ага турецких сборщиков. С позволения господаря сборщики тянут с жителей
последнее, собирая "подарки" для султана, все несут к аге, а потом
православные возчики доставляют те дары до самой Облучицы, а уж оттуда
турецкие суда везут их Дунаем и берегом моря до черного султанова царства.
Копье придумал небывалое дело. Стал он устанавливать засады то в
крутых оврагах, то у бродов, ловил сборщиков и щекотал их ножом у горла.
Деньги и дары не трогал - думал попугать только нехристей. Однако делом
его воспользовались господарские слуги: сбросят в овраг мертвые тела
турок, а деньги и подарки себе берут. Уразумев ошибку, Копье взял на свою
душу и тех слуг бессовестных. И тогда заметил народ, что неподалеку
основались его заступники: награбленное к обиженным возвращалось, горе
легче становилось.
Не ведаю, все ли истина, что про тех разбойников рассказывают. А
только вот что было прошлой осенью. Как-то вечером постучался в
монастырские ворота сам атаман Копье с двумя товарищами и попросил приюта.
Тотчас отперли мы ему и приняли, как брата. И прежде чем сесть за стол,
вошел он во храм божий и смиренно помолился. А после трапезы отправился к
нашему преподобному настоятелю Паисию и сказал ему и другим инокам:
"Потрудился я немало, братья монахи, да ныне заказаны мне вольные
тропы. Если еще задержусь, совершая то, что совершал до сих пор на пользу
сирых и обиженных моих братьев, торчать моей головушке на жерди
господарского дома, а тело мое белое бросят на растерзание псам. И вот
держали мы совет с товарищами и порешили укрыться в святую обитель,
монахами не возведенную, владыкам неведомую, в пустынь, где ручьи славу
поют вседержителю, а леса одеты в богатые ризы и бьют поклоны, когда дуют
ветры буйные. Стоит сей монастырь за тридевять земель. Помолившись в нем и
найдя успокоение душам своим, отправимся к тем островам, где обитают
заступники веры, запорожцы, вступим в их вольное товарищество и с большей
пользой служить будем нашим братьям-христианам. Теперь дело идет к зиме, и
не решаюсь я искать пути, страшась северных вьюжных ветров, лютого мороза
и голода. А как опушатся леса по весне зеленой листвой, пойду искать
Никоарэ Подкову, - говаривают в народе, будто готовится Никоарэ захватить
молдавский престол. Что скажет о том его преосвященство Паисий?"
Его преосвященство отвечал: "Добро!" - и посоветовал ехать.
"А силы найдутся?"
"Найдешь, брат Копье, сообразно со скорбью души своей".
Где-то теперь наш доброхот атаман Копье? Увидеть бы ему под
паникадилом в Побрате государя Никоарэ! Я думаю, пошлем мы ему через
доброго человека весточку и направим его, куда он стремится. Гонцом-то
буду я сам, братья. Не знаю только, вернусь ли в Побрату. Уйду-ка лучше с
Копьем в ту самую пустынь.
15. ДВОР ЮРГА ЛИТЯНА
На другой день к утру прояснело, солнце заиграло на безоблачном небе;
после ночного ливня лес засверкал несметными драгоценными самоцветами,
красой несказанной и недолговечной.
Чистый прохладный воздух взбодрил силы путников и монахов, словно
доброе вино. Вся братия во главе с настоятелем вышла за ворота провожать
государя Никоарэ. Пожелали ему и воинам его счастливого пути и долго
глядели им вслед.
Не только монахи дивились взорам высокого гостя, горящим торжеством;
приметил их и возрадовался дед Петря, в душе его всплывали картины
прошлого - вспоминались ему и отроческие годы Никоарэ, проведенные в доме
Юрга Литяна. Нынче оба они - и Петря, и бывший его питомец - ехали в
родные места не спеша, и, казалось, сам путь наполнял их каким-то тихим
довольством. Капитан Петря был теперь стар, а прежний отрок уже начал
седеть.
В умилении душевном ехали они по узкой долине Шомуза среди старых
рощ, перешедших во владение господарей после смерти воеводы Шендри; земли
и луга вокруг Долхешт, где был похоронен Шендря, шурин старого Штефана,
были вместе со всей долиной приданым сестры князя. Умерли оба, а
выморочные владения их остались позабытыми. Князья не сочли их достойным
даром для великих бояр.
Путники замечали, что здесь в селах живут иначе, чем в других местах,
где они бывали. Жители беззаботно хлопотали на пасеках и в садах, весело
кланялись проезжим, на лугах пестрели стада. Но горы, сторожившие слева и
справа долину, казалось, теснили ее.
К полудню, двигаясь все в том же порядке, пришли к мосту через Шомуз
и к мельнице, откуда дорога повела на высокий холм, за которым
далеко-далеко, до старой усадьбы, обители воспоминаний, простиралась
широкая долина Серета.
Мельница, слегка сотрясаясь, работала только в один постав. Под
навесом у дороги сидел на скамье мельник. Вопреки образу, привычному и в
жизни и в сказках, мельник не был изнуренным годами и слабостью старцем, а
молодым и веселым с виду.
- День добрый, бог в помощь! - крикнул дед Петря, желая вызвать
мельника на разговор.
- Благодарствуйте, ваши милости, - отвечал мельник, поднимаясь со
скамьи и обнажая кудрявую голову.
- Что ж у мельницы народу нет никого? Я вижу, ты один, - продолжал
дед. - Позволь нам сделать привал под твоим навесом.
- Милости просим, - отвечал мельник, разглядывая их зелеными, как
волна, глазами.
Прочие всадники подъехали ближе; подошла и телега Иле Караймана.
Мельник пояснил:
- Мужички с мешочками собираются, добрые ратники, к вечеру, когда
воротятся с поля и от других дел. Мельница зерно перемалывает, а мы
языками мелем, о том, о сем толкуем. Это мельница Барбакота ["мужичок с
ноготок", герой румынских сказок].
- Кто был сей христианин, носивший такое прозвище?
- Прадед наш. Прожил девяносто девять лет и оставил нам, правнукам,
мельницу и советы в придачу.
- Советы? Должно, мудрец какой? - усмехнулся Александру.
- Так оно и есть, с вашего позволения.
- А тебя как величают?
- По имени зовут Тудорикэ, а по прозвищу Плутяга [герой румынских
сказок, отличающийся хитростью и лукавством].
Собравшиеся развеселились.
- Что ж, сойдем с коней у мельницы, где жил "Сам с ноготок - борода с
локоток", - весело сказал Никоарэ, - а Плутяга поделится с нами вестями.
- Никак невозможно, - отвечал Тудорикэ, оскалив белые зубы и следя за
тем, как всадники соскакивают с седел. - Прадед учил нас: вестями не
делятся, а обмениваются. Мы тут, в долине Шомуза, живем на отшибе, ничего
не ведаем. Хотелось бы, честные путники, знать, что делается при дворе
господаря и в Нижней Молдове. Прошумели там войны и напасти. Узнать бы,
что еще там творится и что будет. Прослышали кое о чем, да не обо всем.
Нет у нас, как в других местах, боярских гнезд, где плодятся обманы. Уж
простите на слове, коли из ваших милостей кто боярин. Я не по одежде
принимаю вас за купцов, вот только сабли у вас на поясе.
- Купцы - да не продаем и не покупаем, - отвечал Никоарэ и положил
руку с перстнем на плечо мельника.
Тот повел глазом, не выказывая особой робости.
- Великая честь, когда у нищего порога останавливаются государевы
бояре.
- Мы не бояре, Тудорикэ, и не из Ясс едем.
- А я, привыкши верить своим глазам, думал иначе, государь.
Подкова обернулся и благосклонно посмотрел на него.
- Я - простой воин, честный мельник.
- Радуюсь, государь, - взволнованно проговорил догадливый мельник, -
что вижу тебя крепко стоящим на ногах.
Спутники Никоарэ захохотали.
- По душе мне твоя смекалка, Тудорикэ.
- Таков был и прадед мой Барбакот, государь. Это он приучил нас
остерегаться боярской братьи. Лучше нам друг с дружкой не встречаться, -
не то разозлят нас, так мы их крепко покусаем. Прознали мы у родичей, у
которых больше земли и простору на серетской равнине, что в той стороне
вышли с великой ратью бояре собирать новые, только что выдуманные дани -
подати. В Шомузе народ победнее и числом поменьше, про нас и забыли. А вот
недалеко от Руджиноасы заявились они в село и собрали с рэзешской общины
семнадцать быков. А налог был восемнадцать быков. И тогда будто схватили
служилые младенца и увели его, как залог, вместо недобранного быка. Так ли
это? Ваши милости про такое не слыхали?
- Про такое не слыхали, зато знаем немало другого, - пробормотал дед
Петря.
- А я вот что скажу, - продолжал Тудорикэ, пристально глядя на
Никоарэ. - Для таких бояр пригодилось бы господарю лекарство наших
шомузских баб: льют они настой молочая с вином в воду, чтоб оглушить и
поймать рыбу. Напоил бы господарь дворцовых тварей молочаем, поплыли бы
они по реке усопших до Дуная, а потом в море, на самое дно, да и в пекло.
Дьяк с превеликим удовольствием взглянул на правнука Барбакота.
- Не забуду при встрече поведать о том господарю, - сказал он
улыбаясь, меж тем как Никоарэ и его ратники садились на коней.
Когда тронулись в путь, солнце сверкало в глубоких водах обширного
пруда, свивая в нем огненные гнезда. Лошади бежали иноходью, и,
покачиваясь в седле, всадники с усмешкой думали о лукавых речах ленивого
краснобая-мельника. Медленно рассеивалось веселье недавних минут,
проведенных на привале, словно пушинки одуванчика от дыхания ветерка.
Кони шли бойко даже под палящим полуденным солнцем; наконец путники
достигли вершины, на которой волнами колыхались цветы и травы. Внизу
открывалась взорам широкая долина Серета; изгибаясь плавными излучинами,
неторопливо текла река среди зеленых рощ. Сделали еще привал, накормили
коней, петуха и закусили сами.
Сердце в груди Никоарэ учащенно забилось, когда дед Петря Гынж повел
их к тому волшебному уголку, где в мутные струи Серета вливался прозрачный
поток Сучавы. Там был приют незабвенных детских лет, каменная сторожевая
башня, сады за высоким тыном, пасека, где когда-то хозяйничал дед Войку,
конюшни и каретный сарай, загон для овец, кузница, где звенели о
наковальню молоты цыган, галерея, где за ткацкими станами работали молодые
девки, широкий двор, где мать его в траурном своем одеянии проходила от
камор к крыльцу. В годы его отрочества старый князь Юрг Литян уже спал
вечным сном в саду под гробовой плитой у алтарной стены часовни. С родным
домом Никоарэ простился еще в малолетстве. Капитан Петря отвез его за
рубеж, в чужедальнюю сторону. С тех пор он здесь ни разу не бывал.
И теперь он вдруг взглянул и, ужаснувшись, опустил голову. Ничего не
уцелело от всего этого. Башня рухнула, и развалины обросли плющом. От
двора и следов не осталось. Все истребил пожар. Крыша часовни провалилась.
Десять воинов стояли в ожидании, обнажив головы, словно надеялись,
что возникнет перед ними, как в сказках, слышанных в детстве, дворец,
колдовством погруженный в землю. Но вокруг был только лес, тихо шелестела
листва; малиновки гонялись друг за дружкой в дрожащих полосах света и
тени, а чудо не совершалось, ибо могилы остаются могилами.
Никоарэ крепко зажмурился, чтобы сбросить слезы, нависшие на
ресницах, потом вздохнул и поднял голову.
- Останки моей матери были хотя бы собраны и преданы земле?
Капитан Петря промолчал.
Они подъехали к часовне. Плита, под которой покоился Юрг, была
откинута, гробница взломана: даже там грабители искали драгоценностей. О
жестокая скорбь! И в могильной сени не знает человек покоя. Никто не
огражден от подобного поругания.
Есть, однако, мужи, которым дано подняться над жизнью и смертью и
сохранить крепость духа в испытаниях, дабы исполнить свой долг на земле.
Так сорок восемь лет держал меч в руках преславный Штефан Водэ, защищая
