Быстрей к друзьям придем, быстрей воротимся.
- В ратных делах спешка чаще беду приносит, нежели пользу, - с
горечью сказал старик Петря. - Взять, к примеру, хоть то, что приключилось
с нами в Яссах. Кто тут виноват, я знаю, государь мой Никоарэ и ты,
Александру: виноват безмозглый старик, поверивший слухам, будто в Ясском
дворце денно и нощно обретается тайный советник господаря пыркэлаб Иримия.
А все потому, что хотелось тому проклятому старику поскорее выполнить
клятву, которую дал он себе, - не ведать покоя и мира, пока не снесет
голову предателю.
- Все уж миновало, дед... - улыбнулся Младыш.
- Все еще будет, дед Петря, - успокоил Никоарэ своего верного слугу.
- Не только старик, я и сам был неосторожен, зря подставил под удар свою
жизнь. Погибни я - и навечно остались бы неисполненными заветы нашего
брата Иона Водэ.
- Дела минувшие, батяня Никоарэ.
- А мы уж постараемся, чтоб будущие оказались удачнее, - пробормотал
старик.
- Знаешь что, Александру? - проговорил Никоарэ, оборотясь к брату. -
Помиримся и послушаем, о чем шепчет лес.
До слез взволновали Младыша слова старшего брата. Вспомнилась ему та
пора, когда он учился в Баре. Коротали, бывало, вместе вечера в соседнем
местечке Беловце; спорили до одурения, защищая истины и философские
откровения своих учителей, пока, в конце концов, батяня Никоарэ не скажет
весело: "Помиримся и послушаем, о чем шепчет лес".
Как и в ту давнюю пору, он смежил веки, вслушиваясь в тишину ночи.
Изредка по лесу разносился какой-то свист. И вдруг, усиливаясь, надвигался
громкий шелест, словно вдали шумела вода у мельничного лотка. На мгновенье
все замолкало, потом внезапно в глубине леса раздавалось зловещее уханье
филина. И снова вокруг каменело безмолвие с неподвижными, широко
раскрытыми очами.
Братья настороженно слушали, а в душе у обоих, как во сне, звучал в
эти мгновенья тихий, еле слышный напев, песня сказок и воспоминаний, песня
многих поколений безвестных людей, чей век увял, как цвет бесплодный, в
немом рабстве, чья жизнь была безрадостна, а смерть немилосердна.
В сказках и дойнах, знакомых с детства, открывалась сердцу братьев и
душа родного народа.
Вскоре сквозь листву пробились бледные лучи месяца, слегка осветившие
дорогу; но завеса облаков то и дело закрывала его светлый серп.
- А что теперь скажет астрономия? - обратился дед к Младышу.
Никоарэ улыбнулся, оторвавшись от воспоминаний.
- Теперь, отче, астрономы станут гадать и рассчитывать, а потом будут
ждать у моря погоды.
- А я свои расчеты тут же могу произвести, - ответил старик. - Мы,
неучи, приглядываемся к нарисованному на небе кубку. И коль он так вот
склонился - стало быть, воды не удержит, прольет. К дождю, выходит.
- Значит, погода не милостива к нам? Что мы станем делать?
- А то же, что и всегда делали. Укроемся под листвяным шатром
векового бука и попросим: "Старина батюшка, пусти нас на привал". И он
пустит. Дождь пройдет - мы опять в дорогу. Да пока еще соберутся тучи,
пока будут они держать совет, бормоча громовыми голосами и подмигивая
молниями, - мы доедем.
- Куда, - усмехнулся Александру. - Куда мы доедем в такой глуши?
- Доедем до получеловеков.
- Нынче ты все шутишь, капитан Петря.
- Шучу, ибо вижу веселым и крепким нашего повелителя. Получеловеки,
Александру, высокими стенами огорожены, колокольным звоном подморожены.
Это монахи монастыря Побраты, государь, - сказал Петря, оборотившись к
Никоарэ. - Лиса знает туда путь. Нам заботы нет. Только споет во второй
раз петух Иле, а мы уж на месте будем.
- Но до второго раза петух Иле должен спеть в первый раз.
- Так разве твоя милость Александру не знает порядков в лесу? В поле
еще день с ночью повстречались, а в лесу будто полночь наступила. Вот
придем к роднику, значит, началась долина Серета. Там напоим коней и сами
утолим жажду. Тогда-то петух Иле отсчитает время в первый раз. Долго не
будем отдыхать на травке. Попасутся кони, и опять сядем в седло.
Беседуя так, они все ехали и ехали, а тучи все мчались друг за другом
на север, к месту своего сходбища у высокой горы.
- Гора та называется Делелеу, - пояснил Лиса. - А под облаками,
которые там собираются, живет пустынник и молится. Только в зимние вьюги
входит он в свою пещеру и дождями, молится за грешников всей земли.
- Хорошо делает, что молится за нас, - заметил дед Петря. - Да
молился бы поусерднее за тех, на чьи головы дождем сыплются заботы и
невзгоды, кто задыхается от барщины и всяких поборов. Пусть молился бы,
чтоб сразили громы небесные не гору Делелеу, а Ясский дворец, где почивает
теперь Петру Водэ Хромой. И прежде чем гром сразит Хромого, пусть молнии
стрелами своими указывают неправедному владыке то место, где погиб его
светлость Ион.
- Когда тучи доплывают до той горы, - продолжал объяснять Алекса
Лиса, - они свиваются клубами, а ветер поворачивает вспять. Сперва он
неторопко идет в одну сторону, а как натолкнется на преграду, сразу задует
крепче, повернув по своему следу.
- Так поспешим, други, - приказал Никоарэ. - Ступай опять вперед,
брат Алекса, с дьяком и указывай путь.
- Недолго осталось, государь. Спустимся в долину, а тут и монастырь
на краю леса.
Ветер несся теперь с севера; уже доносился глухой шум приближающейся
грозы; вдруг настало затишье, и как раз в это мгновенье они заметили в
глубине серетской долины купола монастырского храма. Обитель была окружена
высокой стеной, точно крепость.
Путники остановились у запертых ворот. Не сходя с коня, Алекса
постучал в ворота рукоятью сабли. Дьяк закричал:
- Брат привратник, эй, брат привратник! Подойди, ваше преподобие, к
бойнице.
Никто не отвечал. Алекса снова застучал, дьяк принялся неистово
кричать. Можно было подумать, что монастырь вымер, если бы не светились
огоньки свечей в оконцах башни.
- Кто там, люди добрые? - закричал у бойницы сердитый голос.
- Братья во Христе, приюта просящие, - так же сердито отвечал дед
Петря. - Пусти нас, в долгу не останемся.
- А сколько вас? Слышу множество голосов и топот коней.
- Десятеро нас, не более, отец привратник, - мягче ответил старик.
- Господь с вами! Ступайте отсюда и поищите приюта в другом месте. Мы
ратников не пускаем!
Алекса внимательно выслушал грозные слова. Движением руки он
остановил деда, собиравшегося ответить, и крикнул:
- Послушай, что я скажу тебе, отец привратник.
- Это кто говорит? Уже другой?
- Другой, отец привратник. И спрашиваю я тебя, окаянный монах: как ты
смеешь осквернять христову обитель? Господь заповедал призревать
скитальцев. Так-то ты соблюдаешь заповеди господни! Ладно, пойдем искать
приюта у мирян. Здесь вертеп сатанинский, вельзевулова берлога!
Монах, стоявший у бойницы, помолчал с минуту, охваченный, очевидно,
великим изумлением. Дьяк в это время успел высечь огонь и зажечь жгут из
сена. Но когда монах просунул в бойницу бородатую голову, чтобы посмотреть
да ответить, огонь потух.
- Кто такой говорил? - спросил привратник совсем другим тоном. - Мне
как будто знаком сей голос.
- Узнай его и устыдись, Агафангел! Это я, твой дэвиденский побратим.
Мы с тобой лет десять тому назад бежали оттуда. А по каким причинам - сам
знаешь. Ты тут в монастыре укрылся, и навестил я тебя однажды в Петров
день.
- Это ты, Алекса? То-то сладко звучало мне твое проклятие. Как же мне
поступить?
- Как подобает, отопри ворота и пусти на отдых его светлость Никоарэ.
А мы поспим во дворе.
- Где ж это видано? Для друзей у нас место найдется, побратим Алекса.
Мы ваши братья во Христе и следуем учению небесного нашего учителя.
- Оно и видно.
- Прошу у всех прощения, - возопил отец привратник, - и налагаю на
себя епитимию: сорок раз прочитать "Отче наш", утром и вечером, и по сорок
поклонов отбивать сорок дней.
- Полно тебе каяться, отопри-ка лучше ворота.
- Сей же час.
Только успел преподобный Агафангел отпереть ворота и обнять побратима
своего Алексу, закрыв все его лицо своей растрепанной бородой, как
загрохотал над лесом гром. Подняв над головой зажженный фонарь, отец
привратник сразу приметил, где глава отряда. В эту минуту Никоарэ
спешился, и преподобный Агафангел смиренно поклонился ему.
- Пожалуйста, православные, на крыльцо к отцу настоятелю. Сейчас же
кликну нашего благочестивого игумена Паисия, чтобы принял вас. Во храме
он, у гроба княгини. По воскресеньям мы служим молебны, читаем поминания.
Поторопитесь, братья. А я созову иноков - пусть пристроят коней к месту.
Добрый христианин, что в телеге сидит, побудет с ними, а потом и он
уляжется в келье. Простите меня, ради бога, грешного и недостойного инока
Агафангела, да не сказывайте обо мне, ваша светлость отцу настоятелю.
Вскоре вышел архимандрит Паисий и пригласил гостей в свою большую и
ярко освещенную приемную.
То был еще молодой монах, бровастый, с проницательными глазами,
глядевшими, казалось, из лесной гайдуцкой чащи.
Понравилось Никоарэ, что настоятель начал не с жалоб, а только
пытался понять, кто таков сей высокий воин с проседью в черных кудрях:
муж, облеченный духом доблести, или же наследник не заслуженного им
богатства и славы?
- Добро пожаловать, гости дорогие, - обратился он к Никоарэ. -
Желаете отдохнуть или закусить? Прикажите.
- Нет, сперва мы выполним не терпящий отлагательства долг свой, -
сказал Никоарэ.
Паисий поклонился ему, как избранному мужу, - он хорошо разбирался в
людях - и повел его в освещенный храм, откуда доносилось пение церковного
хора.
Никоарэ остановился под паникадилом и перекрестился, поворачиваясь во
все четыре стороны - явное доказательство, что он не язычник. Поминальная
служба прекратилась лишь на мгновенье - клирошане отвечали на поклон
гостя.
Кто бы это мог быть? Кто он? - раздумывал отец Паисий. Тут Агафангел,
пробравшись слева к креслу настоятеля, шепнул ему имя путника. Паисий
тотчас шагнул к человеку с царственным обличьем, согнулся перед ним в
долгом и низком поклоне, правой рукой касаясь каменной плиты, и пригласил
его сесть в "великое кресло". Но на этом месте, отведенном князьям,
Никоарэ остановился недолго.
Догадавшись, что гостя одолевает нетерпение либо усталость, отец
Паисий предложил ему отдохнуть, но, прежде чем покинуть храм, повел его к
каменной гробнице той самой княгини, по которой совершалась панихида.
Никоарэ склонился над плитой и прочел высеченную на камне надпись.
- Кто она, эта благочестивая инокиня Мария? - спросил он настоятеля
позднее, когда они уже сидели в его горнице.
- Благочестивая Мария значится у нас по господарскому поминальнику, -
отвечал Паисий, - но в лето тысяча пятьсот сороковое от Рождества Христова
наши старики монахи узнали, что это мать старого Штефана Водэ.
Никоарэ склонил голову. Ветер, мятущийся, как и мысли его, вихрем
кружил за окном струи дождя.
- Так ее светлость Олтя [мать Штефана III] почила здесь?
- Нет, - отвечал игумен. - Перевез ее останки в нашу священную
обитель Штефан Водэ Саранча, внук ее, сын старого Штефана. В последний год
жизни и княжения своего привез он останки ее сюда в сопровождении двора и
бояр. Шла в ту пору великая смута среди бояр - больно лютовал, казнил их
Штефан Саранча. Был он, как рассказывают, уже седобородым стариком и
походил на отца... Отстоял тут всенощную в честь своей бабки, и весь двор
молился округ, по нерушимому установленному князем порядку. Старые
