думаю, привык спать под звездным небом.
- Конечно, привык, - весело отвечал Подкова. - Положу в изголовье
думы всякие, заботами укроюсь, да и сплю.
И снова двинулись под знойным летним солнцем. По обеим сторонам
проселка до самого края небосклона тянулись к югу цветущие луга. Кое-где
медленно передвигались по ним белые овечьи отары, и будто в полуденной
истоме лениво звякали их колокольцы. Налево тянулась вереница деревьев,
отмечая русло какой-то речки.
"Далеко ли от проселка до той речки?" - размышлял дьяк, ехавший рядом
с Алексой впереди своего господина. Измучившись от жары, он вдруг захотел
узнать, какого мнения об этом Тотырнак.
Но только он собрался спросить Алексу, на повороте дороги показались
оба стража лэкустенского скота - Косороабэ и Вицелару. Они неслись на
конях во весь дух и с гиканьем гнали впереди себя волка. Он мчался, поджав
под себя хвост, и в ослепительном сиянии дня пропадал порою среди
серебристых метелок ковыля. Зверь встретился им подле густых зарослей
кустов. Один из парней с силой швырнул дубину и попал в волка. Серый
заскулил, встряхнулся и замедлил бег. Дьяк достал лук и стрелу, остановил
коня. Но тут кинул в зверя дубину второй хлопец и уложил его. Подобрав
свои палицы, парни спешились и били врага, пока не вытянулся он и не
застыл, оскалив зубы. Потом охотники откинули назад длинные волосы,
закладывая их за уши, и подошли к Никоарэ.
- Ну, чего добились в негренской овчарне? - спросил дед Митря. И сам
ответил: - Ничего не добились.
- Верно, - подтвердил Косороабэ, тот, что был поразговорчивей. -
Ничего не добились.
- Говорил же я!
- А что ты мог говорить? Тебя ж там не было, - произнес, лениво
двигая толстыми губами, большеротый Косороабэ. - Дед Никита закричал на
нас - почто, мол, опять ведем к нему ратников. Только сегодня утром
нагрянули к ним служилые из воеводства да турки, нанесли великий урон. И
кричали они, чтобы дед Никита немедля сказал, не проехали ли мимо люди,
которых они выслеживают - либо воины, либо купцы. А что им скажет старший
чабан? Ничего. Осердились тогда воеводские служители, велели одуматься.
Пока, дескать, оставляют его с миром, а в скорости нагрянут они сюда из
Ваду-Рашкулуй со многими саблями, и тогда горе пастухам, да и скоту, да и
селу, коли не найдут тех проезжих, коих ищут. И забрали они у старшего
чабана весь сыр из плетенки, а нам уж нечего было взять для ваших
милостей.
- Запутываются дела, - сказал дед Митря.
- Не бойся, распутаем, - заверил атаман Агапие, глядя на него
горящими глазами.
- Не знаю, что скажет государь.
- Государь скажет "добро", - отвечал неугомонный Агапие. - Поведем
его пока к Черным Срубам.
В том месте, которого так стыдился атаман Агапие, под невысоким
холмом, поросшим молодым лесом, били из земли семь родников. Семь черных
срубов из обгорелых дубовых бревен, с желобком в сторону ската,
поднимались на два локтя над родниками; вода на дне бурлила, пошевеливая
мелкий песок, и вываливалась в ручеек среди цветов душицы и мяты. Все семь
колодцев стояли в ряд, и солнечные зайчики сверкали в холодной их воде.
Несколько в стороне зеленела лужайка, расстилавшаяся позади ряда
старых елей, когда-то привезенных с гор и посаженных над родниками на
помин души семерых сыновей Негри, старейшины рода.
Там, не мешкая, сошел с коня на мягкую траву Никоарэ, за ним
спешились и остальные. Распустили подпруги и дали коням немного остыть
перед водопоем. Люди устроили господину своему постель из целого вороха
веток, покрыв их черепками, потом и сами расположились в тени у колодцев.
Один только Агапие Лэкустэ не расседлал лошадь. Он ласково потянул ее
за уши, погладил по глазам и постоял в задумчивости, держа лошадь под
уздцы.
Потом подошел к спутникам, поклонился Никоарэ и сказал деду Митре:
- Поеду я, дед, в Негрены за капитаном Козмуцэ. Приведу его нынче же
вечером, раз он нужен его светлости.
- Езжай, племянник Агапие, - мягко отвечал дед.
Агапие тут же вскочил на коня и отъехал.
Дед Митря оборотился к Никоарэ и покачал головой.
- До села два часа пути. Государь, - добавил он после короткого
раздумья, - не гневись на молодца нашего за неразумные, путаные его речи.
Нападет на него такой черный день, он и делает все в горячке, словно
выпил.
- О чем ты, дед Митря? - удивился Подкова.
- Да я про Агапие. Прости его, государь. Человек он верный и
достойный, лучше и не сыщешь на всем свете. Только находит на него
иногда... Прямо будто русалки его заворожили. Все говорит о своей Серне, о
жене своей, с которой жил пять лет; а ведь ее теперь, по Божьей воле либо
по человеческой злобе, нет больше среди нас. Да, может, и в живых ее уж
нет. Когда нападает на Агапие помрачение ума, ему чудится, будто любимая
его жена рядом и беседует с ним. А случается это с ним, если он
растревожится сильно. Уж третий раз находит на него. А потом все как рукой
снимает. Утихнет, бедняга, и застынет в печали.
Был он в войске Иона Водэ в Жилиште. И после победы дали ему
дозволенье съездить домой на две недели. Они с Серной крепко любили друг
друга, будто вчера только повенчались.
А в те самые дни, когда бились в Жилиште, случилось так, государь,
что Серна не воротилась домой. Может, буря сбросила ее в овраг, может
захватил ее польский мазурский отряд либо татарский загон [грабительский
татарский отряд] из Буджака. Ведь когда стоял государь с войском в
Жилиште, около Фокшан, терзали нас и бури, и польские да татарские отряды.
Пропала Серна. Искали мы ее - не нашли и ничего о ней более не
слыхали.
И вот приезжает Агапие. Видит - мы все оторопели, а когда рассказали
ему, как и что случилось, - раз только вскрикнул он и повалился наземь. И
потом пролежал почитай что два месяца в жару без памяти. Пришел он в себя,
а внутри-то все у него болит, будто отведал яду.
А потом, когда сгиб Ион Водэ и узнали люди, что разорвали его
верблюды, помутилось у парня в голове. Стал он рассказывать о советах
Серны, за все хвалит ее и радуется. Находит на него такая придурь. Не
понимаю только, с чего бы ему нынче захворать? Пройдет. Больше суток не
длится у него эта немочь.
Исходило сердце жалостью у тех, кто слушал рассказ деда Митри.
Никоарэ молчал, пристально вглядываясь в серебристое кипение родников в
черных колодцах. И казалось ему, будто чувствует он под своей рукой
бешеный стук атаманова сердца.
В это мгновенье он желал одного: увидеть Агапие, попросить у него
прощения за укоры и поддержать его добрым словом...
18. МОЛДАВСКИЕ РЭЗЕШИ
В десятом часу вечера у Черных Срубов неожиданно появился капитан
Козмуцэ с двумя негренскими рэзешами. В сумерках смутно видны были леса и
поля, оставшиеся позади; по высоким облакам, застывшим в небе, разливался
еле уловимый розоватый отсвет заката, а далеко на востоке чернели мрачные
тучи, предвещавшие бурю. Но на лужайке у колодцев все было спокойно.
Рэзешский капитан еще издалека подал знак, что едут к государю
друзья. Однако товарищи Подковы поднялись, как было заведено, сжимая
рукояти сабель; кони стояли оседланные.
Люди, известившие о своем приходе, остановились, не доезжая до
лужайки, и ждали ответа.
- Пусть спешиваются да идут сюда, - приказал Никоарэ.
Верхние караульные, дьяк и Лиса, привели к срубам, а затем и на
лужайку негренского капитана, знаменитого наездника.
То был человек невысокого роста, еще стройный и ловкий, хотя ему и
перевалило за пятьдесят. У него были смелые глаза, густые сросшиеся брови,
короткая черная борода. Коня он оставил около срубов у своих товарищей.
Подошел к лужайке, где дожидался Подкова. Остановился.
- Я знаю его, - подтвердил дед Митря. - Он наш человек.
Подкова кивнул головой.
- Подойди ближе, братец Козмуцэ, - позвал лэкустенский рэзеш.
Ловкий чернявый всадник торопливо сделал еще несколько шагов и, сняв
шапку, поклонился. Схватив правую руку, которую, стоя, протягивал ему
Никоарэ, он склонил над ней голову.
- Понял я, светлый государь, - заговорил он мягко и ласково, - что
надо мне поторопиться. Но наш друг Агапие не мог со мной приехать.
Заволоклись у него глаза, пока рассказывал он о повелении твоей светлости,
- так в седле и заснул от усталости.
- Стало быть, кончился его черный день, - пробормотал дед Митря,
пристально глядя на Козмуцэ. - Завтра утром проснется с ясными глазами.
- Да, - тихо проговорил негренский рэзеш. - Пожелал я мира бедной
душе его и вскочил на коня. Преславный государь, - добавил Козмуцэ, быстро
повернувшись к Никоарэ, - прикажи двинуться в путь. Дожидается тебя у нас
в Негренах ужин, кров и постель; найдутся у нас также чернила и перо,
потребные для той грамоты, которую я отвезу в Могилев.
- Ну скажи, пожалуйста! Знавал я этого всадника еще в дни княжения
Петру Рареша, - пробормотал дед Петря. - А он уж меня не узнает, видно,
стар я стал.
- Голос у тебя все тот же, капитан Петря, - возразил негренский
рэзеш.
- А ты, Козмуцэ, все так же смел.
- Смел я, капитан Петря, только рядом с желанными сердцу людьми.
Улыбнулся Подкова.
- Кого не узнал с первого взгляда, дед Петря, того и через девяносто
девять дней не узнаешь. Отправимся немедля, дед Петря.
- Мы во власти божьей и твоей светлости, - отвечал старик.
- Нет, я сам во власти моих верных товарищей.
Они тронулись в путь; негренские рэзеши ехали впереди, а капитану
Козмуцэ дед Петря дал место рядом с собой, позади его светлости Никоарэ.
Некоторое время ехали быстро; потом стали шагом взбираться в гору по
опушке леса.
Напала в тот вечер на деда говорливость, захотелось старое вспомнить.
Он все расспрашивал негренского капитана, а тот отвечал.
- Помнишь еще, капитан Козмуцэ Негря, княжение Лэпушняну Водэ?
- А то как же? Помню, как в то княжение ты, капитан Петря, въехал
верхом на крыльцо постельничего [боярин, управлявший двором господаря,
ведавший приемами послов] Ванчи, привез ему указ господаря и схватил
боярина за бороду.
- Бывало такое и при других господарях, - признался дед. - А что,
Козмуцэ Негря, можешь ты еще держаться стоя на скачущем коне?
- А то как же? Да только теперь уж мне не до сумасбродства. В молодые
годы, конечно, случалось, что встанешь на седло да и дотянешься до
заветного решетчатого окошечка. Княгиням-то больше по душе были удалые
капитаны, нежели бородатые старики бояре. И пока бояре, покачиваясь, будто
лодки в бурю, спускались по ступеням, капитаны, забравшись в сад,
вскакивали на подоконники княжьих светлиц. Псы, бывало, молчат, только
мордой о забор тычутся, потому как у них зубы склеены просмоленной
тряпкой; верные рабыни сидят по своим кельям, злорадно показывая кулак
бородачам - что, мол, съели? Да украдкой глядят, как протягивают княгини
белые свои руки средь листвы дикого винограда. Иное было время в Яссах, и
расцветали тогда иные весны.
- Однако, други мои, - заметил Подкова, поворотив в темноте к ним
голову, - и тогда, как и ныне были в нашей стране люди, не ведавшие ни
весны, ни радости.
- Это мы только теперь видим, государь, когда прошла молодость и
любовь, - вкрадчивым голосом сказал капитан Козмуцэ.
Старик Петря укоризненно взглянул на него и пробормотал что-то
невнятное. А Никоарэ, повернув лицо против ветра, заметил поднимавшиеся на
