с глазками, похожими на бусинки.
- Отчего ты печальна, ящерица? - тихонько спросила ее Илинка.
Ящерица юркнула под синие цветочки барвинка. Там, под вечнозелеными
крепкими и глянцевитыми листьями, лежал древний камень с высеченными на
ней стершимися буквами. Дед Андрей говорил, что покоится под тем камнем
первый житель деревни, прадед Давид. Никому не ведомо, кто он был и когда
жил этот Давид Всадник.
- Целую ясные очи твои, красавица, - промолвила древняя гробница.
Из-за каменного ее края показалась дева садов.
Нет, то не дева садов, а цыганка, жена кузнеца Богоноса, с длинной,
до самых лодыжек, сумой на плече, в которую она собирает подношения
дэвиденских хозяек.
Стоит цыганка босая и в красной катринце. Сверкают в улыбке ее белые
зубы, сверкает монисто и венец на лбу. И монисто, и венец сделаны из тех
серебряных монет, что нашел кузнец, выкопав клад на землях Филипен.
Там, где было кладбище рэзешей.
Там, где теперь стоит свинарник и боярин откармливает свиней.
Илинка хорошо знала это место. Она проходила мимо него, когда спешила
в дом матушки Олимпиады покормить ее "детушек".
- Дай, старая погадает тебе, красавица, - предложила девушке жена
Богоноса.
Однако цыганка была вовсе не старая, а молодая, с пытливыми глазами.
- Дай погадаю, красавица, - приставала цыганка. - Положи вот сюда, в
раковину, новую денежку... Можно и старую, лишь бы от всего сердца.
- Нет у меня денег, - смеется Илинка.
- Ну все равно, дай что-нибудь.
- Ничего у меня нет, Мура дорогая; только вот цветочек водосбора в
волосах.
- Цветок храни, он идет к синим глазам. Дала бы денежку, я бы кое-что
сказала тебе. А любят тебя двое: один - ласковый, другой - гневный; сердце
у тебя надвое разрывается, и в сомнении ты. Твое счастье с ласковым. Дай
что-нибудь старухе-цыганке - я тебя окручу, заворожу и от злого защищу.
- Да нет у меня ничего, Мура, кроме души.
- А душу береги для того, кому ты мила. Так дай же мне хотя бы совет.
- Изволь, но могу ли я?
- Скажи, где мне найти тут одного воина - статного, чернявого да
кудрявого молодца.
Илинка, слегка смутившись, рассмеялась.
- Не знаю такого, Мура.
- Нет, знаешь, касатка. Только это не тот, на кого ты подумала. Но
мой тоже проживает вот уже десять дней со своим господином в Дэвиденах в
хоромах мазыла. Послал он сказать кузнецу Богоносу насчет телеги - нужно
ее расковать и снова оковать, чтобы уж никогда больше не расшаталась.
- Карайман? - встрепенувшись, спросила Илинка.
- Он самый, - подтвердила цыганка. - Где мне его найти?
- У нашего управителя Йоргу.
Цыганка пристально взглянула на нее.
- Как бы мне, касатка, подать ему весточку, не показываясь, чтобы
понял, не спрашивая, и с радостью пришел ко мне? Позабыть бы с милым о
муже постылом.
- А что скажет кузнец?
- Стар и уродлив муж мой, кузнец Богонос, касатка. Когда узнаешь то,
что знаю я, тогда и поймешь, где настоящая радость. Я и другое скажу тебе
о твоем суженом. Слушай и будь умницей-разумницей.
- Что ты говоришь, Мура!
- Хорошо говорю. Погляди мне в очи. Дожидается тебя огненнокрылый
демон...
У девушки начала кружиться голова, словно от заговора. Мура легким
движением сняла из-за уха Илинки стебелек водосбора и погладила ей висок.
- Не погнушался он прийти ко мне. И велел передать, что ждет тебя...
С горы донесся протяжный зов. Это кликала Илинку старая няня. Девушка
оглянулась. Она было одна, рядом пестрели только голубые цветы барвинка и
лежал древний камень с высеченными стершимися буквами.
11. МЛАДЫШ ЧИНИТ СУД И РАСПРАВУ
Младыш Александру знал, что матушка Олимпиада по пятницам ходит в
Филипенский храм творить поминки по супругу, давно умершему священнику,
ученику искусного грамотея архимандрита Амфилохия, ведавшего тайным
приказом старого Штефана Водэ.
В этот день попадья постилась до захода солнца, не притрагиваясь к
воде и хлебу. В Филипены она брала с собой толстую и грузную свою ученицу
Сафту - делить с ней тяготы уединения. Благочестивая Олимпиада хранила в
эти часы обет молчания, никто в Филипенах не решался подойти к ней. Да и
неразговорчивы стали жители села, слишком много вынесли они унижений и
обид с той поры, как утратили свободу и уважение, попав в кабалу к боярину
Вартику, называвшему себя теперь быв-вел-ворником [бывший великий ворник]
из рода Филипенов. На самом же деле он вел свой род от иноземного
побродяги, и был совсем чужим в Филипенах. Пока матушка Олимпиада и Сафта
стояли вдвоем в церкви у могильной плиты в правом углу главного придела,
Сафта изредка шептала своей учительнице на ухо о том, что услышала в селе,
перебирая все события из жизни знакомых крестьян за истекшую неделю.
В поминальные пятницы Илинка хозяйничала во дворе своей крестной,
покинутом благочестивой матушкой Олимпиадой. Вот уже около двух лет, как
была она "на послушанье", ухаживая за "Детушками" Олимпиады, то есть за
всеми зверьми и тварями, собранными жалостливой попадьей. И, странное
дело, кровожадные и злые звери мирно уживались тут, так сдружила их
старуха целительница. Она говорила своей крестнице, что дикие звери по
природе своей не злые - их можно приручить. Но вмешался
человек-притеснитель да беспощадный голод, и звери в своих диких чащобах
перестали жить в дружбе, как жили они в раю, при сотворении мира.
После описанных событий, совершившихся на десятый день пребывания
Никоарэ в Дэвиденах, Младыш повел с самим собой лукавый совет: как бы ему
добиться в оставшийся короткий срок той отрады, которая мерещилась ему и
ежечасно, и наяву, и во сне. Одиннадцатый день пал на пятницу. Отравленным
горечью станет этот день, коли не удастся увидеть Илинку, подстеречь ее на
дорожках сада и, неожиданно преградив ей путь, шепнуть игривые любовные
слова.
Девушке нравилось видеть его подле себя, играючи дразнить его и жечь
его взором; но потом она, точно утомившись, впадала в задумчивость.
Младыш был в том возрасте, когда мужчина угадывает девичьи мысли,
безрассудные девичьи думы. Ратники то и дело меняют пристанище; ветер мчит
их в дальние края, к новым бурям. Кто порасторопней, ловит мгновения
радости. Молодых влечет друг к другу, и каждый находит свою крупицу
счастья в нашей короткой и быстротечной жизни.
Безумен он, коль не поймает миг наслаждения. Люди, связавшие свою
судьбу со славой и властью, такие, как господари, как братец Никоарэ,
нередко находят отраду в несбыточных мечтаниях. Но куда лучше
довольствоваться земными, человеческими утехами, и прежде всего подумать о
самом себе. Ведь говорил же один учитель в Баре: иная мера дана героям,
иная - мудрецам-эпикурейцам.
Заведомо зная, где будет Илинка в тот день, Александру решил поискать
ее там.
Карайман вез телегу к кузнецу Богоносу, чтобы перетянуть железные
шины и оковать кузов. В таборе Богоноса жила цыганка Мура, с которой
Младыш сталкивался: оба искали сладких ягод по тем же укромным местечкам.
Мура могла принести ему ответ на его любовное послание или хотя бы дать
ему добрый совет. Позвал Александру с собой и дьяка Раду подковать коней
по приказу Никоарэ. В девятом часу утра прибыли они с Карайманом в табор
Богоноса - туда, где тяжело дышали у горна кузнечные меха и звенел молот.
У мастера-кузнеца дела было по горло, от трудов, от хлопот дохнуть
было некогда. Однако, оскалив зубы, он улыбнулся заказчикам, от которых
ждал хорошего прибытку.
- С добрым утром, дед, - крикнул в дверях кузницы дьяк Раду.
- Спасибо на добром слове, очи твои ласковые!
- Подкуешь коней аль нет?
- Подкую пудовыми подковами, - осклабился кузнец.
Он был крив и стар, босой, с обнаженными до плеч руками, во
взъерошенных волосах его торчали соломинки. Одежда на нем, как и подобает
мастеру, - жалкое рубище. Рубаха до пупа, куцые штаны, из которых он как
будто вырос. Праздничная одежда хранилась в сундуке. А гадалке Муре
недосуг было обшивать мужа. Приметив близ кузницы чужих людей, она тотчас
достала свою ракушку - тоже была мастерицей в своем деле, как Богонос в
кузнечном ремесле.
- Он молотом гадать не может, я шить ракушкой не умею, - говорила
она, с усмешкой глядя на полуголого своего мужа.
Узнав Александру, она молча поклонилась ему и быстро выскользнула из
кузницы, прошмыгнув за спиной дьяка.
Кузнец ковал подковы. Помогая ему, долговязый детина бил кувалдой.
Подручный этот выказал шумную радость, увидев его милость Александру.
Заприметив дьяка, он притих, ибо видел его впервые. А с Александру он уже
имел дело. Его светлость дал ему пятак, и потому цыган-подмастерье считал
его своим приятелем.
На дворе Карайман привязал коней своих сотоварищей к железным
кольцам, затем воротился к пустой телеге, снял с нее колеса и поставил
кузов на подпорки.
Цыганка Мура, описав по двору круг, подошла к задней двери кузницы.
На время меха замерли; стучал большой молот и вторил ему молот поменьше.
Искры долетали до двери. Его милость Александру посторонился, толкнув при
этом цыганку в бок.
- Посеребри ручку, господин... - прошептала Мура, подзывая его легким
движением ресниц.
Он покопался в кожаном поясе, разыскивая монету. Цыганка заюлила
около него.
- Преславный рыцарь, - шепнула Мура, когда они отошли в сторону, -
вчера я все поведала красавице, как мы условились. Знай же - ты люб ей.
Коли поднимешься в гору, найдешь калитку во дворе матушки отпертой. Заходи
безбоязненно; найдешь там внучку мазыла одну.
- С ее ведома и дозволения?
- Входи, увидишь, касатик, - ухмыльнулась Мура. - Захвати коня.
Только после не отдаляйся один в лощину Наку.
- Отчего же?
- Есть тут еще одно дело... Потом расскажу, касатик, а то, может, я
ошибаюсь. Не хочу испортить тебе сладкий час. От матушки спускайся прямо
сюда, к кузнице.
Глаза Младыша загорелись. Он подошел к коню и отвязал его.
- Не будешь подковывать его, господин? - удивился Карайман.
- Беспременно. Только пока Богонос подкует рыжих да белоногого, я
поднимусь на гору.
Дьяк, вышедший из кузни, услышал эти слова.
- Детушек Святой Пятницы собрался навестить... - весело заулыбался
он.
- Правильно. Долго не задержусь, живо обратно прискачу.
- Жду тебя, твоя милость...
Его милость сел на коня и отъехал.
- Идет по следу дикой лани... - пробормотал дьяк, с такой силой
мотнув головой, что островерхая барашковая шапка сползла ему на левое ухо.
- Хорошо, что есть и седины на этом свете. Да только на что она осень, -
продолжал он со вздохом, - коли безвозвратно ушла весна? Дай-ка мне
зеркало, Мура, поглядеть, можно ли мне еще обременять землю-матушку.
- Ты лучше погляди в мои очи, воин. Вот где твое зеркало! Подарила бы
я тебе кое-что желанное, только погоди до полудня.
- А что?
- Не знаю. Пока еще дверь заперта. А только, думаю, удастся мне ее
отпереть. И тогда мы посмотрим, что за чорт завелся опять у мельницы.
Далеко не отходи, помни про уговор с зеркалом.
- В этой цыганочке сам чорт сидит! - сказал, улыбаясь, Раду. - Велит
ждать чего-то. Ах, дьяк, дьяк, как бы тебе не свернуть со стези мудрости!
Он расположился под кленом, подложив под голову седло. На сомкнутых
веках его заиграли быстрые тени листвы.
Младыш тем временем поднялся на верхушку холма, спешился и, закинув
повод на луку, пустил коня пастись. "Пусть и он, бедняга, наслаждается в
тени у плетня". Место было уединенное, вокруг ни души; на полях в знойной
