две чары меду, гетман - два кубка терпкого пыхнештского вина. Ради такого
праздника Иаков привозит вино из Фэлчиуского края, с той стороны Прута. А
инжир достает из Крыма. Более же вкусной кукурузной крупы крупного
размола, как во Вроцлавском воеводстве, не сыскать по всей Речи
Посполитой. В конце подобного пира гетман называет Философа по-старому -
Куби, а Философ называет своего друга, как в давно прошедшие годы,
Никорицэй.
В таком приятном расположении духа им нравится поспорить о древних
царях и народах, а иногда и о политике своего времени.
В тот час, когда гетман спешился перед домом своего друга Иакова
Лубиша Философа, над Вроцлавом угрожающе нависали тучи, примчавшиеся с
верховьев Буга, и пророк Илья, громыхая по небу своей колесницей, то и
дело отгонял злого демона огненным прутом, норовя скинуть его в пустыню,
чтобы чистым пошел дождь на пользу людям и урожаю.
Никоарэ выжидал у ворот, когда его люди и хохлы найдут себе приют в
соседних домах. Но вот в одном из окон дома Лубиша, выходящих на улицу,
из-за краешка отогнутой занавески выглянул женский глаз. Тотчас во дворе,
огороженном высокой, точно крепостной, стеной, началось движение,
послышался шум. Тяжелые засовы отодвинулись, и ворота широко распахнулись.
На улицу, весь сияя от радости, вышел во главе нескольких своих слуг Иаков
Лубиш; он подошел к гетману и, поклонившись, поцеловал его в правое плечо,
приник к этому плечу лбом, после чего обнял любимого гостя и повел во
двор, застроенный различными амбарами, сараями и навесами. Двое служителей
Иакова уже держали коня гетмана под уздцы. За господарем вошли дед, Младыш
и дьяк Раду.
- Пожалуйте, дорогие мои, - обращаясь ко всем, говорил Лубиш. -
Благодарение Богу за то, что люди готовят обед в полдень, и за то, что
ваши милости именно к этому времени пожаловали к нам.
Повернувшись к своим служителям, он повелел им узнать и принести
ответ, хорошо ли устроились у соседей люди гетмана, и предоставить им все,
что потребно, отнести еды с его кухни и вина из его хранилищ.
Затем он снова подошел к Никоарэ и, поддерживая его бережно, точно
драгоценный хрупкий сосуд, повел сначала на крыльцо, а потом в комнату,
где в застекленных шкафах хранились свитки, написанные славными
каллиграфами. Усадил он своих гостей в кресла и на диваны, а сам вышел
распорядиться насчет обеда.
Вскоре он воротился, потирая руки. Потом, воздев ладони к плечам,
сказал:
- Сожалею, что к обеду не будет у нас любимого блюда гетмана -
фаршированной щуки, но могу его порадовать: за ужином подадут щуку. А пока
накрывают на стол, прошу вас, пройдите вот сюда, в соседние две комнаты,
стряхните с себя дорожную пыль и освежите очи холодной водой. К вашему
приходу на этот стол поставят вишневую наливку и мелиссовую настойку.
Наливку делают у меня в доме, мелиссу же я получил в Вовиденском скиту, у
настоятеля и друга моего отца Виктора, и берег ее особо для гостей,
соизволивших ныне навестить меня.
Иаков Лубиш был среднего роста и довольно хорошо сложен, лицо имел
белое, немного веснушчатое; волосы и борода были у него такого же цвета,
как мех молодого лисенка. Под крутым лбом играли черные, как терновые
ягоды, глаза.
Иаков Лубиш не был похож на присяжных мудрецов-талмудистов. Однако
знакомые находили в беседах с ним немало духовных радостей. Его затейливые
речи и острые словечки нравились гетману. Младышу они нравились меньше.
Дед пропускал их мимо ушей. Дьяк слушал их, будто песню, дающую
отдохновение усталому телу.
Поработав старательно за обедом, за которым с гостями сидел лишь
Иаков, они снова собрались в той комнате, куда вошли поначалу, и гетман
пожелал услышать от Иакова самые свежие вести.
Дождь прошел, молнии уже не сверкали, небо прояснилось; старик Петря
задремал, как только уселся в кресло; остальные после трех выпитых кубков
доброго вина полны были бодрости.
- Какие вести из Кракова?
- Из Кракова? - удивился Лубиш Философ. - Разве теперь могут прийти
из Кракова добрые вести? Большие паны там все пляшут под чужую дудку.
Отплясав французские танцы, бросили их и стали разучивать венгерские
чардаши.
- А правда ли, друг Лубиш, что кое-кто из старых ястребов задумал
посадить в Польшу королем семиградского князя Стефана Батория?
- А где им другого-то взять? - засмеялся Философ. - Принц Генрих
Французский оставил польский престол: отправился на родину занять место
усопшего брата Карла. Став польским королем, князь Стефан поднялся бы на
ступень выше. Но в Семиградье он властитель, а здесь ясновельможные
магнаты на первом месте, а король - на втором.
- Правильно. А как теперь изменились порядки в Речи Посполитой!
Шляхетский закон, будто скала, придавил простой народ. Потому и вспыхивают
восстания, особенно на Украине, и умножаются запорожские курени у Днепра.
- Есть опасность, гетман, что в Речи Посполитой рекой потечет кровь.
Будем все же надеяться, что такая опасность минует нас. Но есть и другая
беда, смерти подобная: шляхтичи будут плясать в Кракове, как ручные
медведи, под звон турецких бубен.
- Не думаю, Лубиш. От Тадеуша узнал я в пути, что в Могилеве шел о
том разговор и бургомистр будто крикнул: "Сие невозможно".
- Не удивительно, что старый бургомистр пан Леон Завецкий отбросил от
себя с отвращением подобную мысль, точно дохлую крысу. Но у Бога и у
шляхтичей все возможно.
- Куда же девалась их надменность и прославленная храбрость? Где их
одетая в латы конница? Ведь они завладели землями от Северного моря до
Черного. Видно, все это ненадежно, все недолговечно, если народ притеснен
и несчастен.
Философ мгновенье молчал. Потом склонил голову.
- Великую истину ты изрек, гетман. Ой, немало поездил я по торговым
делам в странах, подвластных Речи Посполитой, и знаю, что такое гнет
безжалостных властителей. Да! Многие из моих сородичей заплатили кровью за
ошибки князей, ибо страшен народ во гневе своем, подобно всесокрушающей
стихии. Ах! Я видел, как чернь сжигает замки, кладет ясновельможных панов
меж двух досок и распиливает их пилами. Паны упорно старались нажить себе
врагов. И теперь некого им поднять супротив турецких варваров. Приходится
ясновельможным поубавить надменности и склонить перед измаильтянами
голову.
Он умолк, и тогда дьяк тихо прошептал старые поговорки своей родины:
- "Кто сеет ветер, пожнет бурю", "Алчность - хворь безумная...", "Боярин -
стебель без корня".
Лубиш поднял глаза и с удовольствием взглянул на чужеземного воина,
затем, часто мигая, обратил взгляд к Никоарэ.
- Дьяк, - проговорил Никоарэ, - лишь только ты отверз уста, как нашел
себе друга. Ты думал, что говоришь свои пословицы только для меня, но
Иаков Лубиш знает все языки этого уголка мира.
Лубиш рассмеялся.
- Недаром я пью вино из Фэлчиуского края, где жил и уснул праведным
сном мой дед Мойша. Он был знаменитым философом в Молдове. Отец мой был
философом поменьше, а я унаследовал только прозвище Философ.
- Друг Куби, пыхнештское вино пью один я, когда останавливаюсь в
твоем доме.
- А не все ли равно, дорогой гетман Никоарэ? Все равно, что пил бы
его Куби Лубиш. Хотел бы я, дьяк, услышать еще подобные речения, они по
вкусу мне; услышишь их - будто стакан сладкого вина выпьешь.
- Знаю еще одно от друга моего Гицэ Ботгроса, - улыбнулся дьяк Раду:
- "Столько волков нападает, что и овца кусать начинает".
Младыш Александру засмеялся.
Дед Петря открыл глаза и пробормотал: - "Где пил боярин - родник
отравлен". Тоже от твоего друга, дьяк, услышал. Поглядеть на этого
Ботгроса - кажется, гроша ломаного не стоит. А вот так и сыплет подобными
словами.
Подкова задумался и, вздохнув, молвил:
- Да-а...
- Государь, - сказал дьяк, - батяня Гицэ дал клятву сбрить усы (коих
у него нет), если не придет вслед за нами.
Никоарэ усмехнулся и проговорил, берясь за чарку:
- Если Гицэ Ботгрос заглянет сюда, Лубиш Философ его от себя не
отпустит.
Все развеселились. Только Младыш вдруг загрустил и погрузился в
мрачное молчание.
- Вернемся, коли дозволишь, гетман, к польским королям, - попросил
Куби Лубиш. - Высоко они поднялись на гору надменности, считают, что
никогда не сидели в низине, у костра, поджав под себя ноги. А разве цари
Израиля не происходили от таких пастухов, как Авраам и Исаак? А предки
наших владык не носили разве залитые кровью звериные шкуры? Не терпели
голода? Не дрожали у костров среди болот? Забыли они все и считают себя
помазанниками божьими. Погодите, вспомнят они о древнем братстве людей, да
поздно будет.
Гетман отведал мелиссовой настойки.
- Теперь бы надо братьям встать плечом к плечу, - проговорил он, -
ибо близится час падения тиранов-измаильтян. Вспомните растленные нравы
сановников Оттоманской Порты! Взятка и донос стали гнойниками на теле
турецкого царства. Такой великий султан, как Сулейман, поправший своими
ордами столько стран и народов от Стамбула до Будапешта, преклонил голову
на колени рабыни, венецианки Рокселаны, и послушался ее ядовитых
нашептываний, пожертвовав ради нее своим возлюбленным сыном и наследником,
храбрым Мустафой, чтобы на престоле наследовал ему Селим, сын Рокселаны.
Все это произошло в наше время, козни этой бабы пошатнули основы халифата.
Видели мы и падишаха Селима, сына Рокселаны, прозванного Пьяницей;
властвовал он над телами, душами и законами измаильтян восемь лет. За эти
восемь лет он и одной недели не был трезв, а все дела империи были отданы
в руки лукавых царедворцев. Близится конец черного турецкого владычества.
А теперь на золотой трон взошел Амурат, повелевший немым рабам сераля
обезглавить и задушить всех его братьев, сыновей его отца от жен и
наложниц-рабынь и прикончить всех прочих родичей, двоюродных братьев и
дядюшек. Было это недавно, в минувшем году. С той поры, как сказано у
некоего древнего писателя, за спиной всадника таится страх. Амурат потонет
в своем кровавом болоте. Царство его останется на произвол диких орд.
Близится час расплаты. Порабощенные народы могли бы подняться и очистить
Византию от скверны. Но ослабели народы под гнетом несправедливости и
насилий властителей.
Гетман Никоарэ уже давно встал с кресла и шагал взад и вперед по
комнате, держа недопитую чару в левой руке, и возбужденно размахивал
правой, словно обращаясь к видениям, возникавшим перед ним.
- И что же отсюда получается, гетман? - спросил Лубиш, тоже вскочив и
подходя к Подкове, и сам себе ответил: - Получается лишь горе миру и
отвращение к жизни. И зачем только мы родились в такое время? Уж лучше бы
уснуть вечным сном в могиле!
- Успокойся, Куби, - проговорил Подкова.
Куби успокоился.
- Сядь.
Куби сел.
- После того как мир осилит теперешнюю свою болезнь, - проговорил
гетман, допив последний глоток и разглядывая сквозь прозрачную чару игру
солнечного света, падавшего из окна, - знайте, родятся новые люди и
построят лучший мир. Расцветут цветы и созреют хлеба на пепелище
минувшего. Нас уже не будет тогда. Но до той поры потрудимся
справедливости ради, исполним назначенное нам.
- Тоже станем жертвами? - горько усмехнулся Младыш.
- Да, королевич Фэт-Фрумос.
- А в чем мы повинны, батяня? За что не знать нам радости?
- Ни в чем мы не повинны, королевич. Но да будет тебе известно, что
обновление человеческой души совершается только через страдание. Одни
