собравшуюся толпу, он заметил, что все происходит, как в Негренах, когда
рэзеши сердятся. Обогнул он одну кучку людей, протиснулся позади другой и
тут увидел, что во дворе от ворот до дверей дома народу набилось столько,
что яблоку упасть негде.
- Кто сей чужеземец? - ворчали собравшиеся. - Пан Копицкий и нынче и
завтра будет занят лишь бедой, постигшей наш святой храм Успения. Пусть
оставят его в покое заднестровские жители. Для чужих пан Копицкий напишет
жалобу послезавтра.
Капитан Козмуцэ весь съежился и смиренно спросил близстоящих, есть ли
кто у пана Копицкого.
- Есть, он совет держит с нашими атаманами. Чего спрашиваешь? Разве
сам не понимаешь?
- А я думал, он держит совет с гетманом Ионом Никоарэ Подковой.
- Где там! Гетман Подкова в Молдове.
- Нет, мне ведомо, что он сюда держит путь. Я и провожал его часть
пути.
- А ты откуда, твоя милость, и кто ты такой?
- Я рэзешский капитан из Негрен.
- Да разве вы не признали его, люди добрые? Это же капитан Козмуцэ,
тот самый, что был с нами и с запорожцами в войнах Иона Водэ в Молдове.
- Слышите, паны-братья? И что же ему угодно?
- Говорит, будто в канцелярии пана Копицкого сидит гетман Подкова.
Новость перелетала из уст в уста, от одной кучки людей к другой, и
вскоре толпа, собравшаяся перед храмом Успения, совсем уверовала в эту
весть. Ну, теперь будет кому судить Барбэ-Рошэ за его воровство.
Раздались крики, призывные возгласы. Толпа наседала на Козмуцэ. Люди,
теснившиеся у крыльца, бросились к воротам. Капитан Козмуцэ в два прыжка
одолел все ступеньки. Толпа заревела, весело честя его за подобную
хитрость. Но капитан достал из-за пояса грамоту Никоарэ и помахал ею над
непокрытой головой.
- Паны-братья, я не обманул вас. Его светлости гетмана Подковы нет в
доме, и он не держит совета с паном Копицким, но вот слово его, обращенное
к друзьям на этой стороне Днестра.
Стало тихо.
- Паны-братья, добрые люди, - спокойно проговорил негренский капитан,
- я - посланник его светлости и привез пану Тадеушу сию грамоту,
написанную рукой государя Никоарэ.
После такого признания по улице прокатился громовой гул голосов, и
тогда рядом с входной дверью в доме отворилось окошко и высунулась из него
голова пана Копицкого: молча, одним лишь недоуменным взглядом выпученных
глаз и гримасой на лице, допытывался он, что означает этот гам и
наступившая вслед за ним тишина, и всеобщее волнение, и странная речь
незнакомца? Негренский капитан говорил довольно бойко на местном наречии,
однако делал немало ошибок и примешивал немало молдавских слов.
У пана Копицкого, бывшего войскового капитана, подбородок, щеки и
виски были выбриты, как у запорожцев. Седые длинные усы были мелко завиты
щипцами. Обрюзгшие бритые щеки обвисли. Вытаращенные его глаза вдруг
сощурились, сделались совсем маленькими и так и впились в грамоту, которую
посланник Никоарэ Подковы держал двумя пальцами, высоко подняв ее над
головой.
Неожиданно появившаяся в окошке голова также нежданно скрылась. И
тотчас в дверях показалась фигура славнейшего мужа Могилева. Бывший
капитан Тадеуш Копицкий был в два раза выше Козмуцэ и шире его в плечах.
Он стремительно протянул свою могучую руку к привезенной грамоте или к
возможной подделке, ибо могло быть и так, что мошенник держал в руке
обыкновенный листок бумаги и размахивал им плутовства ради.
Капитан Козмуцэ поклонился хозяину дома и осведомился, имеет ли он
честь видеть перед собой знаменитого капитана Тадеуша Копицкого.
- Правильно, я самый и есть, - звучным басом прогудел хозяин дома, и
рэзеш, опустив грамоту, положил ее на широкую ладонь Тадеуша Копицкого.
Бывший войсковой капитан прочитал написанное сверху, развернул
грамоту и проверил печать.
- Ты - капитан Козмуцэ? - резко спросил он.
- Да, это я, - с достоинством отвечал рэзеш.
Пан Тадеуш углубился в чтение грамоты. На миг он поднял глаза и
посмотрел на храм Успения, словно беря в свидетели своих мыслей некоего
грозного Бога - Бога мести, окруженного вихрями черных туч, потом ударил
тыльной стороной левой руки по бумаге, которую держал в правой руке, и
погрозил пальцем собравшимся вокруг.
- Ступай за мной, - сказал он посланцу.
Шагая с удивительным для такого грузного и уже немолодого человека
проворством, пан Копицкий повел капитана Козмуцэ в комнату, соседнюю с
канцелярией.
Он усадил гостя на диван и, придвинув кресло, уселся рядом; затем
взглянул опять на распечатанную грамоту и снова хлопнул по ней тыльной
стороной левой руки. И вдруг до слуха гонца донесся неожиданно кроткий
голос, в котором дрожали слезы:
- ...По божьей воле ставший чужим в вотчине родителей своих...
Капитан Козмуцэ, поведай мне все, что знаешь о прибытии друга моего
Подковы.
В нескольких словах рэзеш изложил все, что знал.
Пан Тадеуш слушал, облокотившись на стол и подперев щеки ладонями. Он
опустил голову, затем медленно поднял ее и пристально взглянул на
негренского капитана, прислушиваясь в то же время к гомону собравшегося на
улице народа.
- Дорогой гость, - с улыбкой заговорил он. - Завтра у нас в Могилеве
будет нешуточное сборище. Весь народ встретит нашего гетмана, когда он
проследует через город к своим запорожским друзьям. Какие бы у нас тут ни
были распри и неприятности, Подкове ничто не будет помехой. Мы примем все
меры.
- Понимаю. Государь решил переправиться завтра.
- Это я уже знаю из привезенной тобою грамоты. А теперь назначим час.
Скажи ему: Тадеуш Копицкий ждет гетмана Никоарэ к десяти часам утра.
- Будет исполнено в точности, - заверил рэзеш. - Я немедля ворочусь к
государю.
- О, вот ревностный гонец! Но сначала мы с тобою осушим чашу дружбы
да посоветуемся о делах, связанных с приходом к нам славного гетмана
Никоарэ.
20. МЛАДЫШ-ОТВАЖНЫЙ
Прежде чем вступить на земли селений Костешты и Олэрены, Подкова по
совету двух своих провожатых - деда Митри и атамана Агапие - велел сделать
еще один привал.
Расстояние до Днестра быстро сокращалось, однако все чаще
останавливались на отдых. Навстречу Никоарэ выезжали верховые из сел,
ратники обменивались с ним поклонами и добрыми словами; верховые провожали
путников до границы своей земли и с холма долго глядели им вслед, до тех
пор пока и отъезжавшие и остававшиеся уже не могли различить друг друга в
туманной дали. Порядок встреч и проводов устанавливали лэкустяне Митря и
Агапие, скакавшие на расстоянии одного перехода впереди Никоарэ. А те,
кому лэкустяне передавали весть, спешили дальше к днестровским степным
просторам, оповещая родичей и приятелей. Чувствовалось, что происходит
нечто необычное: по дорогам беспрестанно скакали всадники и вестники.
Дошла весть и до чабанов, охранявших кое-где на обширных равнинах большие
отары овец. И по старому обычаю, порожденному бедствиями многих поколений,
чабаны огнями оповещали села, расположенные ближе к лесам, о движении
отрядов Петру Хромого и ясского баш-чауша [начальник нескольких отрядов
чаушей - турецких воинов, состоящих в охране князя] вперед - по дорогам к
Липше и назад - к Ваду-Рашкулуй.
В Ваду-Рашкулуй, где немало было собрано господарских служилых и
турок, поднялась, должно быть, великая тревога, когда лазутчики принесли
известие, что Никоарэ с товарищами идут каким-то неведомым путем. Беглецов
поджидали в одном месте, а они оказались далеко от него. Господарские
власти почему-то были уверены, что надо расставить сети именно у
Ваду-Рашкулуй. Откуда взялась эта обманчивая уверенность? Должно быть,
навеяли ее ветры, земля и воображение. В Ваду-Рашкулуй господарским
служилым жилось вольготно, в отдыхе и пище их не стесняли, по числу сабель
отряд был сильнее других. Теперь он двигался к долине Липши, нащупывая,
лавируя, наступая и отступая, и, как видно, не уповал на легкую победу.
Для них было важнее сохранить собственные головы на плечах, нежели
доставить в Яссы головы скитальцев. И шли они лишь потому, что их
подталкивали турецкие конники, выказывавшие немалую храбрость и
высокомерие, как и подобает воинам величайшего и грознейшего падишаха,
владыки мира. А высокомерие их прекрасно уживалось с жаждой грабить
жителей. Местные рэзеши, огражденные до той поры от боярской алчности,
имели немалые стада и отары овец. Они торговали скотом с ляхами, и в
Ваду-Рашкулуй поговаривали, что живут те рэзеши зажиточно и наверняка у
них немало зарыто горшков со злотыми и талерами.
Чабаны издалека следили за движениями лазутчиков. Заметив их, они
зажигали на курганах огни числом поболее количества своих овчарен, и
рэзеши считали столбы дыма, понимая, что из степи верные люди дают знать о
приближении ворогов. По ночам костры чабанов сверкали звездами на вершинах
холмов, и рэзеши на границах своих владений следили, как вспыхивают и
гаснут огни, - чабаны то закрывали костры тулупами, то вновь открывали их.
Так сообщали они, что на пастбищах тревожно, что псы неспокойны и рвутся с
цепи, как при приближении хищных зверей. Тогда в селах увеличивали стражу,
и вооруженные отряды выходили в степь, укрываясь в рощах и в балках, где
едва струились пересохшие за лето ручьи.
В пятницу Агапие повел атаманов селений Костешты в Олэрены к Никоарэ,
остановившемуся в ложбине, окаймленной молодым буковым и березовым лесом.
Подкова и его спутники, услышав конский топот, тотчас вдели ногу в стремя.
Как только показался Агапие, Никоарэ вскочил на своего каракового коня и
натянул поводья. Вскочили в седла и товарищи его.
Агапие вел за собой шестерых рэзешей - старейшин двух селений.
Лэкустенский рыбак обнажил голову и поклонился Никоарэ; остальные
шесть всадников последовали его примеру.
- Светлый государь, - проговорил Агапие, и белые зубы его сверкали
из-под усов, - вот старейшины двух наших соседних селений, они пожелали
быть здесь при проезде своего государя.
- Сердечно рад, - отвечал Подкова, подвигаясь ближе к рэзешам.
Он снял с кудрявой головы кушму. Обычай этот, утвердившийся у
запорожцев при встрече гетманов и есаулов со своими преданными воинами,
был незнаком молдаванам. А Подкова, видя в эти дни, как сплачивается
народ, окружая его любовной заботой, смягчавшей горечь скитаний, испытывал
желание поклониться силе земли, братьям Иона Водэ по несчастью. Он был
исполнен жалости и горячего желания помочь им. Костештским и олэренским
атаманам в самое сердце запал величавый и все же братский взгляд того,
кого считали своим князем.
- Здравствуй на многие годы, батюшка. Поскорей возвращайся, - сказал
самый старший.
- Подойди к стремени государя, дед Коман, - подтолкнул старика
Агапие.
Убеленный сединами рэзеш, разодетый, как в праздник, подошел и
схватил протянутую руку Подковы.
- Преславный государь, - проговорил он, прижимая левую руку к груди,
- что в сердце у нас, то и на устах. Желаем встретить тебя по старине, как
володетеля нашего, хлебом-солью. Только уж ты собственным своим мечом
добывай себе престол, не ищи подмоги у басурманских наврапов и бешлиев,
как иные государи, потерявшие стыд.
Подошли и остальные рэзеши, прикоснулись к руке Никоарэ. Потом все
спешились для совета, а костештские и олэренские рэзеши достали из сумок
привезенную снедь и баклажки с вином.
Спустился в ложбину и дед Митря и торопливо соскочил с коня.
- Едет сзади его милость дьяк с удивительными вестями, - сообщил он.
- Что такое, человече? - сердито осведомился дед Петря. - Коли весть
