печи лета поспевали хлеба.
Только он подошел к калитке, как визгливо затявкала собачка, правда,
не очень сердито.
Младыш нажал щеколду и, торжествуя, отворил калитку: быть может, ее
нарочно не заперли. Собачка замолкла, а когда услышала запах душистых
желтоцветов, которые принес с собой незнакомец, снова спрятала в свой
закуток острую мордочку.
"Огненнокрылый демон" шагал осторожно, заметив устремленные на него
со всех сторон глаза: звери Святой Пятницы настороженно следил за ним. Они
чуяли сладкий запах цветов, которые он держал в руках. У ног Илинки в тени
лежала молодая кабаниха. Рядом с кабанихой, положив плюшевую голову на ее
жесткий бок, растянулся медвежонок. А дикая козочка повернула к пришельцу
голову из-за правого плеча Илинкуцы, обнимавшей ее. Взлетел сокол и,
плавно взмахнув крыльями, опустился на плечо гостя, потом опять взлетел и
уселся на деревянный сруб колодца. Неподалеку дремали тонкорунные
цыгейские овцы, подогнув под себя хрупкие ноги. Громко закукарекал петух,
возвещая о появлении чужого человека, но внучка мазыла не успела
поворотить головы; Александру крепко обхватил ее за плечи и осыпал
золотистой пыльцой цветов, смеясь тихим воркующим смехом.
Оправившись от первого испуга, Илинка гневно вскинулась и вся
напряглась, будто перед ней был недруг. Она уперлась руками в грудь, в лоб
и крикнула:
- Все расскажу крестной Олимпиаде!
Он смеялся, не веря ее словам, и близко видел свою победу.
Прирученные птицы и звери матушки Олимпиады, встревожились на
мгновенье, теперь успокоились и как будто с удовольствием глядели на
необычную игру своей приятельницы.
Девушка еле сдерживала слезы, внезапно она ослабела и тихо опустила
головку; ветер шевелил белокурые пряди волос, упавшие ей на глаза; она вся
поникла и мгновенно стала лишь тенью прежней Илинки.
Младыш заколебался.
И вдруг в тишине, царившей во дворе, в полях и в садах, залитых
палящим солнцем, послышался зов. Казалось, он шел издалека, но Александру,
отрезвившись от своей любовной ярости, поднял голову и, прислушавшись,
понял, что крики о помощи доносятся с мельницы Гырбову либо из кузнецы
Богоноса.
Александру метнулся к воротам, не замечая кинувшейся на него "собачки
с железными зубами и стальными клыками"; отворил калитку, схватил поводья,
вскочил в седло и в миг очутился у спуска к реке.
Он увидел, как около мельницы наседают на Караймана двое широкоплечих
оскалившихся ратников, норовя добраться до него короткими тесаками. У
дверей мельницы стоял один лишь старик Гырбову, он вертел во все стороны
головой в поисках какого-нибудь увесистого камня иль дубины, чтобы помочь
тому, на кого напали ратники. Возле кузницы не было ни Муры, ни дьяка
Раду. Из-за стука молотов о наковальню кузнец и его помощник ничего не
могли слышать. Но когда Младыш показался на холме, оба кузнеца как раз
выходили во двор. Они бросили молоты, воздели руки к небесам, потом,
словно собираясь что-то предпринять, поплевали на ладони и... преспокойно
остались на месте.
- Молоты, молоты, - крикнул им с середины склона Александру и,
отбросив стремена, соскочил с седла. Конь уперся передними ногами и
застыл, точно изваяние, а всадник бегом спустился по крутому берегу.
Карайман почуял подмогу; глаза его засверкали, он внезапно остановился и
поднял кизиловую дубину, которую всегда возил с собою в телеге.
Над этой схваткой, завязавшейся под холмом между мельницей Гырбову и
кузницей Богоноса, поплыл в небе сокол попадьи. На вершине холма у ворот
показалась Илинка, вышедшая со всеми зверьми Олимпиады посмотреть, что
случилось. Так выходят поглядеть на военные столкновения жители рэзешских
деревень.
Младыш Александру протяжно закричал, и голос его звонко разнесся над
долиной.
- Раду-ууу! Где ты?
Из рощи донесся ответ:
- Иду! Иду!
Откликнулись два голоса - мужской бас и певучий голос Муры.
Карайман не зря сделал передышку, теперь он уже не только защищался,
а принялся колотить дубиной то по тесакам, то по дородным плечистым
ратникам.
- Ну, если у Караймана в руках кизиловая дубина, - говорил дьяк
цыганке, бежавшей впереди него, - я уж не печалюсь; еще успею схватить
свою саблю, которую повесил я на кленовом суку.
- Говорила я тебе подождать еще малость, пока не вылезут из мельницы
эти слепни, - укоризненно бормотала Мура.
- Держись! - подбадривал дьяк своего товарища.
Карайман бился крепко. Один из толстяков уронил тесак, наклонился,
чтобы подобрать его, а когда поднял голову, смуглолицый служитель Никоарэ
мазнул его дубинкой по виску; лицо нападавшего залилось кровью. Тут же Иле
стукнул и второго.
- Смилуйся! - завопил окровавленный противник, падая на колени.
Младыш обнажил клинок и стал рядом со служителем брата. Дьяк, сняв с
дерева саблю, поспешил к месту сражения.
Мельник раздобыл наконец длинную жердь и, вооружившись ею, заковылял
к месту схватки. Кузнец Богонос и его подручный протягивали молодому и
гордому воину свои молоты, не понимая, для чего они надобны его милости.
Мура накинулась на кузнецов, готовая вцепиться им в глаза.
- Головы разбейте им, негодники, трусы!...
- Вот горе-то, а я и не понял... - жалобно сказал верзила-подручный,
подбрасывая молот.
Дьяк сделал два шага вперед.
- Заткните рты. Его милость Александру будет творить суд.
- Его милость! Подумаешь! Да кто он такой? - дерзко осведомился еще
державшийся на ногах толстяк. - Мы прибыли сюда с грамотой от его милости
ворника Филипяну по приказу Нямецкого воеводы.
Карайман ударил его кизиловой дубиной по шее.
- На колени, блюдолиз! Дашь ответ, когда тебя спросят.
Младыш повернул саблю острием к земле. Потом поднял глаза: видение на
вершине холма исчезло.
- Скажи мне, дед Гырбову, - спросил он, - отчего эти негодники напали
на нашего слугу со стороны мельницы? Ведь я оставил его у кузова телеги
без колес не более, как час тому назад.
- Чужаки эти торчат у меня на мельнице с самого утра, - признался дед
Гырбову. - Сначала все упрашивали: позволь да позволь им сварить просяную
кашу у огня. Позволил я, меру пшена дал. "По какому делу едете?" -
спрашиваю. "Дай нам, дед, - говорят, - миску брынзы, заморим червячка,
тогда и объясним". Пока сварилась каша (а им, вишь, захотелось, чтоб она
хорошенько уварилась), пока достал я им из подвала брынзу да поймал сетью
шесть штук лещей у мельничного лотка да пока изжарил рыбу, - немало
времени прошло. И говорит один: пошли, дескать, своих сыновей за выпивкой.
Один пусть водки принесет из шинка в Филипенах, другой, стало быть, вина
из дэвиденской корчмы. А тот, что пойдет в корчму, пускай спросит, какие
такие ратники остановились в селе. "Да никаких ратников нет", - отвечаю я.
"А ты помолчи, старик, - говорит пузатый, - и делай, как я приказываю. Вот
тебе две гривны: одна на водку, другая на вино". - "Да в чем же им
притащить столько зелья? Легкое ли дело, - на две гривны?" - подивился я.
"Купят сколько надобно и принесут сдачу", - сказал пузатый, да таково
повелительно сказал.
Когда сыны отправились за вином, приезжие-то отставили от себя миски
с едой. "Вот теперь мы тебе скажем, зачем мы сюда пришли, - сказал
пузатый. - Перво-наперво пришли мы, чтобы порубить лоток и остановить твою
мельницу. Таков приказ боярина, чтобы в Филипенской общине другой мельницы
не было, кроме его собственной". - "Пожалейте старика, - прошу я. - Я ведь
свободный рэзеш, у меня грамота от нашего старого Филипа". - "А боярин наш
разве не из племени филипен?" - "Не из филипен", - говорю. - "А мы вот
дадим тебе кистенем по зубам, так сразу признаешь его". - "И тогда не
признаю". - "Посмотрим, когда укоротим тебе язык. Сынов же твоих свяжем
одного за другим, заткнем рот и кинем их в воду. А скажешь нам правду -
смилуемся и простим тебя, как прощали не раз. Послал нас воевода спросить
тебя, видал ли ты ратников, о коих мы сейчас говорили, и ведомо ли тебе,
кто они такие". - "Ничего не знаю, не видал я никаких ратников". - "И тех
не видал, что толкуют с кузнецом?" - "Где? Дай-ка погляжу я", - говорю.
Вышел я на порог и вижу его милость - вон того, что с кизиловой дубинкой.
Я его окликнул: "Добрый человек, подойди сюда и ответь вот этим служилым
людям".
Тогда пузатый потянул меня за полу, втащил в мельницу и ударил по
зубам. Кинули они меня наземь и били нещадно, пинали сапожищами.
Исколотили, окровянили меня всего. Так раньше поступали и другие
служители, наевшись моей каши и рыбы. Мучили они меня, как Господа нашего
Иисуса Христа, и в это время показался в дверях тот воин, что был у
телеги, и вертел он в руке кизиловую дубину. Те двое велели ему войти в
мельницу. Он рассмеялся. А как взглянул на меня, перестал смеяться,
увидев, как они меня отделали. Закричал он и кликнул какого-то Александру.
Тогда они накинулись на него с тесаками.
- Дедушка, - усмехнулся Младыш, - я и есть тот самый Александру.
- Дай тебе господь здоровья, - жалобно ответил дед Гырбову.
- И сей Александру повелевает блюдолизам боярина Филипяну и Нямецкого
воеводы склонить головы и принять заслуженную кару.
Пузатый ответил вполголоса:
- Мы - служилые господаря. Никому не позволим бить нас батогами.
Младыш снова улыбнулся, сверкнув зубами.
- Бить вас не будут. Наш служитель только искрошит вам зубы своей
дубинкой. А потом падут ваши головы на том самом месте, где вы хотели
казнить старика и его сынов.
- Дать им разок кувалдой? - спросил верзила.
- Ударь, чтобы рты им запечатать. И суньте их в мешки с камнями, да
бросьте в омут. Никто о том ведать не будет, кроме нас да сокола старой
попадьи, - вон он глядит на нас с ветки клена.
Суд свершился мгновенно, и его милость Александру обратил лицо свое к
жаркому солнцу. А Мура глядела на него в страхе, лукавым умом своим
угадав, что хоть Младыш и творит правый суд, а вот в любовных делах,
видать, не повезло ему в то утро.
12. ПРОЩАЛЬНЫЙ ПИР
Часу в одиннадцатом вечера в горенке Никоарэ собрались на совет дед
Петря Гынж, Младыш и дьяк. Давно пропели петухи; на дворе под хмурым небом
шумел ветер, налетевший с гор, и слегка позванивал стеклами в оконной
раме.
На столе, покрытом белой льняной скатертью, горели три восковые
свечи. Под образами теплился в лампаде золотой огонек. Подкова задумчиво
прохаживался от дверей до занавешенного окна, но звука шагов не было
слышно в застланной шерстяными половиками горенке.
Наконец Никоарэ опустился на стул; прочие продолжали стоять спиной к
двери.
- Дело, о котором сказываешь, ускоряет наш отъезд, Ликсандру, -
молвил Никоарэ, хмуря лоб. - Из того, что поведал дьяк и ты, вижу: иначе
поступить нельзя было.
- И я так мыслю, государь, - подтвердил Младыш. - В тот миг недосуг
мне было размышлять. Об одном только думал: защитить тебя от всего, что
могло приключиться после появления лазутчиков.
- Верно, Ликсандру. Некогда было в тот час размышлять. А вот теперь
рассудок подсказывает, что может за всем этим воспоследовать.
- Мертвые немы, государь.
Никоарэ поднял на брата глаза.
- Такие дела, Ликсандру, не остаются сокрытыми.
- А когда они откроются, мы уже будем далеко. Все к отъезду готово.
Никоарэ покачал головой.
- Другие о том деле не ведают, зато мы ведаем. Нам-то ничто не
грозит. Но на мельнице Гырбову остаются люди, да и кузнецы помогли
расправиться с лазутчиками.
Подкова взглянул на дьяка.
