уменьшенными до четырех дюймов, причем так умело, что пропорции при
этом абсолютно не были нарушены.
А на самом верху лежала кукла, как две капли воды похожая на
того самого Беннета, который во время пресс-конференции сидел за столом
рядом с Брюсом Монтгомери.
11.
Потрясенный, я остолбенело уставился на эту куклу. И чем больше
я на нее смотрел, тем больше находил в ней сходства с Беннетом: передо
мной был абсолютно голый Беннет, маленькая кукла Беннет, которая
ждала, чтобы ее одели и посадили за стол заседаний. Он был настолько
реальным, что я мог представить ползущую по его черепу муху.
Медленно, почти со страхом - словно боясь, что, прикоснувшись к
кукле, я обнаружу, что она живая, я протянул руку к коробке и извлек из
нее Беннета. Он был тяжелее, чем мне думалось, тяжелее обычной куклы
размером в четыре дюйма. Я поднес его к лампе и окончательно убедился,
что предмет, который я держал в руке, был точной копией живого человека.
У него были холодные остекленевшие глаза и тонкие, плотно сжатые губы.
Череп казался не просто лысым, а каким-то бесплодным, точно на нем
сроду не росли волосы. У него было ничем не примечательное тело
стареющего мужчины, уже дрябловатое, но еще в приличной форме,
которая поддерживается регулярными физическими упражнениями и строго
соблюдаемым режимом.
Положив Беннета на стол, я снова потянулся к коробке и на этот
раз вытащил куклу-девушку - очаровательную блондинку. Когда я поднес
ее к свету, у меня не осталось никаких сомнений: это была не кукла, а
точная модель женщины со всеми анатомическими подробностями. Она до
такой степени напоминала настоящую девушку, что, казалось, стоит только
произнести некое магическое слово, и она оживет. Она была изящна и
прелестна с головы до кончиков пальцев - ни одной нарушенной
пропорции, ни тени гротескности или искусственности, которыми
отличаются такого рода изделия.
Положив ее рядом с Беннетом, я запустил руку в коробку и
принялся перебирать куклы. Их было довольно много - штук двадцать, а
может, и все тридцать, - и они представляли разные типы людей. Тут были
энергичные молодые бородачи и степенные пожилые дельцы, холеные
красавчики с внешностью прирожденных маклеров, подтянутые деловые
женщины, желчные старые девы, всевозможная конторская мелюзга.
Оставив всех их в покое, я вернулся к блондинке. Она меня
очаровала.
Взяв куклу в руку, я снова осмотрел ее и, стараясь придать этому
осмотру деловой характер, попробовал определить, из какого она сделана
материала. Возможно, это была пластмасса, но если так, то я такой никогда
не встречал. Она была тяжелой, твердой и одновременно податливой. Если
надавить как следует, в ней образовывалась вмятина, но стоило отнять
палец, как вмятина моментально исчезала. И в ней чувствовалось какое-то
едва ощутимое тепло. Вдобавок ко всему у этого материала была одна
странная особенность - он был настолько монолитным, что если и была у
него какая нибудь структура, то настолько мелкая, что рассмотреть ее было
невозможно.
Я снова перебрал лежавшие в коробке куклы и убедился, что все
они, без исключения, были выполнены одинаково искусно.
Я положил Беннета и блондинку в коробку и осторожно поставил ее
обратно на полку между шляпами.
Попятившись, я обернулся, окинул взглядом контору, и от всего
этого безумия у меня голова пошла кругом - от этих кукол, лежавших на
полке, от ниши с одеждой, круговорота тьмы и холода в дыре и пачки
документов, из которых следовало, что кто-то купил полгорода.
Протянув руку, я задернул занавес. Его половинки легко и почти
бесшумно соединились, закрыв от меня кукол, одежду и дыру, но не
безумие, которое осталось со мной. Я почти физически ощущал его
присутствие, словно оно было тенью, которая неслышно двигалась во
мраке, обступившем со всех сторон круг света под лампой.
Что делает человек, столкнувшись с невероятными и в то же время
совершенно очевидными фактами? - спросил я себя. Ведь то, что я здесь
обнаружил, несомненно, существовало: можно вообразить или, скажем,
неверно истолковать что-нибудь одно, но все вместе никак не могло быть
игрой моего воображения.
Я выключил лампу, и тьма, сомкнувшись, окутала комнату. Не
снимая руки с выключателя, я замер и прислушался, но не услышал ни
звука.
Я на цыпочках стал пробираться между столами к двери, и с
каждым шагом во мне рос ужас перед какой-то неведомой опасностью -
пусть воображаемой, но все равно страшной и неотвратимой. Возможно,
этот ужас породила мысль о том, что здесь непременно должна была
таиться какая-то опасность, что все найденное мною тщательно скрывалось
и что по логике вещей здесь обязательно должно было быть какое-то
защитное устройство.
Я вышел в коридор и, прикрыв за собой дверь в контору, с минуту
постоял, прислонившись к стене. Коридор тонул во мраке. Свет горел
только на лестнице, да в окна проникал слабый отблеск уличных огней.
Ни шороха, ни единого признака жизни. С улицы доносились
приглушенные расстоянием гудки автомашин, скрип тормозов и веселый
женский смех.
И вдруг по какой-то непонятной причине я почувствовал, что для
меня очень важно выйти из здания никем не замеченным. Как будто это
была игра, невероятно важная игра, в которой на карту было поставлено
так много, что я не мог рисковать выигрышем, попавшись кому-нибудь на
глаза.
Я прокрался по коридору и уже почти достиг лестницы, как вдруг
почувствовал за собой погоню.
"Почувствовал" - это, пожалуй, не то слово. Потому что это было
не ощущение, а уверенность. Не было ни шороха, ни движения, ни
мелькнувшей тени - ничего, что могло бы меня предостеречь, - только этот
прозвеневший в моем мозгу необъяснимый сигнал тревоги.
Обезумев от ужаса, я стремительно обернулся и увидел, что на
меня мчится с огромной скоростью и совершенно бесшумно, словно по
воздуху, нечто черное, человекоподобное.
Я обернулся так внезапно и резко, что по инерции меня отбросило к
стене, и фигура проскочила мимо, но тут же, молниеносно развернувшись,
снова ринулась на меня. На фоне слабо освещенной лестничной клетки
обозначились контуры массивного тела, и передо мной мелькнуло бледное
пятно лица. Я инстинктивно выбросил вперед кулак, целясь в это
единственное на черном силуэте светлое пятно. Когда мой кулак вмазал в
эту бледность, что-то чмокнуло, и от удара у меня заныли костяшки
пальцев.
Человек - если это был человек - отшатнулся, отступил назад, а я
снова размахнулся, и снова раздался глухой, чмокающий звук.
Человек уже не пятился, а откидывался назад, упершись поясницей
в железные перила лестничной площадки, откидывался всем корпусом, л
через мгновение, раскинув руки, он уже летел в зияющую пропасть, на дне
которой белели мраморные ступени.
Его лицо на миг попало в полосу света, и я успел заметить широко,
словно для крика, разинутый рот, но крика не было. Потом он исчез, и до
меня донесся тяжелый удар - пролетев футов двенадцать, он рухнул на
ступени нижнего марша лестницы.
В тот момент, когда я неожиданно столкнулся с этим человеком,
меня охватили непередаваемый ужас и отчаяние, а сейчас мне стало дурно
от мысли, что я его убил: я был уверен, что невозможно остаться в живых,
упав с такой высоты на каменные ступеньки.
Я ждал, что вот-вот снизу послышится какой-нибудь шум. Но мой
слух не уловил ни звука. Стояла такая тишина, как будто сам дом затаил
дыхание. У меня взмокли от пота ладони и дрожали колени; еле передвигая
ноги, я дотащился до перил и, стиснув зубы, глянул вниз, ожидая увидеть
распростертое на ступеньках мертвое тело.
Но там ничего не было.
Человек, который только что отправился навстречу почти
неминуемой гибели, бесследно исчез.
Я отпрянул от перил и, громко стуча подошвами, помчался вниз по
лестнице, уже не заботясь о том, чтобы не шуметь. А к облегчению, которое
я было почувствовал, поняв, что не совершил убийства, уже примешивался
новый смутный страх: если он жив, значит меня по-прежнему где-то рядом
подстерегает враг.
Еще не добежав до следующей площадки, я вдруг подумал, не
ошибся ли я - может быть, труп все-таки лежал там и я его просто не
заметил. Но разве можно не заметить распростертое на ступеньках
человеческое тело? - тут же возразил я себе.
И точно. Миновав площадку и свернув за угол, я увидел, что
лестница пуста.
Я остановил свой бег и теперь спускался более осторожно,
внимательно разглядывая каждую ступеньку, словно это могло дать мне
какой-нибудь ключ к разгадке того, что здесь произошло.
Спустившись на площадку следующего этажа, я вновь
почувствовал запах лосьона - тот самый запах, который исходил от Беннета
и который я уловил в конторе, где нашел его кукольного двойника.
На нижних ступеньках и на полу площадки я заметил какое-то
мокрое пятно - словно кто-то пролил тут немного воды. Нагнувшись, я
провел по нему пальцами - ничего особенного, обыкновенное мокрое пятно.
Подняв к лицу руку, я понюхал пальцы: они пахли лосьоном, и
сейчас запах его был значительно сильнее, чем раньше.
Я увидел, что две влажные полоски тянутся через вою площадку и
спускаются по лестнице вниз, на следующий этаж, как будто кто-то нес
здесь стакан с водой, а со стакана непрерывно капало на пол. Вот он, след
того, кто должен был умереть, подумал я; эта влага и есть тот след, который
он после себя оставил.
Ужасом веяло от этой лестничной клетки, такой пустой и тихой,
что, казалось бы, тут вообще не могло быть места каким-либо эмоциям,
даже ужасу. Но этот ужас частично порождали сама пустота, пустота там,
где должен был лежать труп, и влажный пахучий след, указывавший путь,
по которому он удалился.
Ужас с воем впился мне в мозг, и я бросился вниз по ступенькам,
на бегу пытаясь представить, как мне себя вести, если где-то на лестнице
меня подстерегает этот призрак, и чем это мне грозит; но даже страх перед
этой встречей не заставил меня замедлить шаг, и я продолжал с грохотом
мчаться вниз, пока не очутился на первом этаже.
Здесь было пусто, если не считать мальчишки-чистильщика,
который дремал, откинувшись вместе со стулом к стене, да продавца
табачного киоска, читавшего расстеленную на прилавке газету.
Продавец поднял голову, а чистильщик дернулся вперед, так что
передние ножки стула громко стукнули об пол, но, прежде чем кто-либо из
них успел раскрыть рот, я уже проскочил через вращающуюся дверь и
очутился на улице. На улице стало еще многолюднее: был вечер пятницы -
один из двух вечеров, когда в центральные магазины со всего города
стекаются толпы покупателей.
По улице я уже не бежал - здесь я чувствовал себя в относительной
безопасности. Остановившись на углу, я оглянулся на "Мак Кендлесс
Билдинг" и увидел самое обыкновенное здание, старое, изъеденное
временем здание, которое отжило свой век и в недалеком будущем будет
снесено. В нем не было ничего таинственного, ничего зловещего.
Но от его вида меня пробрала дрожь, словно меня коснулось
ледяное дыхание зимнего ветра.
Я точно знал, в чем я сейчас остро нуждался, и отправился искать
кафе. Народ только начал собираться, в полумраке, в глубине бара кто-то
играл на пианино. Вернее, не играл, а забавлялся, перебирая клавиши, и
время от времени оттуда доносились обрывки каких-то мелодий.
Я прошел вглубь зала, где было поспокойнее, и отыскал свободный
табурет.
- Что будете пить? - спросил человек за стойкой.
- Виски со льдом, - ответил я. - И лучше сразу двойное. Это
избавит вас от лишних хлопот.
- Какой марки?
Я назвал.
Он поставил на стойку стакан и лед, а с полки за баром достал
бутылку.
Кто-то сел на соседний табурет.
- Добрый вечер, мисс, - сказал бармен. - Чем могу служить?
- "Манхэттен", пожалуйста.
При звуке этого голоса я обернулся: он чем-то сразу привлек мое
внимание.
Так же как и сама девушка.
