Она сняла халат и голой скользнула в постель. Это была шикарная
двуспальная кровать с двумя большими подушками. Она закрыла глаза. Про
себя стала читать молитву. Затем она попросила Бога благословить ее
братьев и их семьи, Пегги Палмер, Рокко, всех мужчин, которых она
когда-либо любила, попугая, незнакомца, который улыбнулся ей из автобуса
на Мэдисон-авеню два года назад и о котором она никак не могла забыть, ее
покойных родителей и, наконец, после некоторых колебаний, она все же
попросила Господа благословить Чарльза Леффертса и сделать так, чтобы он
как-нибудь ей позвонил.
Она лежала на спине, раскинув руки на подушках. Через какое-то время
она повернулась набок и подложила себе одну подушку под грудь. Она взбила
ее и обняла обеими руками. Затем она опустила ее ниже и зажала между ног.
Погружаясь в сон, она прошептала:
- Пожалуйста.
3
Его звали Джоу Родс. На самом деле его имя было Джозеф Родс, но он
изменил его на Джоу, прочитав однажды в словаре, что Джоу по-шотландски
это означает уменьшительно-ласкательное от "Джозеф".
Когда люди при встрече спрашивали Джозефа Родса почему она называет
себя Джоу, он отвечал: "Родс под любым другим именем был бы так же хорош",
и они смотрели на него с удивлением.
Это был живой маленький человечек, который беспрестанно курил
сигареты "Голуаз" в голубой пачке и время от времени приговаривал "Спаси
мою душу!" Его яйцевидный череп окаймляла полоска белых волос. Он носил
пенсне, которое крепилось к лацкану его пиджака с помощью черной тесемки.
В год, когда все мужчины в Нью-Йорке поливали себя "Стадом", "Брутом",
"Стэллионом" и "Кинг-Конгом" [названия мужских одеколонов], Джоу Родс
пользовался "Эд.Пинодс Лилак Веджетал".
Элен Майли бродила по портретной галерее, располагавшейся на верхнем
этаже нью-йоркского исторического общества на углу Семьдесят седьмой улицы
и Западной Сентрал-парк. Она остановилась перед портретом
стопятидесятилетней давности, который выглядел в точности как Дон Амече, и
рассмеялась.
Хриплый голос у нее за плечом произнес:
- Очень похож на Вильяма Пауэлла, не правда ли?
- Нет, - ответила она, не оборачиваясь, - это Дон Амече.
- Ах, да, - сказал он. - Дон Амече. Точно.
Она обернулась, глядя вверх, чтобы рассмотреть мужчину,
разговаривающего с ней. Затем она опустила голову. Он был на несколько
дюймов ниже ее и вряд ли весил больше, чем она. Кое-где на лацканах
прекрасно пошитого серого фланелевого костюма виднелись пятна жира и вина.
В петлице торчала крохотная розовая розочка.
Час спустя они сидели в полутемном итальянском ресторане на Западной
Семьдесят второй улице и пили охлажденное белое вино из зеленой бутылки в
форме рыбы.
- Мне очень нравится бутылка и очень нравится вино, - говорила Элен
Майли, - но есть что-то неправильное в том, что это вино льется изо рта
рыбы...
Джоу Родс таинственно улыбнулся и коснулся ее руки. Он обернулся к
владельцу, и последовал долгий, отрывистый разговор на итальянском, из
которого Элен не поняла ни слова. Голоса их звучали все громче, пока они
не перешли почти на крик. Джоу Родс поднялся; мужчины обнялись и
расцеловались. Элен нашла это довольно забавным.
Он прикурил "Голуаз" себе и ей, затем сказал:
- Вот что я заказал: филе "Миньон" и креветок, приготовленных в
винном соусе, две порции спагетти, а также румынский салат и маринованные
грибы с маслом и уксусом.
- Я люблю вас, - сказала она.
Для очень маленького человечка у него был очень большой аппетит. Она
наблюдала, завороженная, за тем, как он ловко подчистил свои тарелки
(собирая избыток соуса кусочками хрустящего хлебца) и поглотил по меньшей
мере две трети бутылки "Вальполичеллы". Затем он деликатно промокнул губы
салфеткой и тщательно вытер свои белые усы а-ля Адольф Менье.
- От этого стирается бриолин и усы теряют форму, - сообщил он, - но я
обязан избавиться от запаха чеснока на случай, если вы потом захотите меня
поцеловать.
Она была от него в восторге.
Он заказал кофе "эспрессо" и коньяк, пояснив, что его доктор
рекомендует выпивать одну-две рюмки в день для лучшего кровообращения. Он
выпил четыре и сказал:
- Этого и на завтрашний день хватит.
Но она ему не поверила.
Он жил на верхнем этаже дома в аристократическом районе рядом с
Мюррей-хилл, но это была скорее студия, чем квартира. Он был, по его
словам, светский фотограф-портретист в "полуотставке".
Студия представляла собой одну большую комнату с белеными стенами -
светлый, чистый "аквариум", с приятным запахом. Пол - из старомодных
широких досок, натертых до блеска. Плетеные ширмы делили комнату пополам.
Высокие, до самого потолка, окна освещали переднюю половину. Здесь
хранилось оборудование для фотографии, включая огромную старинную
студийную камеру на массивной треноге. Сама камера представляла собой
деревянный ящик, окованный медью. Были камеры и поменьше, более
современные, прожектора, отражатели, подставки и рулоны бумаги самых
разнообразных цветов и оттенков.
Задняя, жилая часть огромной комнаты была оформлена и обставлена в
современном стиле - сталь и пластик, хром и стекло. Здесь были даже мягкие
кресла и оттоманка.
- Когда умерла моя жена, - сказал он, - я избавился от всего. У нас
хранилось много замечательных вещичек - сейчас они стоят целое состояние.
Но мне ничего этого было не нужно. Я все распродал. Теперь меняю
обстановку каждые три-четыре года, стараюсь держаться на уровне.
- Когда умерла ваша жена?
- О, - неопределенно ответил он, - много лет назад.
Кроме этой комнаты в студии была небольшая спальня, маленькая ванная
и неожиданно большая кухня - достаточно просторная, чтобы там поместился
раздвижной стол и четыре стула. По стенам были развешаны медные сковородки
и кастрюли, а в углу стояли современный холодильник с морозильником и
электрическая плита.
- Мне она не нравится, - сказал он недовольно. - Газовая лучше. К
этой никак не приспособлюсь.
В холодильнике у него оказалась бутылка калифорнийского шампанского;
они пили его, сидя на коже, обтягивающей стальной каркас дивана, ставя
бокалы на прозрачную поверхность стеклянного столика, которая, казалось
наполовину растворенной в воздухе.
Он показал ей пухлый альбом со своими снимками. Черно-белые, в
романтическом духе, словно их делали при свете свечей или использовали
сетчатый экран. В основном это были фотографии манекенщиц, появлявшиеся на
страницах "Вог" и "Харперз Базар" [популярные журналы мод] в тридцатые
годы. Многие работы были выполнены для несуществующего более журнала
"Стейдж" ["Сцена" (англ.) - еженедельник, посвященный театральной жизни].
Среди них были фотографии с автографами Берта Лары, Нормы Ширер,
В.С.Филдса, Гертруды Лоренс и других. Все модели выглядели удивительно
молодыми.
- Вы знали всех этих людей? - спросила она его.
- О, да, - мягко сказал он. - Да, я знал их.
- Должно быть, вам есть что вспомнить.
- Да, наверное, - ответил он, слегка удивленный, - но воспоминаниям
не стоит доверять. Остается только хорошее и ничего плохого. Я уверен, в
те дни у меня хватало неприятностей, но на память ничего не приходит.
Он отложил альбом и наполнил ее бокал.
- Я бы очень хотел сфотографировать вас, Элен, - сказал он.
"Ага!" - подумала она и спросила:
- Обнаженной?
- Господи, помилуй! - вскричал он. - Конечно нет. Портрет. Голова и
плечи. У вас голова греческого мальчика. Приблизительно четвертого века.
Эти густые светлые кудри так изысканны. На черном фоне. Как-нибудь...
когда у вас будет время.
- Хорошо, - сказала она довольно. - С удовольствием. Меня
давным-давно никто не фотографировал.
Солнце скрылось. Студия немного потускнела... Свет стал приглушенным,
бледным. Мягкий свет льстил Элен, придавая чувственную полноту ее стройным
ножкам.
Не такая уж красавица, решил он. Даже не слишком привлекательная.
Подбородок слишком дерзкий; прическа лишь подчеркивает худобу ее лица. Но
это волевое лицо человека, который своего добьется. Время поможет. Время
изваяет на нем морщинки и рубцы, неровности и припухлости. Приятно будет
наблюдать за старением этого лица: как оно становится все ближе, милее,
мягче...
Зато тело... хорошее. Упругое, свежее, как природа весной. Набухшее
соками молодости. Грациозное. На вид ей было тридцать пять или тридцать
шесть. Около того. Превосходная, чистая кожа. Еще в нью-йркском
историческом обществе он с восхищением осматривал округлую линию ее
ягодиц.
- Должно быть, вы весите не меньше, чем я, - сказал он ей.
Она повернулась к нему и усмехнулась. Затем сняла туфли, устроилась
поудобнее на диване и подобрала под себя ноги. Они сидели рядом, почти
касаясь друг друга.
- Спорим, что я вешу на десять фунтов больше, чем ты, милый, -
ответила она. - Того и гляди - взлетишь.
Он фыркнул и хлопнул себя по колену.
- Может быть, - сказал он. - Может быть.
Они подняли свои бокалы, чтобы сделать по глотку. Капля ледяного
шампанского соскользнула с ее бокала в вырез платья, вниз между грудей,
ниже, ниже, ниже...
- Б-о-г мой! - выдохнула она, и он улыбнулся ей. Они посидели
некоторое время в молчании, слова были не нужны.
- Ты не замужем? - спросил он и тут же устыдился своего вопроса,
заметив, как помрачнело ее лицо.
- Нет.
- Это удивительно.
- Мне не везет с моими мужчинами.
- А, - он понимающе кивнул. - Вот в чем дело...
Она повернулась и внимательно посмотрела на него. Затем наклонилась
вперед и поцеловала его в усы а-ля Адольф Менье. Ее губы были теплые,
влажные от вина и такие нежные, что он издал горлом странный звук: то ли
всхлип, то ли стон.
Она отодвинулась и подмигнула ему.
- Это просто так, - сказала она, - не подумай дурного, красавчик.
Он пригладил усы и неожиданно залихватским движением закрутил их
кончики.
- Главное - не надеяться на многое, - сказал он.
- Я понимаю, - кивнула она. - Я сама все время твержу себе об этом.
Кусочек пирога. Не весь пирог. Только кусочек.
- Да. Только кусочек.
В маленькой спальне оказалась застекленная крыша. Вечерний свет был
фиолетовым, мягким, ароматным. Она взяла с собой бокал и остатки
шампанского; он перешел на коньяк, который принес с собой в маленькой
бутылочке.
Сидя на сверкающей, латунной кровати, он с восхищением смотрел, как
она раздевалась. Увидев ее обнаженной, восторженно рассмеялся. Слезы
показались у него на глазах; он снял пенсне и оставил его висеть на черной
тесемочке.
- Ох, ох, ох, - повторял он, почти захлебываясь. - Как
замечательно...
Она облокотилась на прохладную латунную спинку и накинула на бедра
атласную простыню. Она пила шампанское и ей было на все наплевать.
- Откуда ты, Элен? - спросил он. - Судя по твоему выговору, я бы
предположил Средний Запад. Не Нью-Йорк. Скажем, Индиана.
- Близко, - ответила она, - но не в точку. Огайо.
- Давно ты здесь живешь? Когда ты приехала в Нью-Йорк?
- Ох, милый. - Она вздохнула. - Нет ничего хуже, чем оглядываться
назад. Это занятие для дураков. Я хочу сказать, что вернейший способ сойти
с ума - это постоянно думать о том, что же получилось и что бы ты сделал
не так, если б имел возможность начать все сначала.
- Да, - согласился он с легким удивлением, - пожалуй, что так.
