжку и карандаши,
меняю в фонарике батарейки и объявляю получасовую
готовность. Мама уже сервирует стол.
- Максим, ты хорошо помнишь...
- Да, мама, каждые три часа.
- Звони в библиотеку, сегодня будет наплыв. И береги
себя.
- Но ведь это моя главная задача, мама... Как тебе
нравится?
Мерзавец Гвоздь не теряет времени даром и осыпает Надю
комплиментами.
- Максим! - взывает Надя. - Поторопись, я боюсь не
устоять!
Я приподнимаю чрезвычайно довольного собой Гвоздя за
шиворот и встряхиваю, как щенка. Гвоздь покорно висит, как
братец Кролик из моих любимых сказок, его смазливая
физиономия расплылась в улыбке.
- А если это любовь? - мечтательно спрашивает он.
Надя чмокает его в щеку.
- Учись, Максим!
- Твое счастье, негодяй, что ты мне нужен. - Я швыряю
Гвоздя на диван. - Побереги пыл, пойдем на смотрины к
"белым невестам".
Так называл лавины наш друг Ганс Шредер, с одной из них в
австрийских Альпах он и сочетался законным браком, мир его
праху...
КАК ПРИНИМАЮТСЯ РЕШЕНИЯ
- Ну, где твой буран? - с насмешкой встречает меня Мурат.
- Паникер, Максим, ой панике-ер! Пошли в кабинет.
Буран в горах - самая капризная штука на свете; впрочем,
то же самое говорят моряки о штормах, а полярники - о своих
пургах. Ну словно какая-то невидимая рука включила реостат!
С того времени, как я напугал Мурата по телефону, порывы
ветра с каждой минутой ослабевали и гасли - буран терял
последние силы, иссякал; когда же мы подошли к управлению, с
неба мягко, как на парашютах, спускались одинокие снежинки.
Типичный "генеральский эффект".
- Панике-ер! - с наслаждением повторяет Мурат,
развалившись в своем кресле. - Чего молчишь?
- Тебе хорошо, ты выспался... - жалуюсь я.
- Это я выспался? - взрывается Мурат и сбивчиво излагает
все, что он обо мне думает.
Равнодушно позевывая и смеясь про себя, я не без зависти
вспоминаю, что Юлия, когда расходилась, на часы не смотрела
и бездельничать не позволяла. Видимо, Мурат догадывается о
моих мыслях и круто меняет направление главного удара.
- А ты чего в глазах мельтешишь? Садись!
Это относится к Гвоздю, который бродит по кабинету,
осматривая многочисленные кубки и грамоты в витринах.
- Ваши трофеи, Мурат Хаджиевич? - голосом отпетого
подхалима спрашивает он.
- Не твое дело!
- Не мое так не мое. - Гвоздь, как человек маленький,
садится на краешек стула и исподтишка мне подмигивает. - Я
и так знаю, что в "Спорте" вас еще кавказским Жаном-Клодом
Килли называли.
Откровенная и грубая лесть, к тому же бессовестное вранье.
- Преувеличиваешь, - смягчается Мурат, с симпатией глядя
на честную физиономию Гвоздя. - Ты еще не женился?
- Нет, готовлю материальную базу.
- Машина, мебель?
- В этом роде, - туманно отвечает Гвоздь, запланировавший
на лето покупку новых штанов. - Вот бы вас заполучить
тамадой, Мурат Хаджиевич!
- Вполне возможно, - великодушно обещает Мурат. - А ты не
паникер, как твой начальник?
Гвоздь корчит серьезную рожу - в знак свидетельства, что
он не паникер.
- Ну и что ты предлагаешь? - доверчиво, с подкупающей
искренностью спрашивает Мурат. Он любит советоваться с
народом, с простыми людьми - с инструкторами, горничными,
вахтерами. Многие на это клюют, не догадываясь, что слушает
их Мурат вполуха, а то и вовсе отключаясь.
- Я? - Гвоздь с сомнением тычет себя пальцем в грудь.
- Ты.
- А мне можно высказаться? - Простодушный Гвоздь еще не
верит.
- Нужно, - весомо подтверждает Мурат, гордый своей
демократичностью. - Представь себе, что тебя посадили в мое
кресло. Представил?
- А вы где будете? - дурашливо интересуется Гвоздь.
- Это неважно, меня нет, ты - начальник, - снисходительно
поясняет Мурат. - Что ты будешь делать?
- Женюсь и - в отпуск, - после некоторого раздумья решает
Гвоздь. - В Пицунду.
- Ну а сейчас, сейчас какое решение ты примешь в связи с
бураном?
- Ясное дело, - уверенно говорит Гвоздь. - "Всем, всем,
всем! Объявляется лавинная опасность! Выход из
помещений..."
- Тьфу! И этот тоже паникер. - Мурат сразу теряет к
Гвоздю всякий интерес. - Тебе что, - вдруг нападает он на
меня, - тебе плевать, а у меня убытки! Один день простоя
канатки - пять тысяч, понял?
- На водке доберешь, на барах и ресторанах.
- А, что с тобой говорить. - Мурат безнадежно машет
рукой. - Спиртное по другому ведомству, как не понимаешь?
Он встает, подходит к окну, смотрит на склоны. В одном
он, конечно, прав, на его убытки мне плевать. Ну, не
получит Мурат квартальной премии, парой сережек у Юлии будет
меньше, велика беда.
- Буран кончился, а ты паникуешь, - угрюмо бурчит Мурат.
- Склоны как склоны, снег выпал - ну и что? Обязательно
лавины? Даже сам Оболенский говорил, что не после всякого
бурана лавины.
Я молчу, пусть облегчит душу, "А все-таки жаль", как поет
Окуджава, что нам уже по тридцать и, вместо того чтобы
честно бороться на склонах, мы обречены отныне на кабинетные
распри. У меня-то способности были обыкновенные, а Мурат,
не променяй он спорт на карьеру, мог бы и в чемпионы
пробиться.
- Если каждого снегопада бояться, Кушкол закрывать надо, -
убеждает он самого себя. - Когда мы были в Инцеле, тоже
прошел буран, а они расчистили трассы и катались. Помнишь?
- У них сантиметров пятьдесят выпало, а у нас восемьдесят.
К тому же во время снегопада они лавиносборы из минометов
обстреливали.
- А почему ты этого не делаешь? Две зенитки даром стоят,
взял бы и обстрелял.
- Демагог ты, Мурат. - Я начинаю злиться. - Пять раз
тебя просил дать на сезон артиллеристам квартиры, жили бы
они здесь - никаких проблем не было.
- А где я тебе возьму квартиры? - огрызается Мурат. -
Подмахнешь проект - тут же дам, вот смотри, расписку пишу.
Ну?
- Пошел ты со своим проектом...
Не дипломатично, сейчас с Муратом нужно бы разговаривать
по-иному. Он отходит от окна и с силой садится в кресло,
впервые я отчетливо вижу в его глазах откровенную неприязнь.
А за что ему меня любить? За лыжи, которые отдал ему в
Гренобле? Так добрые дела не прощаются, именно с той поры
Мурат стал от меня отдаляться. За Юлию, которую он у меня
отбил? Так он мучится незнанием, была или не была она моей.
За то, что я единственный в Кушколе человек, который от него
не зависит и не ищет его дружбы? Я тоже его не люблю - за
сытую непогрешимость в суждениях, за хамство по отношению к
подчиненным и, наоборот, за прикрытое широким
гостеприимством раболепие перед начальством. Я тоже далеко
не ангел и тоже, бывает, даю волю страстям, когда нужен
здравый смысл, но, по крайней мере, выбираю друзей из тех,
кому я нужен, а не из тех, кто нужен мне. Я знаю, что рано
или поздно мы столкнемся - как два самосвала, учитывая наши
весовые категории. Кажется, я здорово его разозлил.
- Отвечай одним словом, - цедит Мурат. - Будут лавины?
- Вполне могут быть.
- Значит, вполне могут и не быть?
- Я не господь бог, я могу только предположить.
- Манэврируешь? - Мурат сужает глаза до щелочек.
Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно
начинает говорить с акцентом. - Отвечай чэстно: будут
лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! - Он снимает
трубку, набирает номер. - Измаилов, ты? Где там Хуссейн
Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и
укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник,
Хаджиев или Уваров? Выпол-нять!
Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон,
пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких
случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и
углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют.
Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку - явное
доказательство, что он забыл о моем существовании.
Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь
сомнения.
- Ну, чего сидишь? - не выдерживает он. - Если хочешь
чего сказать - говори.
Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему не известно, каким
аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет
моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся - так ему не
терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.
- У меня к тебе просьба.
- Какая? - с готовностью спрашивает Мурат. Он прекрасно
знает, что я могу оспорить его решение официальной бумагой и
тем самым возложить на него тяжелую ответственность, куда
проще пустяковой подачкой превратить меня из врага в
союзника.
- Позвони, пожалуйста, в Каракол, дежурному по райкому.
- Это зачем? - Мурат явно озадачен.
- Ну, чего тебе стоит, - дружелюбно продолжаю я, - про
погоду спроси, самочувствие. Всегда важно знать, какое у
начальства настроение. Я бы и сам позвонил, но мне счет
пришлют, а ты можешь бесплатно.
Мурат пристально на меня смотрит, пытаясь угадать, где
здесь подвох, но я невозмутим, и он набирает номер. "Алё,
привет, дорогой, Хаджиев приветствует!" С дежурным Мурат
разговаривает совсем не так, как со мной, дежурный - это
значительная фигура, имеет прямой доступ к первому
секретарю. В изысканных словах Мурат выражает свою радость
по поводу того, что дежурный жив и здоров, и интересуется,
как прошла ночь и нет ли указаний. По мере того как абонент
отвечает, лицо Мурата все больше вытягивается - это он
слышит про лавину, которая в нескольких километрах от
Каракола снесла ремонтную мастерскую и обрушилась на шоссе.
Мурат просит передать руководству, что все меры приняты,
личный привет уважаемому Сергею Ивановичу и прочее. Потом,
не глядя на меня, звонит Измаилову, отменяет свое
распоряжение и велит готовиться к объявлению лавинной
опасности.
Текст у меня уже напечатан, я кладу его на стол. "Всем,
всем, всем! Из-за сильного снегопада в районе Кушкола
создалась лавиноопасная ситуация. Во избежание несчастных
случаев приказываю..."
Я ПОСРАМЛЕН
- С утра штук пятнадцать звонков, - докладывает Надя. -
Всем нужен твой скальп.
Мы с Гвоздем наездились и чертовски проголодались, мне
плевать на телефонные звонки - ничего хорошего я от них не
жду. Вы никогда не замечали, как противен бывает телефон,
когда не ждешь от него ничего хорошего? Надя с умилением
смотрит, как мы, обжигаясь, проглатываем борщ и
набрасываемся на макароны по- флотски. Гвоздь втягивает их
с мелодичным свистом - фокус, приводящий зрителей в восторг.
Шарль, тот самый француз, который снабжает Мариам туалетным
мылом, утверждает, что в аристократических салонах Гвоздь
имел бы бешеный успех.
Дзинь!
- Кто его спрашивает? - Надя смотрит на мое каменное лицо
и врет в трубку: - Его нет дома, позвоните, пожалуйста...
завтра.
Самое гнусное, что отключить телефон нельзя, мало ли что
может произойти в моем хозяйстве.
- Я становлюсь из-за тебя отпетой лгуньей, - жалуется
Надя. - Если б ты слышал, как я изворачивалась, когда
позвонил лично товарищ Петухов!
- Что ему от меня нужно? - интересуюсь я. - Автограф?
