никуда не годятся. Откуда же вы следуете, ваши милости?
- Такому достойному человеку можно и сказать: от ляхов едем.
- Вот как! Друг другу приятели будете, что ли? На братьев вроде как
не похожи.
- Нет, мы братья. Не по матери - по кручине.
Харамин вытер рукавом потный лоб и с удивлением уставился на
собеседника.
- С тобой, добрый человек, не помню, чтобы встречался я, а вот
товарищ твой заезжал ко мне на постоялый двор.
- Возможно, - молвил седой путник.
- Заезжал я на твое подворье, батяня Горашку, - подтвердил второй
путник. - У тебя хорошая память.
- Узнаю голос, - обрадовался хозяин. - Я ведь тоже певчим был на
своем веку. Зовут тебя Иле, и проезжал ты летось с дьяком. А тот дьяк
такое нам поведал, что его и теперь еще вспоминают наши земляки.
Пастухи, не мигая, смотрели на них, прислушиваясь к разговору. Потом
оставили свой угол и подошли поближе.
- Хозяин, - попросил самый старший, - не томи ты нас ради бога.
Принеси-ка побыстрее кувшин - угостим братьев по кручине.
- Живо сбегаю, одна нога здесь, другая там, - крикнул Харамин.
Он и впрямь побежал и мигом воротился, запыхавшись, неся два больших
кувшина. Один поставил возле себя, второй пододвинул поближе к приезжим.
- Дозвольте, люди добрые, - проговорил он, - позвать и вон тех селян
из долины Молдовы выпить из моего кувшина. И вас дозвольте попотчевать. А
как опорожним мой кувшин, тогда пейте из своего.
- Быть по сему, - согласился старый пастух. - Мы достанем из дорожной
сумы копченой брынзы, а радушный хозяин даст нам хлеба и велит своему
одноглазому служителю поджарить на угольях кусок сала, чтобы хватило всему
собранию. У меня в поясе, хозяин, денег вдосталь.
Младший брат по кручине, Иле Карайман, кинул долгий взгляд на
овчаров, вспомнилась ему удалая застольная, и, не долго думая, он затянул
сладким голосом:
Каждый день вино я пью,
Где же я деньги достаю?
Хоть работать не люблю,
Хоть не сею, не полю,
Деньги в поясе коплю!
- Ох-ох! - вздохнул он, - давно уж не радовалось сердце мое.
Седой пастух тут же загудел басом:
Пил я день и пил неделю,
Сорок дней шальной от хмеля,
Девять уж коней пропил,
Жажду все ж не утолил.
- Так ты, братец, вон какой? - обрадовался взъерошенный путник из
ляшской стороны. - Ударим по рукам! И пить желаю я с тобой из одной чаши.
Когда первый кувшин был опорожнен, старый пастух оттолкнул его ногой
и, потянув к себе свой кувшин, наполнил кружку.
- Эге-гей, братья! - гаркнул он. - Знай же: я всем известный Пахомий,
чабан из Пьятра-Тейулуй на реке Бистрице; вот этот - брат мой родной, а
вон тот - сынок его, а мне, значит, племянник. Покинули мы родную землю,
уходим через Днестр туда, где, как мы слыхали, молодецкими делами
прославился доблестный витязь, земляк наш, по имени Ботгрозный.
- И мы про него наслышаны... - подтвердил хозяин постоялого двора.
- Вот что я скажу вашим милостям, - ответил седой путник, кивая
головой. - Земли, откуда мы путь держим, страхом и удивлением полнятся от
дел сего неукротимого всадника с вострой саблей, которому запорожцы дали
имя Юрий Ботгрозный.
- Есть у него, должно, и другое прозвище?
- А как же! Было, братья мои и добрые люди. Среди жителей берегов
Молдовы прозывался он Гицэ Ботгрос.
- Статочное ли дело? - воскликнул хозяин, вытаращив глаза.
- Статочное, - крикнул Пахомий, чабан из Пьятра-Тейулуй. - Не случись
оно в ту пору, не было б и разговору и свет не гремел бы от его славы. Вот
и едем, не мешкая, искать его.
Незнакомец, прибывший из ляшской стороны, улыбнулся.
- Правильно поступаете. Вся постушья братия, где бы не встретилась
она вам в степях, покажет вам тропки к этому витязю. Одни правят вас в
лес, другие в горы.
- А сам ты, друг чужеземец, знал его? - возбужденно говорил Пахомий,
протягивая путнику кружку.
Тот прильнул к ней и утвердительно закивал головой, не отрываясь от
кружки.
- И я знал его, - похвастал хозяин.
Пастух лишь покосился в его сторону и сказал проезжему:
- А если ты, приятель, знал его, то расскажи-ка о нем побольше,
укрепи сердца наши.
- Можно, - отвечал проезжий, разомлетый от зноя и выпитых кружек, -
да недосуг мне. Впереди еще долгий путь. Надо мне заехать с сестрой своей
единственной повидаться. Посмотрю, жива ли еще.
- Куда же ты путь держишь?
- К берегам Тазлэу, к самому Водопаду.
- Так далеко?
- Да.
- И только ради короткой встречи с сестрою ты пустился в такой
дальний путь?
- Сестры моей, может статься, уж и нет на свете, - грустно сказал
спутник, - да хочу я найти успокоение в обители божьей. Извела меня тоска
по нашим горам и рекам. Была пора, и я гулял с братией, о которой сейчас
тут песню пели.
- Коли так, целую руку, батяня. Но скажу тебе вот что: по моему
разумению, не пришло еще тебе время схиму принять. А посему, поцеловав
твою правую руку, попрошу тебя, православный, пожертвовать одним часом из
любви к братьям - посиди с нами, потолкуй и поведай, что творится на белом
свете.
- Что ж, можно.
- Тогда, прошу тебя, подними кувшин, подкрепись маленько и разгони
тоску-кручину.
Вот так и случилось, что батяня Некулай, некогда атаман удалых
молодцов, бродивших в лесу неподалеку от монастыря Побраты и в
окрресностях Ясс, разговорился на постоялом дворе Горашку Харамина и
рассказал историю витязя Юрия Ботгрозного.
- Знайте же, ваши милости, добрые люди и братья, что когда
ясновельможные паны, служители короля польского, хитростью заманили
государя Никоарэ во Львов и посадили в темницу, в самые тайные казематы
крепости...
- Ага-га! - пробормотал Харамин. - Слыхали мы, да не верилось.
Пастух Пахомий от удивления онемел - только безмолвно качал головой.
- Неужто решились паны на такую подлость?
- Решились, повелел им из Стамбула султан басурманский. А когда они
заперли государя Никуарэ в темницу, к его милости бургомистру Львова
явился за наградой польский пан по имени Роман Барбэ-Рошэ. Этого самого
Романа Барбэ-Рошэ государь Никоарэ однажды вызволил, когда пан заложил
ростовщику храм Успения в Могилеве, - дал ему тогда Никоарэ взаймы без
отдачи двадцать пять талеров.
- И именно этот Барбэ-Рошэ продал государя?
- Именно он.
Пастух Пахомий брезгливо плюнул и, заскрежетав зубами, пробормотал
ужасное ругательство. Затем подтолкнул Некулая.
- Что же ты умолк, батяня? Говори. Растрави нам сердце, чтоб больнее
было.
Скиталец, прибывший из ляшской страны, продолжал:
- Когда случилось это, мы все, бывшие в том краю, заскрежетали зубами
и выругались, в точь-точь, как брат Пахомий. А Ботгрозный не скрипнул
зубами, не выругался. Прихватив с собой двух братьев Гырбову, Некиту и
Доминте, сели они на коней и подстерегли пана Барбэ-Рошэ. Когда во второй
раз явился в ратушу пан Барбэ-Рошэ да вышел ни с чем от бургомистра и,
сердито бормоча, что его только за нос водят с обещанной платой, прошел
через толпу, Некита и Доминте накинули на него арканы и пустились в скачь
по улице, волоча пана-предателя в пыли, а Ботгрозный скакал за ними
следом. "Держите! Держите!" - вопил Ботгрозный, пришпоривая коня и обнажая
мечь. Мечь у него древний, со времен потопа. Догнал Ботгрозный братьев
Гырбову, взмахнул мечом, и дальше уж всадники поволокли одну только
голову, а тело осталось на пустыре. И тут же собрался вокруг народ и
растерзал на клочки тело.
А в это время вершили суд над государем Никоарэ. Ратники же его
собрались под Львовом, стали совет держать, как спасти его. В день казни
возвели государя нашего на помост в крепости, и он без обиды и страха
взглянул на толпу. А народу собралось тьма-тьмущая. И крикнул он
теснившимся вокруг людям:
"Знайте, добрые люди, что казнить меня велели королю турки. Живем мы
в такую пору, когда язычники сильнее короля и король казнит витязя за
веру. Как же теперь Стефану Баторию в глаза людям глядеть после такого
позора? Исполнен долг мой, - прибавил еще государь. - Теперь могу и
умереть. Из крови моей родится возмездие, как из малого зерна растет
пшеница. Не весь я умру. Прощайте и помните!"
Так говорил государь Никоарэ, и такой шум поднялся и так заволновался
народ, что палач оробел и не сразу решился отсечь государю голову. Потом в
смятении ударил топором дважды, чего дотоле с ним никогда не бывало.
Тогда прискакали ратники Никоарэ, да уж поздно было. Поднялись они на
сотнях лестниц на стены крепости и влезли на помост. Юрий Ботгрозный и
братья Гырбову и некий Копье, которого вы не знаете, а я знаю, и капитан
Козмуцэ, и атаман Агапие рубили ратников саблями и гнали их прочь.
Учинилась во Львове небывалая сумятица. Много крови было пролито, и немало
наших пало, больше, чем в Молдове...
И Юрий Ботгрозный с товарищами умчал тело и голову его светлости Иона
Никоарэ. Временные владетели Львова стараются уверить мир, что Подкова
похоронен в молдавском храме, но уверения их лживы, ибо тело государя
нашего Никоарэ было силой отвоевано удальцами. Заставили они знаменитого
врача Билбое забальзамировать тело преславного Никоарэ, омыть его настоем
трав и умостить маслами. Прорвавшись силой, добрались воины до свободной
земли запорожцев, отвезли государя в Черную Стену и похоронили его в
тайной пещере днепровских скал...
Батяня Некулай умолк и гневно оглянулся. У бедных селян слезы капали
из глаз и падали в пыль, устилавшую двор.
Седой пастух тихо спросил:
- Отчего ты осерчал, добрый человек?
- Оттого, что иные глупцы едут туда, откуда я прибыл. Скажите-ка мне,
люди добрые, что я буду делать на богомолье в пустыни? Надену юбку и
платок? Брошу саблю и возьмусь за метлу? Опять глядеть на злобу и
притеснения? А в нашей вольнице живут свободные люди. Без тех порядков,
какие я у них узнал, жизнь мне не мила.
- Поступай, как душа велит, - лукаво заметил пастух Пахомий.
- Поступлю, как душа велит, - с расстановкой произнес батяня Некулай,
в упор глядя на него. - Я возжаждал покоя. Иные пошли служить на жалованье
шведскому королю Юхану либо немецкому кесарю. Побывали там, да вот уж
начинают приходить обратно. Не по вкусу им тамошняя еда, ни речь чужая. А
я вот думал угомониться в обители, да, видно, не придется - иначе
поступлю.
- Думаешь, добрый человек, воротиться к Порогам?
Батяня Некулай раздраженно крикнул:
- Да! И будь проклят, трижды проклят тот, кто поступит иначе!
Пахомий снова подошел к нему, взял за правую руку и поцеловал.
Оба путника, приехавшие с севера, взглянули друг на друга блестевшими
от волнения глазами.
Батяня Некулай уселся, положив на землю седло.
- Тут мы заночуем, брат Иле, - говорил он, - а через три недели
постучимся в ворота Черной Стены, попросим приюта у матушки Олимпиады,
около новой часовни, которая возводится в память усопшего Иона Никоарэ
Водэ. Там найдем мы и дьяка - он читает в книгах и сторожит могилу в
скале.
И добавил, глядя вдаль:
- Братья пастухи и братья крестьяне, поведал нам дьяк Раду, что
государь Никоарэ промелькнул, точно сон народа. И, свет от света,
возгоримся мы от его неугасимого духа и другие возгорятся после нас.
