людей касается.
Старик вытаращил глаза и опять поперхнулся, насилу проглотив кусок,
который бесконечно долго перемалывал на своей расшатанной мельнице.
- Прежде я искал кумовьев на том берегу для переправы волов на
ляшскую сторону, - продолжал Козмуцэ. - Что правда, то правда. Волы наши
теперь в хорошей цене: могилевские купцы кладут нам в руку безо всякой
канители да без ляшской пошлины по талеру за пару, а потом перепродают их
в неметчину. Наше дело переправить волов бродом и вывести в тихое место. А
там пересчитываем, передаем из рук в руки, получаем талеры и все тут. Но
теперь дело будет потруднее. Должен я снести грамоту к одному бывшему
капитану Иона Водэ.
- Ага!
- И, стало быть, надо мне перейти в одиночку. Не хочу натолкнуться на
стражу, чтоб ни грамоте, ни жизни моей ничто не угрожало. И чужого не могу
послать. Сам должен пробраться в город, разыскать улочку, найти дом и
хозяина. Вот оно как! Письмецо-то переправить труднее, нежели целый гурт
волов. Да! Грамотка не велика, с ладонь - не больше, а зависит от нее
жизнь дорогого нам мужа. Мы, негренские рэзеши, да и другие не желаем,
чтобы сей дорогой нам человек перебирался в худом челноке да ночной порой,
словно тать. Каждый волен тогда схватить его за горло, ведь за голову-то
его большую цену назначили - и турки, и молдавский господарь. А ежели он с
малыми силами покажется у всех на виду, могилевские стражи его остановят
да корысти ради потащат обратно - в Буджак, либо в Хотин, либо в Яссы. Как
им не позариться? Нажива богатая: дадут за него поболе, чем за целую сотню
гуртов. Зато по моей грамотке соберется на той стороне в помощь тому, кто
сию грамотку писал, сильная дружина, и тогда уж он без помехи поедет, куда
ему надобно. Можешь переправить меня нынче вечером?
- Можно, - отвечал наконец старик, стряхивая крошки с бороды.
- А как?
- Да с рыбаками. Рыбацкая братия ходит к обоим берегам. Так-тось!
Тебе, небось, приходилось с ними дело иметь, племянник. Али не знаешь их?
- Знаю. А как мне найти их в ночную пору?
- Найдешь, не бойся. Нынче времена переменились, и труд их
переменился. Раньше, бывало, промышляют днем, а теперь ночью. Тогда
торговали сомом, ловили его сетями на виду у всех, а теперь ловят ночью
жерлицами в укрытых омутах. Но жерлицы стоят сами по себе, а рыбаки
занимаются делом повыгоднее: возят торговых людей в Могилев. Наши купцы
ищут там такой товар, чтобы весом полегче, ценой подороже; везти его
легко, переправлять - забот мало. Тут тебе и бусы, тут тебе и румяна, тут
и сонное зелье. Ведь что для княгинь, что для княжьих полюбовниц, что для
цыганок во дворе господаря - уборы-то дороже дорогого. Женские прикрасы
одинаковы, что у господ, что у рабов.
- А как мне, дед Мындрилэ, найти этих самых молодцов рыбаков?
- Да как! Пойдешь, как и прежде, по бережку речки. Вон там -
излучины, вона и омуты. Иди, как и прежде. Без грозного оружия. Надобен
тебе только один ковш, а найдешь ты его в моей долбушке у самого устья
ручья. Остальное тебе известно.
- Спасибо, дед Мындрилэ. Оставляю тебе тут коней, товарищей моих, а
сам ухожу. Коль суждено еще нам свидеться, - не позднее завтрашнего утра
поздоровкаемся.
- Да погоди ты, Козмуцэ. Объясни что, где и как.
- Завтра объясню, дед Мындрилэ. Сейчас недосуг.
- Тьфу! Только что был племянник, а теперь ищи ветра в поле.
Капитан Козмуцэ, смеясь, зашагал по тропинке вдоль ручья. Дошел до
крутого спуска, где вода стремительно бежала среди ив. Пониже, в заводи,
он нашел средь камышей, как и в былое время, когда промышлял скотом,
челнок деда Мындрилэ без весел и шестов. Но ковш для отлива воды был на
месте. Он взял ковш и пошел к ближайшему омуту. В меркнущих отблесках
закатного света днестровские воды текли хмурые, серые, как свинец, тихо
журча у берега. Капитан Козмуцэ опустился на корточки и, перевернув ковш
донышком вверх, ударил раз по воде: "Хлоп!" Казалось, большая лягушка
прыгнула в омут. Потом еще трижды: "Хлоп!", "Хлоп!", "Хлоп!". И Козмуцэ
стал ждать. На месте ли люди на том берегу? Он настороженно вслушивался в
сонную тишину задремавших лугов.
Потом ударил ковшом еще три раза.
И тогда услыхал ответные хлопки. А немного времени спустя вдали
показался челнок, неслышно скользивший по реке, словно водяной паук. У
Козмуцэ отлегло от сердца, он шумно вздохнул и выпрямился. Положив ковшик
на место в дедов тайник, он поднялся на берег.
Когда лодка пристала, Козмуцэ вышел ей навстречу.
- Добрый вечер, друже, - тихонько сказал один из двух лодочников.
- Добрый вечер.
- Чего тебе надобно?
- Мне бы для праздничка сома покрупнее. Плачу на месте.
- Что ж, приятель. Можно. Садись и плыви с нами. Снимем рыбину с
крючка либо из сетей возьмем. Постойка, мы с тобой вроде знакомы... Эге!
Вот радость-то! Каким ветром, капитан Козмуцэ?
Кто только не знал негренского капитана? Все рыбаки, все барышники
вниз и вверх по реке.
- У нас в Могилеве, - бесшумно налегая на весла могучими руками,
шептали рыбаки в темноте, - совсем плохо пошли дела. Слышно, будто наши
бояре и шляхтичи столковались с беями. Турки будто осели в хотинской земле
и такой у них уговор: шляхтичи слушаются, турки повелевают. И еще порешили
наши шляхтичи и басурмане поднять гонение супротив запорожцев. Хотят,
стало быть, шляхтичи приструнить запорожцев, вырезать их, поубавить их
племена. Так что народ недоволен.
- Ну, понятно, недоволен, - заметил капитан.
- А то как же. Посмотрим, что еще будет!
А какое дело у капитана в городе Могилеве? Оказалось, что капитану
Козмуцэ надо побывать на Хомутной улице у мастера Милослава Чишки -
заказать новое седло.
- Не готовятся ли рэзеши на той стороне пойти войной в Нижнюю
Молдову?
- И это будет, - отвечал негренский капитан, - когда поднимется на
княжение Никоарэ Подкова. Пойдем за ним, как шли раньше за Ионом Водэ.
Сидевший рядом с капитаном гребец прошептал:
- Только чтоб была ему удача, капитан. Мир содрогнулся от гибели Иона
Водэ.
Некоторое время плыли в молчании. Гребцы повернули лодку против
течения, повели ее у берега, где река разлилась тихой гладью, и добрались
наконец до незаметного среди камышей шалаша, откуда они отплыли. Выпрыгнув
на песок, лодочники получили плату за провоз и, ощупав монету, остались
весьма довольны своим гостем.
- Завтра поутру переправьте меня обратно, - сказал им Козмуцэ.
- Можно, - рассмеялись они. - Поедем на двух долбушках и вершу
прихватим. Авось, запутается в сеть какой-нибудь сомина.
- А мы вот хотим в свои сети такого сома запутать, который в кресле
сидит и зовется могилевским воеводой, - отвечал негренский рэзеш.
Козмуцэ, одетый купцом, торопливо пробирался по узким кривым улочкам;
собак он не тревожил, зато пыли наглотался вдосталь, прежде чем достиг
дома седельника.
Постучался в ворота; последовало тихое бормотание: обмен вопросами и
ответами; калитку отворил сам Милослав, пражский мастер, искуснейший из
всех шорников на свете. Он выделывал седла, сбрую, украшенную насечками, и
цветные расшитые чепраки, которые славились в Запорожье. И хоть был он
знаменитый мастер и промышлял неплохо, жилось ему беспокойно в городе
Могилеве, ибо все знали, что он гуситский беглец. Донимали его и
попы-католики и паны, а городские советники прислушивались к шляхтичам;
так что мастеру Милославу приходилось откупаться от них, подсовывая кому
следует серебряные монеты с орлами.
Мастер Чишка принял своего приятеля капитана Козмуцэ в каморе с
инструментом и кожаными изделиями; расчесывая пятерней русую бороду,
тронутую сединою, целый час жаловался он гостю на свое житье, все
спрашивал, как и в прошлый раз, нельзя ли ему найти приют в какой-нибудь
другой стране, где не будет притеснений со стороны папистов. Может, в
Молдавию перебраться?
- Можно и в Молдавию, - отвечал капитан, - только погоди маленько,
Милослав, пока придет в нашу страну князь, какой нам по сердцу. Тогда еще
больше работы найдется для шорников. А папистов у нас будешь бояться не
больше, чем Сысоя Великого.
Смеется мастер Чишка, хоть и не знает, кто такой этот Сысой. Наверно
какой-нибудь почтенный и кроткий иерусалимский либо византийский бородач.
- Еще счастье, что нет у меня детей и от второй жены, от Анны, -
прибавил он, перебирая бороду. - И хорошо, что Анна - трудолюбивая женщина
и живем мы с ней в ладу; я работаю - она поет, словно и нет у ней никакой
заботы. Спасибо, капитан Козмуцэ, за уплаченный тобою злот. И не гневайся,
коли устрою тебя на отдых в сей каморе среди инструментов и кож.
Когда мастер вышел, Козмуцэ удобно расположился на жесткой постели,
положил кулак под голову и тотчас уснул.
А утром, когда капитан Козмуцэ в поисках воды просунул голову в дверь
тесной хозяйской кухни, он увидел там жену Чишки, пани Анну; напевая
песенку, она закалывала шпильками косы и разглядывала в зеркале то слева,
то справа свое белое личико.
- Иезус Мария! - воскликнула она и, отложив зеркало, захлопала в
ладоши. - Откуда ты взялся, капитан Козмуцэ?
- Из шорных инструментов и бычьих кож. Рад видеть тебя в добром
здравии и веселье, пани Анна. Будь ласкова, направь меня к кому-нибудь,
кто бы указал, где стоит в Могилеве дом капитана Копицкого.
- Да я сама могу тебе объяснить, друг ты наш любезный, капитан
Козмуцэ. Дом капитана Копицкого стоит на третьей улице слева, напротив
церкви Успения. И нынче у дома пана Тадеуша, должно быть, народу
тьма-тьмущая. Ведь завтра, в воскресенье, будет суд над толстобрюхим
Барбэ-Рошэ [рыжая борода], попечителем храма Успения. Ты только подумай,
капитан! Роман Барбэ-Рошэ, такой большой боярин, владетель восьми
поместий, взял да и отдал в заклад храм Успения пришлому ростовщику Косте
Лули, и, так как Барбэ-Рошэ не заплатил в срок даже процентов, то Коста
Лули повесил на дверь замок и не пустил попа и народ на святое
богослужение. Господи помилуй, да где ж это видано, где ж это слыхано!..
Этакое нечестивое дело! Треклятый боярин взял деньги взаймы для свадьбы
дочери, а свадьбы не сыграл и двадцать пять талеров не вернул ростовщику
Лули.
- Куда ж он, к чорту, девал этакие деньги?
- В карты проиграл, капитан Козмуцэ. Проказа бы его разукрасила!
Варвар окаянный, басурманин, не дожить бы ему до светлого Христова
Воскресенья!
- И что же суд?
- Не знаю. Судить-то его будут такие же вороны-стервятники, родичи
его. А народ валом валит. Хочет смуту поднять и потребовать головы
виновного. Куда же ты, друг? К завтраку не воротишься?
- Не могу и жалею о том, пани Анна. Любо мне слушать, как ты поешь и
смеешься.
- А теперь я уж не смеюсь и не пою.
- Любо мне слушать, как ты поешь и смеешься, и глядеть, как ты
раздаешь кушанья в цветных тарелках. Но мне поручено неотложное дело и
велено его выполнить нынче же утром.
- А потом уедешь?
- Да, и все по тому же делу.
- С моим мужем, с Милославом, ты уже простился?
- Простился.
- Тогда прощайся и со мною и не забывай нас.
Козмуцэ поспешно зашагал прочь, нащупывая за поясом грамоту своего
господина. У ворот остановился, прислушиваясь, не раздастся ли позади
песня. Ничего не было слышно, жена мастера глядела ему вслед с порога.
Капитан вздохнул, отворил калитку и, шумно захлопнув ее, удалился.
На третьей улице он увидел храм Успения, скопище народа у дома
напротив и успокоился, поняв, что его пути настал конец. Рассматривая
