говорил - еще когда княжил Ион Водэ, милостивый к бедному люду. Да, еще
тогда я говорил, чтоб их всех прирезали.
Вошел Шах со своим есаулом Мирчо Поповским, затем капитаны Агапие
Лэкустэ и Алекса Лиса, армаш Петря, логофет Раду, а последним, торопливо
шагая, вошел капитан Козмуцэ Негря, прибывший лишь в полночь. Он шагнул к
господареву креслу и, склонившись, приник на мгновение лбом к правой руке
Никоарэ. В глазах у Козмуцэ помутилось, сердце сильно стучало - ведь
только что узнал он, какое горе постигло его господина; эту весть он сразу
услышал, едва сошел с коня. Но все остальные соратники Никоарэ,
опечаленные горестным возвращением Младыша, сейчас были спокойны, и сам
господарь, казалось, сбросил с плеч своих тяжкое бремя своего несчастья.
Когда Никоарэ подал знак Копью говорить, служитель дед Арвинте, как и
полагалось, оставил тайный совет.
Гонец Григория Оплетина стал неспешно рассказывать низким голосом о
появлении пыркэлаба Иримии.
В те краткие минуты, пока длился рассказ, Никоарэ почудилось, что он
погружается в какую-то глубокую и благотворную тьму. Проснувшись, он
подумал, что спал долго. Но гонец еще рассказывал. Собравшиеся жадно
внимали ему.
Когда все стало ясно, Никоарэ велел Константину Шаху высказать свое
суждение.
- Мыслю так, - заговорил гетман, - послать Григорию Оплетину весть,
чтоб следовал за пыркэлабом, не показываясь ему и не ввязываясь в драку.
Пусть продвижение его, подобно смутной тревоге, подстегнет пыркэлаба. И
пусть в Бырландском крае стоят наготове мои запорожцы, а со стороны Серета
ратники твоей светлости с Острова молодован; и те и другие двинутся по тем
дорогам, куда мы их, по обстоятельствам глядя, направим. Только чтобы путь
Иримиева войска не изменился. Пусть наши отряды теснят его и гонят вперед,
как загонщики сбивают дичь к охотничьим засадам.
- Доброе слово и добрая мысль, - согласился Никоарэ. - Все надо
рассчитать так, чтобы нам тут успеть подготовиться. Хорошо бы побывать
завтра за горой Пэун и ознакомиться с местностью, своими глазами увидеть
здешние поляны, леса и овраги. А после нас пусть знакомятся и капитаны, и
есаулы с отобранными своими людьми. Так вот, други мои, - заключил
Никоарэ, - коли случай захочет, то может нам выпасть столь большая
радость, что ее не омрачит и самая черная беда.
До утра еще оставалось пять часов...
"Изнемог он телом и устал душою", - вздохнув, подумал Раду.
Наутро Копье, пробираясь верхом среди виноградников, снова поднялся
на гору Пэун и спустился по другому ее склону к томештским рэзешам. В
ветвях старых дубов, под которыми он ехал, тихо шептал, крепко
подружившийся с краем, южный ветерок.
"Вот и это тоже чудо, - думал всадник, - такое же знамение, как
чудесная хвостатая звезда. Никак не хочет прилетать к нам северный ветер.
Ясное дело - сперва должны мы закончить работу в Яссах, а потом уж..."
Пусть зима, мне хоть бы что.
Насвистывая молодецкую песню, Копье пересекал пустынные поляны.
Копыта коня шуршали по сухой, опавшей листве.
Ехал он старой охотничьей тропой, что вилась в окрестностях стольного
города, под боком у Петру Водэ Хромого; не раз езживал по ней Копье искать
убежища и приюта у своих друзей, скрывавших его в Томешатской общине. А
нынче, под крылом господаря Никоарэ, прежний разбойник иною силой
исполнился, иное стало сердце у него.
Около часу ехал он шагом по склону горы и добрался, наконец, до
землянок, вырытых у подножья ее под обрывом. Над этой желтой глинистой
кручей, как стреха, навис темный лес.
Копье спешился у девятой землянки, отвел коня под ветхий камышовый
навес; когда он подошел к землянке, у порога пес, завиляв хвостом, лизнул
ему руку, а в открытой двери уже дожидался гостя добрый его приятель кум
Тимофте.
- Кум Некулай, - весело крикнул Тимофте, потряхивая седыми кудрями, и
широкая улыбка обнажила единственный его зуб, белевший в черном провале
рта. - А ведь я уж считал тебя погибшим! Привел господь свидеться. Нынче
ночью приснился ты бабке Маранде. Она и на бобах гадала, вышло, что
приедешь ты из дальнего места.
- Верно, что из дальнего, батяня Тимофте, из самого господарского
двора в Яссах.
- Вот как? - удивился Тимофте. - То тебя недруги ловили, а теперь ты
их ловить будешь. Добро! Заходи, усаживайся на припечье - на лавке лежит
моя бабка Маранда; с тоски расхворалась бедняга. Пойду дам коню твоему
ячменя и сейчас же ворочусь.
Тимофте вышел. Бабка Маранда, стеная, завозилась на лавке.
- Что с тобой, бабка Маранда? Какая хворь с тобой приключилась? -
мягко спросил господарев посланец.
- Эко горе мое горюшко, кум Некулай, - простонала бабка, поворачивая
к нему увядшее лицо. - Трех сынов родила, - старший, сам знаешь, на войне
сгиб в Нижней Молдове, а двое младших тому уж полтора года ушли в лесную
братию, в коей и ты побывал, - молодецкие дела вершить да творить напасти.
А нынче слух идет, будто стала у господаря крепкая власть и не милует он
тех, кто чинит пакостные дела. Сгинут сыны мои, кум Некулай. Висеть им на
перекладине с петлей на шее. Горе одиноким денечкам нашим. С той поры, как
ты отошел от нас поближе к горам, совсем мы оскудели. А как ушли в лес
сыны наши, бросили мы со стариком хату в селе и поселились в этой вот
землянке, у виноградника. Хоть изредка взглянуть на сынов... Живем тут,
как дикие звери, а уж коли остаться без сынов, так на что нам и жизнь?
- Кэлин и Флоря в леса ушли?
- Ушли, кум Некулай. Может, и встретишь их - они разок-то в неделю
заглядывают сюда, - посоветуй им воротиться на законный путь. Авось
найдется для них кусок хлеба в княжение Иона Никоарэ Водэ.
- Бросила бы ты, бабка Маранда, лясы точить, - сердито проговорил с
порога старик. - Вишь совсем задохнулась. Закрой-ка лучше глаза да слушай.
Вот оно житье-то наше, кум Некулай, - тихо произнес Тимофте. - Тяжко нам,
и старуха моя недолго протянет. А не станет ее, так и не знаю уж как быть.
Разве что к волкам в Боросештский лес уйти.
- В том лесу есть скит, старик, - пропищала бабка. - Ступай в монахи,
служи по мне панихиды, замаливай мои грехи.
Копье досадливо кашлянул и сплюнул в золу очага, как в те времена,
когда он скитальцем находил пристанище в этой землянке.
- Слушай, кум, и ты послушай, кума, - проговорил он своим звучным
голосом. - Ежели заглянут сюда сыны ваши...
- Сей же ночью, - подтвердила бабка Маранда.
- Коли заглянут ночью Кэлин и Флоря, так я бы научил их, как им
искупить вину свою. Я не ради них приехал, но вижу, и они могут быть
помощниками в том деле, на которое я хочу батяню Тимофте позвать.
Бабка проговорила жалобно:
- Нет, ты им присоветуй, присоветуй, кум Некулай. Прибавилось бы мне
тогда жизни, и увидела бы я еще одну весну.
- Да замолчи же ты, старуха, закрой глаза, подремли, - заохал дед. -
Коли придут сыновья, посоветует он им, и все тут. А не придут, мне
посоветует - это все едино. Не забывай свое слово, кум! И поведай, что
делается при господаревом дворе. Слыхать, гнев там господень? Арап,
сказывают, даже умаялся от такого избиения. Рубит головы боярские?
- А чьи же?
- Может, он отрубит голову и чаушу Дрэгичу, нашему гонителю?
- Чего же не отрубить? Пожалуйтесь государю - и готово.
- Неужто? Смотри-ка ты! Мир переменился. Слышь, бабка Маранда? Аль
уснула?
- Сплю... Уснул бы тот Дрэгич вечным сном.
Копье снова кашлянул и плюнул в горячую золу, потом сказал:
- Слушайте, кумы. В господаревом дворце идет суд над боярами,
продавшими государя Иона Водэ.
Бабка прошептала:
- Перевелось бы все их племя!..
- Рубит им Измаил-палач топором головы, даже притомился. И рука у
него ослабла. Так что вышло повеление от нового дворецкого Митри Лэкустэ:
прибавить Арапу еще добрый кусок мяса на день.
- И рубит он боярам головы всем подряд? Ну и диво!
- Рубит, как суд постановил, батяня Тимофте.
- Виданное ли дело! Так и знайте - все от того, что показалось
хвостатая звезда.
Бабка снова пропищала:
- Звезда с хвостом, а государь с мечом. Лишь бы не порубили сынов
наших.
- Бабка, - возмутился дед, - замолчи лучше, а не то рот заткну.
- Очень я тебя испугалась! Так не забудь, кум Некулай, своего слова.
И тогда в великой тайне поведал Копье, зачем он приехал к ним.
Расставшись со стариками и пообещав воротиться ночью, он сел на коня
и отправился в Горуны искать сватов и кумовьев, людей достойных и надежных
для того дела, которое он замыслил.
38. ТАМ, В УСАДЬБЕ ЗАБРОШЕННОЙ...
Там, в усадьбе заброшенной
Под пеплом в девять слоев,
Под прахом пожарищ,
Ветрами развеянных,
Ты ищи следы
Стародавней беды,
До самого сердца земли дойди,
Бесценный камень найди там внизу -
Застывшую слезу
В давнюю пору пролитую...
Несколько дней спустя, девятнадцатого декабря, незадолго до рассвета,
поблизости от того места, где побывал Копье, на пути к Томештской общине
послышалось какое-то гудение - похоже было, что роятся пчелы. Но стояла
глубокая осень, колоды были попрятаны в омшанники, а пчелы пробуждаются и
свадьбы справляют лишь в лучах вешнего солнца. То было гуденье
человеческих голосов: по уединенным тропинкам среди лесов и холмов
торопливо пробиралось большое скопище ратников, войско того негодяя,
который носил имя пыркэлаб Иримия и приобрел позорную известность в
княжение Иона Водэ.
Во главе турецких конников и сборного молдавского войска двигался сам
Иримия, а проводниками ему служили местные жители; с ним также отряд бояр
и боярских детей. Известно, что молдавские бояре и боярские дети большие
охотники до потасовок и схваток. Любят они погарцевать на коне, похваляясь
дорогим убранством. Они заранее радовались, что нежданно-негаданно
захватят господарев двор и стольный город и разобьют двенадцать сотен
ратников гетмана Подковы, пусть он хоть двенадцать раз Подкова и гетман!
Да будь у него хоть двадцать сотен, хоть тридцать - все одно! Да и
какие там сотни! Где Подкове их взять, коли его разбойники разъехались по
волостям грабить? Не успеют воины Подковы глаза продрать, как бояре и
наврапы, подобравшись втихомолку, кинутся и захватят господарский двор и
Карвасару, окружат монастыри и крепко запрут выходы оттуда. Глядишь, до
полдня еще далеко, а власть уж перешла в руки боярства, и уже мчатся гонцы
к Петру Хромому и зовут его - пусть немедля жалует господарем в стольный
город, захватив с собою турецкие отряды, кои он получил от беев дунайских
крепостей.
Гомон и гул, подобный пчелиному жужжанию, усиливались с каждым часом:
среди ратников пыркэлаба шли недоуменные разговоры по поводу замеченных в
небе перемен, предвещавших поражение и бегство неприятеля. Вот уже третью
ночь все бледнее становился огненный меч кометы, словно он задернулся
прозрачным золотым покрывалом. Уже занималась заря, и при свете ее было
видно, как летят к тому золотому покрывалу стаи диких уток с озера
Кристешты, что лежит у самого впадения реки Жижии в Прут.
Отдохнув на привале, пыркэлаб сел на коня, намереваясь подняться с
наврапами и боярами на гору Пэун. Ионицэ Зберю младшего и Костэкела Турку
он отослал к пешему войску с приказом осторожно двигаться низиной к пруду
монастыря Фрумоаса, находившегося около самого господарского дворца.
