Пусть нагрянет туда чернь, вооруженная вилами, топорами, косами и
палицами. А как двинется этот сброд, пусть гонцы возвращаются и следуют за
его милостью Иримией.
Пыркэлаб носил кушму с султаном из белых перьев, свисавших надо лбом.
Он был еще в полной силе и хорошо держался в седле, хоть ему шел пятьдесят
третий год. Чуб и борода были у него еще черные как смоль, глаза сверкали.
Справа и слева от Иримии ехали кравчий Могилэ и казначей Журжа,
тучные бояре, неуклюжие, как мешки, набитые зерном. Поднимаясь в гору
верхом, они дышали так же часто и тяжело, как их кони.
- Не лезли бы с одышкой своей на войну! - пробормотал сквозь зубы
пыркэлаб и, ударив коня, поскакал вперед. Крестьяне-проводники, только что
нанятые в Томештах, поспешили за "его светлостью", погнав своих
низкорослых, но крепких коней. Придержав на миг скакуна, боярин Иримия
спросил:
- А где тут сыны старика?
- Вот мы, твоя светлость, Кэлин и Флоря, воротившиеся из лесу к своим
старикам.
- И хорошо вы знаете тропы?
- Не хуже диких коз, - ухмыльнулся Флоря.
- Добро. Боярам дан приказ выйти к Томороагэ, как называет то место
лесник Брудя. Ведите и меня сначала туда. А ты кто такой? - спросил он
человека в громадной мохнатой бараньей шапке, со свинцовым кистенем,
высевшим у него на запястье правой руки. Сей взъерошенный муж скакал на
пегой коняшке, которая нетерпеливо грызла удила.
- А вы кто такие? - прибавил пыркэлаб, обратясь к отряду верхоконных
крестьян.
- Мы - стража твоей светлости и ведем тебя, куда ты сам пожелал, -
ответил всадник, ехавший на пегой коняшке. - Их милости Васкан и Динга
наняли нас. Мы тебя живо выведем к господарскому дворцу. Да мы не только
все места знаем, мы и в схватках горазды, боярин. Стреляные воробьи.
- Как тебя зовут?
- Копье. Небось слыхал, твоя светлость, обо мне?
- Тот самый Копье, которого армаш Гьорц собирался вздернуть?
- Тот самый, твоя светлость.
- Ну, сейчас ты все можешь искупить, Копье. Будешь не хуже людей,
приму тебя на господареву службу.
- Верно, твоя светлость. А остальные - тоже наши люди, все как на
подбор.
- Ладно. Не будем мешкать, а то уж день разгорается.
- Через полчаса будем там, где надобно твоей светлости. А не
прикажешь кому-нибудь из нас поскакать и свернуть остальных бояр на эту
тропку?
- Ладно. Спосылай за ними. А мы поднимемся, чтобы раньше их поспеть к
Томороагэ.
Двое всадников повернули назад. Прочие поехали с пыркэлабом дальше.
Посланные всадники повели боярские отряды вниз. Затем объяснили их
милостям капитанам отрядов Турче и Тудорану, какая дорога лучше.
- Правей держите, правей, - советовали они, - и поспешайте, а то уж
день настает.
А как только ободняло, - грозно заревел турий рог, громыхнули пищали,
из виноградников выскочили с громкими криками ратники Никоарэ, вращая над
головами саблями, бросились на пешее войско Иримии, шедшее в низине, и
рассеяли его. Натиск их был словно прорвавшийся поток. В воздухе понеслись
вопли отчаяния, предсмертные крики, заставившие боярский отряд
остановиться и повернуть вспять. Турча и Тудоран спешно отправили к
пыркэлабу двух проводников, а сами двинули свои отряды в бой.
Как говорится в повести о великом воителе Александре Македонском,
ратники Никоарэ, наводнившие низину, рубили неприятельское войско "со
всего плеча". А вдогонку за подоспевшим боярским отрядом вынеслись их
леской чащи запорожцы с арканами в руках. Им нужны были живые, сброшенные
с седел всадники, кони и доспехи сих всадников. Впереди же, со стороны
равнины, замыкали круг другие сотни, поддерживая конников, примчавшихся из
леса.
Пошла настоящая охота, которую боярин Иримия не мог увидеть с той
тропки, что вела к вершине Пэуна; но шум ее долетал до его слуха.
В лесном безлюдье пыркэлаба внезапно охватил страх, точно позади него
в седло уселась смерть в облике скелета и голый череп ее, усмехаясь,
скалит зубы. Боярина бросило в дрожь, к горлу подкатила тошнота, но все же
он оглянулся - раз вправо, раз влево, касаясь плеча черной бородой и
выкатив круглые глаза, вонзил шпоры во взмыленные бока скакуна. Но тут он
увидел меж деревьев, как сыны Тимофте и Копье с товарищами обходят его на
своих невзрачных лошаденках и перерезают ему путь.
Его сопровождали и вели, как было обещано. Он горько захохотал,
обнажая саблю. Замелькали тени и на вершине Пэуна среди белых стволов
берез. Он метнулся от них как раз в то мгновенье, когда Копье догнал его
слева.
Копье кинул аркан, и тут же за веревку уцепились еще двое, чтоб
остановить буйный порыв коня. Всадники спешились и схватили боярина. Он
бешено бился, ударяя их по головам рукоятью сабли, а бесстыдное мужичье
смеялось, дерзко глядя на него из-под мохнатых шапок и старательно, не
торопясь, вязало его.
- Пойдем, поклонись государю Никоарэ! - ухмыляясь, приказал Копье.
Пыркэлаб заносчиво огляделся, гневно фыркая. Его повели, скорее
поволокли, к березам. Там, сидя на коне, дожидался Никоарэ; рядом стоял
великий армаш Петря, а дальше другие сановники и Константин Шах,
запорожский гетман.
Никоарэ молча суровым взглядом окинул предателя пыркэлаба. Смотрел
долго, и лицо его перекосилось от злобы. Чернобородый пыркэлаб отводил в
сторону взгляд, косил глаза навыкате с красными прожилками. Простонал
сквозь кровавую пену у рта:
- Живодеры!
- Твоя правда, - развеселился дед Петря. - Изловили собаку, снимем с
нее шкуру.
Шум схватки, происходившей в низине и среди оврагов, все более
отдалялся. Торопливо прибывали отряды молдован и запорожцев, окружали
вершину Пэуна, образуя охрану господарю.
В одиннадцатом часу утра его милость пыркэлаба Иримию скинули, точно
мешок с зерном, перед красным крыльцом, и он грузно рухнул на мощеный
двор.
Толпа, собравшаяся у крепостных стен и на стенах, закричала, извергая
на Иримию хулу и проклятия; на высокой наворотной башне трижды коротко
ударил колокол.
Служители великого армаша развязали Иримию и поставили его на ноги.
- На помост! На помост! - вопил народ.
Иримия забился в руках своих стражей, кинулся на землю. Его подняли и
понесли.
Снова трижды ударил колокол; в проеме звонницы, выходившем к городу,
показался глашатай и громким голосом оповестил:
- Люди добрые, нынче по решению высокого суда свершится казнь
Иримии-предателя. Будь он проклят во веки веков!
Толпа городского люда хлынула под каменные своды ворот. Некоторых в
давке вытеснило вверх, и толпа несла их на плечах. Женщины визжали,
жалобно пели слепцы, человеческий поток все возрастал.
На красном крыльце внезапно показался Младыш; перегнувшись через
перила, он мгновенье смотрел на толпу, затем худое, бледное его лицо
исчезло из виду. Очутившись во дворе, он незаметно прокрался к помосту.
Остановился, напряженно прислушиваясь к злобным крикам толпы.
Неожиданно на помосте появился палач Измаил, он поднял к черному лицу
топор и, высунув большой язык, лизнул гладкую сталь. Толпа, как всегда,
шумно обрадовалась выходкам Арапа.
Александру протискивался в толпе поближе к палачу, настораживаясь,
когда раздавалось забытое имя: "Иримия! Пыркэлаб Иримия!" Стража
жалостливо пропускала его - бедный безумец был братом господаря.
Один из сановников, сидевших рядом с Никоарэ и смотревших на казнь,
великий армаш Петря Гынж, повернул голову и увидел приближавшегося
Младыша. Видно было, что Александру охвачен небывалым возбуждением.
Младыш сделал прыжок и поднялся на цыпочках, чтобы лучше видеть. В
голове его вихрем кружились обрывки мыслей, где действительность
смешивалась со сновидениями и грезами наяву.
Дед торопливо вышел ему навстречу, загородил дорогу.
- Куда ты, мальчик?
Александру не отвечал, будто не слышал. С таинственным видом сам
задал вопрос:
- Там Иримия? Отец моей девы?
- Мальчик, тебе тут нечего делать, - уговаривал его дед. - Воротись в
свою горницу.
Безумец не слышал.
- Теперь я знаю, что звалась она Илинкой, - шепнул он. - Отец ее идет
за ней. И я должен идти.
- Нельзя.
Дед положил руку на плечо Александру и остановил его. Подошли на
помощь двое служителей.
Младыш, оскалив зубы, рванулся и, вывернувшись из рук служителей,
кинулся на грудь старику. Вдруг с гневным криком выхватил из-за пояса
великого армаша кинжал в ножнах из слоновой кости и, обнажив его, ударил
старика в левый бок; мгновенье он удивленно глядел на кровь, просочившуюся
меж пальцев, и так же молниеносно вонзил клинок себе в грудь.
Дед пошатнулся, обхватив его руками. Но окружающие догадались о
случившемся лишь в то мгновенье, когда Младыш, извиваясь червем, упал у
ног деда Петри. На него, хрипя, свалился и дед; из уст старого Гынжа
хлынула кровь, будто алые розы расцвели под белыми его усами.
Покотило, сидевший рядом с господарем, вскочил.
- Что такое? - крикнул Никоарэ.
- Государь, он зарезал деда Петрю.
Никоарэ замер, весь побелев. Дед Елисей опустился на колени и
приподнял левой рукой голову великого армаша. Младыш уже не содрогался.
- Родного батьку убил! - укорил его старый запорожец, поднимая кулак.
Немногие поняли слова эти, произнесенные на незнакомом языке.
Покотило оборотился к своему другу и упавшим голосом сказал:
- Теперь уж все, сынок... Закончил ты все свои дела.
И, стеная, опустил голову. Гынж вытянулся и застыл на руках
запорожца.
- Покотило, - прошептал Никоарэ, - не смею понять твоих слов.
- Не знаю уж, государь... Может, сказал я безумные слова. Не обращай
внимания.
Дед Елисей украдкой оглянулся. Кругом люди замерли, не могли прийти в
себя.
Никоарэ закрыл лицо руками, затем отвел их. Кинулся к ступенькам
крыльца. Раду Сулицэ последовал за ним. Никоарэ обернулся, глаза его были
сухими.
- Раду, прикажи отнести оба тела в господарский дом и позаботиться о
них.
- Хорошо, светлый государь.
Раду повернул назад. Никоарэ прошел в дом сквозь толпу слуг, мужчин и
женщин, метавшихся во все стороны и ломавших руки. Заметив господаря, они
застыли на месте.
- Прочь отсюда! - приказал он.
Слуги и служанки кинулись к дверям.
В наступившей тишине Никоарэ расслышал стоны и жалобы матушки
Олимпиады. Он вошел в ее горенку. Старуха кружила по комнате сама не своя,
словно внезапно ослепла, сжимала дрожащими руками виски. Почуяв
присутствие Никоарэ, оборотилась.
- Ой, ой, ой! - стонала она, качая головой.
- Говори, матушка, - приказал Никоарэ. - Коли знаешь, не держи меня в
неведении.
- Что мне сказать, государь? - уклончиво ответила старуха. - Великий
грех совершился.
Но чувствуя на себе тяжелый, пристальный взгляд Подковы, она опустила
руки и еле слышным шепотом испуганно спросила:
- Откуда ты узнал, государь? Кто тебе открыл?
- Не спрашивай, матушка! Говори сама, говори правду.
- Правда, государь... Двойное несчастье, государь... Сын убил отца.
- Матушка, это невозможно... не может быть... - простонал в страхе
Никоарэ.
Олимпиада утвердительно закивала головой, глядя на него сквозь слезы.
И добавила шепотом:
- Это все гордость матушки вашей. Не хотела госпожа Каломфира, чтобы
вы знали, что отец ваш - простой воин. Господь ей судья!
- Никто не будет судить ее во веки веков! - злобно вскричал Никоарэ,
с ненавистью глядя на нее. - Я расплачиваюсь за все, я, самый несчастный!
- Государь, - завопила Олимпиада, преклоняя колена, - кара господня
