стать отличным свидетельством.
- Однажды я уже был в твоих руках, - хмыкнул Блейн, - но ты дал мне
ускользнуть.
- Все этот трусливый доктор! - яростно воскликнул Финн. - Испугался
шума, побоялся за репутацию своей больницы.
- Лучше надо подбирать людей, Финн.
- Ты мне не ответил, - нахмурился Финн.
- Это насчет сделки? Дорого обойдется. Слишком дорого.
- Я могу заплатить. А тебе деньги необходимы. У тебя нет ни гроша, а
"Фишхук" висит на пятках.
- Всего час назад, - сказал Блейн. - "Фишхук" меня связал и собирался
убить.
- Но ты убежал, - произнес Финн, кивая. - И убежишь в следующий раз.
И еще раз, может быть. Но "Фишхук" никогда не остановится. При теперешнем
положении вещей у тебя нет никакой надежды.
- Разве только у меня? А у кого она есть? Может быть, у тебя?
- Я говорю только о тебе. Ты знаком с некой Гарриет Квимби?
- Очень близко.
- Так вот, - ровным голосом сказал Финн, - она агент "Фишхука".
- Ты с ума сошел! - закричал Блейн.
- Успокойся и обдумай это. Думаю, ты согласишься, что это правда.
Они стояли, глядя через стол друг на друга, и молчание стояло между
ними, словно живое существо.
Вдруг в мозгу Блейна вспыхнула мысль: а не убить ли его сейчас? Убить
его будет совсем нетрудно. Такого убивать легко. Не только за его
убеждения, но и его самого как личность.
Для этого надо только вспомнить о расползающейся по земле ненависти.
Для этого надо только закрыть глаза и представить качающееся среди ветвей
тело, покинутый лагерь, где вместо крова - растянутое на кольях одеяло и
на обед - рыба на сковородке; указывающие в небо обгорелые пальцы печных
труб.
Он поднял руки со стола, затем опустил их обратно.
И, не задумываясь, неожиданно для себя, совершенно непредвиденно он
сделал то, что никогда не сделал бы. И, уже делая это, он знал, что это
делает не он, а тот, другой, спрятавшийся у него в мозгу.
Потому что то, что он сделал, никогда не сделал бы ни один человек на
свете.
- Меняюсь с тобой разумами.
27
Высоко в небе луна плыла над обрывами, а в речной долине беспокойно
ухала сова, временами перемежая уханье с самодовольным хихиканьем, и ее
крики гулко разносил свежий от начинающегося морозца ночной воздух.
На краю кедровой рощи Блейн остановился. Деревья, вцепившись корнями
в землю, скрючились, изогнулись и были похожи на старых, горбатых гномов.
Блейн замер, прислушиваясь, но слышно было только уханье совы и слабый
шелест упрямых листьев, никак не желающих облетать с ветвей стоящих под
холмом тополей. И еще один звук, настолько слабый, что трудно было решить,
действительно ли он слышит или нет, - далекий, едва различимый шепот
эльфа, а на самом деле голос могучей реки, несущей свои воды вдоль
подножий залитых лунным светом обрывов.
Блейн присел на корточки, укрывшись под разлапистыми кедрами, и снова
сказал сам себе, что погони за ним нет, его никто не преследует. "Фишхук"
временно выведен из строя, потому что сгорела фактория. Ф Ламберт Финн...
В данный момент - кто угодно, только не Ламберт Финн.
Без малейшей жалости Блейн вспомнил выражение глаз Финна, когда он
обменялся с ним разумами: остекленевший, полный ужаса взгляд, ошеломленный
этим непрошенным вторжением, этим сознательным осквернением
могущественного жреца и великого пророка, рядящего свою ненависть в тогу
религии или того, что ФИнн пытался выдать за религию.
- Что ты сделал! - закричал он тогда, охваченный страхом. - Что ты со
мной сделал!
Потому что его коснулись и обжигающий холод чужого разума, и его
абсолютная бесчеловечность, и ненависть, исходящая от самого Блейна.
- Все! - объявил ему Блейн. - Отныне ты уже не Финн. И человек ты
тоже только отчасти. Теперь ты частично я, частично - существо, которое я
нашел в пяти тысячах световых лет отсюда. И я очень надеюсь, что теперь
придет конец тебе и твоим проповедям.
Финн открыл рот и снова закрыл его, не произнеся ни звука.
- А сейчас я уйду, - сказал ему Блейн, - и ты, во избежание
недоразумений, меня проводишь. Ты обнимешь меня как вновь обретенного
брата. И по дороге будешь говорить со мной как с наилюбимейшим другом
детства, а если это у тебя не получится, я сумею объяснить, во что ты
превратился.
Финн стоял в нерешительности.
- Во что ты превратился, - повторил Блейн. - И репортеры внизу
запишут каждое слово.
Этого довода для Финна оказалось достаточно, более чем достаточно.
И они вместе прошли по коридору, спустились по лестнице, пересекли
фойе, а репортеры ошарашенно глядели на нежно держащих друг друга под
руки, оживленно беседующих друзей.
Они вышли на улицу, озаренную все еще полыхающей факторией, и
двинулись, будто прогуливаясь и обмениваясь пожеланиями напоследок, по
тротуару.
А затем Блейн скользнул в переулок и побежал в сторону обрывистого
берега реки.
И снова я бегу, подумал Блейн, просто бегу, не имея никакого плана.
Правда, были и передышки, и я все же нанес пару ударов по планам Финна.
Лишил его наглядного пособия, с помощью которого он собирался доказать
злонамеренность и вредоносность паракинетиков; влил в его разум новые
сознания, и теперь что бы Финн ни делал, он уже никогда не сможет быть
узколобым эгоманьяком, как раньше.
Блейн присел и прислушался, но, кроме голосов реки, совы и тополиных
листьев, ничего не было слышно.
Он медленно встал на ноги и тут услыхал новый звук - вой хищника,
голос клыков и когтей. Блейн застыл, не в силах пошевельнуться. Этот вой
разбудил в нем страх, который люди пронесли через столетия - из пещер
каменного века до дней нынешних.
Собака, наверное, попытался он успокоить сам себя, или койот. Не
оборотень же. Оборотней не бывает.
И все же инстинкт, которому он с трудом сопротивлялся, кричал ему:
беги, не раздумывай, спрячься где угодно, лишь бы укрыться от крадущейся
сквозь лунную ночь опасность.
Он стоял напрягшись, в ожидании, что вой повторится, но больше тишину
ничто не нарушило. Он расслабил окаменевшие мышцы и стянутые в узлы нервы
и снова стал почти самим собой.
Если бы я верил, если хоть б наполовину верил, я бы побежал, подумал
Блейн. Что может быть проще - поверить и побежать. Это-то и делает людей,
наподобие Финна, столь опасными. Они играют на инстинкте, который лежит
почти на поверхности, под самой кожей, - на страхе, следом за которым идет
ненависть.
Выйдя из кедровой рощи, он осторожно пошел низом, вдоль обрыва. Идти
здесь при свете луны, как он вскоре понял, оказалось непросто. Он то и
дело натыкался на камни, попадал в ямы, где ничего не стоило сломать ногу.
Он снова подумал о том, что не давало покоя с тех пор, как он
поговорил с Финном.
Финн сказал, что Гарриет Квимби - агент "Фишхука".
Нет, этого не может быть - кто, как не Гарриет, помогла мне бежать из
"Фишхука".
И все же... Она была со мной в том городке, где меня чуть не
повесили. Она была со мной, когда убили Стоуна. Она была со мной, когда я
залез в дорожный гараж, где меня поймал Рэнд.
Блейн попытался загнать эти мысли в подсознание, но они продолжали
выползать наружу, преследуя его.
Чепуха, Гарриет - и вдруг агент. Журналистка высшего класса; надежный
товарищ; когда нужно, решительна и хладнокровна. Конечно, если б она
захотела, из нее вышел бы отличный шпион - но ей это просто чуждо.
Вероломство не в ее характере.
Берег пересекал глубокий овраг, уползающий вниз, к реке. На краю
оврага росло несколько изогнутых деревьев.
Блейн обогнул рощу понизу и сел на землю.
Внизу под ним неслась река, и в ее черных водах поблескивали
серебряные искры, а лес в долине казался еще чернее. По обоим берегам
белесыми горбатыми призраками выстроились холмы.
Сова замолчала, но рокот стал громче, и если прислушаться, можно было
различить, как журчит вода, омывая песчаные отмели и прорываясь сквозь
кроны рухнувших деревьев, чьи корни еще цеплялись за берег.
А здесь неплохо будет заночевать, подумал Блейн. Правда, у меня нет
ни одеяла, ни пледа, но деревья и согреют меня и спрячут. И потом, за весь
день я впервые оказался действительно в безопасном месте.
Забравшись в густую поросль, он стал устраиваться. Пришлось вывернуть
несколько камней, убрать в сторону обломленный сук. Потом, орудуя на ощупь
в темноте, он сгреб в кучу несколько охапок листьев и, только закончив все
приготовления, подумал о гремучих змеях. Хотя, сказал он себе, для
гремучих змей стало слишком прохладно.
Он сжался в комок на куче листьев. Оказалось совсем не так удобно,
как он рассчитывал. Впрочем, ему не так долго здесь лежать. Скоро взойдет
солнце.
Блейн тихо лежал в темноте, а его сознание, как на экране, снова и
снова прокручивало события прошедшего дня - мысленно подводило итоги, чему
он тщетно пытался положить конец.
Отдельные кадры и сюжеты истекших, наполненных событиями суток
беспрерывно сменяли друг друга, теряя реальность, превращаясь в видения.
Как же их остановить, мучился Блейн, как заставить себя думать о
чем-то другом?
Но помимо воспоминаний в нем было еще нечто - разум Ламберта Финна.
Он осторожно попытался заглянуть в него и тут же отпрянул, словно
наткнувшись на тугой змеиный клубок ненависти, страха и коварства. А в
самом центре этой массы - голый ужас, превративший наблюдателя с Земли в
визжащего маньяка, который вышел из своей звездной машины с пеной у рта,
выпученными глазами и скрюченными пальцами, - ужас другой планеты.
Планета была отвратительной и мерзкой. Он увидел нечто абсолютно
враждебное чему-либо человеческому. Оно кричало, выло, визжало. Оно жадно
тянулось к нему своей мертвой головой. Все было мерзко, расплывчато;
нельзя было разобрать деталей, и лишь волной накатывалось чувство
всепоглощающего, бездонного зла.
Блейн отшатнулся, вскрикнув, и его крик оттолкнул, заслонил это
средоточие ужаса.
Но он успел ухватить другую, какую-то неуместную, мимолетную мысль.
Мысль о Дне всех святых.
Блейн взялся за нее покрепче, стараясь отделить бесконечную ленту
воспоминаний от дорожки с инопланетным кошмаром.
День всех святых - мягкий октябрьский вечер; по улицам, освещенным
уличными фонарями или необычно огромной полной луной, будто специально
подплывшей к Земле поближе, чтоб ничего не пропустить, стелется дым
сжигаемых листьев. Раздаются высокие, звонкие детские голоса и топот
бегущих ног - будто веселые гоблины, пища и повизгивая от удовольствия,
водят шумные хороводы. Огни над дверью гостеприимно приглашают ряженых, и
то заходят, то выходят закутанные в накидки фигуры, таща за собой все
распухающие мешки с подношениями.
Все вспомнилось Блейну до мельчайших деталей, будто это было только
вчера, когда он, счастливый мальчишка, с криками носился по городу. И как
же давно это было на самом деле, подумал он.
Это было еще до того, как страх загустел и разросся, когда к магии
относились еще с улыбкой и находили ее забавной и когда еще умели
веселиться в День всех святых. А родители не боялись вечером выпускать
детей из дома.
Сегодня такое даже трудно себе представить. Теперь в День всех святых
на двери ставят двойные запоры, закупоривают дымоход, а на окна вывешивают
самые надежные заклинания против злых духов.
Жаль, подумал Блейн. Сколько было радости. Однажды в канун Дня святых
они с Чарли Джоунсом приделали постукалочку к окну старика Чендлера.
Притворясь донельзя разгневанным, старик выбежал с воплями на крыльцо и
