виднелся след пеньковой веревки.
Свои истории Эбенезер Дув рассказывал прекрасным летним
вечером, и, хотя не было ни тумана, ни дождя, ни ветра,
Триггс чувствовал себя неуютно.
Мысли о приведениях не покинули его и утром, несмотря на
яркое солнце и голубое небо.
Триггсу не сиделось на месте. С трудом дыша, он ходил
взад и вперед по своей громадной гостиной, занимавшей
большую часть бельэтажа.
Через окна, выходящие в сад, Триггс стал рассматривать
площадь, разделенную надвое полосой дымящегося асфальта.
Ужасающая жара приковала толстяка Ревинуса к порогу его
дома. Ратуша золотилась, словно вкуснейший паштет, вынутый
из горячей печи, а фасады домов окрасились в винный цвет.
И вдруг Сигма зажмурился от болезненного удара по глазам
- его ослепил солнечный лучик, вырвавшийся из глубин
"Галереи Кобвела".
- Ох, уж эта провинция! - пробурчал он. - Каждый
развлекается, как может... Этот идиот Кобвел только и
знает, что пускать зайчики в глаза порядочным людям!
Сигма и не подозревал о существовании теории подсознания,
и его собственное подсознание осталось немым.
Ну что могло быть ужасного в этой детской игре, в этом
солнечном зайчике, на мгновение ослепившем его?
III
БЛИКИ СОЛНЕЧНОГО И ЛУННОГО СВЕТА
Когда мистер Грегори Кобвел утверждал, что его "Галерея"
устроена на манер больших магазинов Лондона и Парижа, ему
никто не противоречил. Жители Ингершама, врожденные
домоседы, не любили Лондона, а Парижа и вовсе не знали. Их
вполне устраивал и сам магазин, и его организация - при
достаточном терпении всегда можно было отыскать нужную вещь,
будь то роговая расческа, фарфоровая мыльница, аршин плюша,
косилка или трогательные открытки с образом Святого
Валентина.
Мистер Кобвел и руководил своим торговым заведением,
набитым товаром, словно брюхо сытого питона, и обслуживал
покупателей, ибо к персоналу магазина нельзя было отнести ни
миссис Чиснатт, которая три раза в неделю тратила пару часов
на видимость уборки, ни прекрасную Сьюзен Саммерли.
Мистер Кобвел был крохотным сухоньким человечком с
тусклыми серыми глазами, страдавшим воспалением век.
Несмотря на слабое сердце, он не прекращал муравьиной суеты,
беспрерывно переставляя с места на место и перекладывая с
полки на полку пыльное барахло.
Его отец, архитектор, разбогател, понастроив множество
лачуг на, пустырях Хаундсдитча и Миллуолла, а Грегори Кобвел
мечтал присоединить к богатству и славу.
Он посещал рисовальную школу в Кенсингтоне и прославился,
сочинив оскорбительный пасквиль, порочащий память великого
Рена, и малопонятные комментарии к Витрувию.
Когда фортуна отвернулась от юного фанфарона, крохи
отцовского состояния позволили ему заняться торговлей в
мирном и тихом Ингершаме.
Он осел в городке, жил в полном одиночестве и оставался
закоренелым холостяком, несмотря на явные авансы некоторых
местных дам. Он был вежлив и услужлив, хотя и смотрел на
своих клиентов свысока, прочих людей совершенно не замечал,
в душе ненавидя их и завидуя всем.
В этом зачерствелом сердце теплилось нежное чувство лишь
к одному странному существу - мисс Сьюзен Саммерли.
Так ее окрестил Кобвел, ибо это стройное элегантное
создание имени не имело, поскольку никому, кроме Грегори
Кобвела, и в голову бы не пришло давать ей таковое.
Он наткнулся на нее в заднем помещении лавки старьевщика
в Чипсайде, где за гроши покупал заложенное барахло. В тот
день на ней были зеленая туника, проеденная молью, и
сандалии из красного драпа. Он приобрел мисс Сьюзен с ее
туникой и сандалиями всего за восемнадцать шиллингов.
Сьюзен Саммерли, манекен, изготовленный из дерева и
воска, несколько раз выставлялась в ярмарочном балагане со
зловещей табличкой на шее: "Гнусная убийца Перси,
зарубившая топором мужа и двух детей".
Если верить слухам, в бедняжке совсем не наблюдалось
сходства с кровавой убийцей, это был просто манекен из
одного модного магазина Мэйфера, который потерпел крах.
Мистер Кобвел сделал ее немой наперсницей своих тайн.
В долгие часы безделья он беседовал с ней, не требуя
ответов:
- Итак, мы утверждали, мисс Сьюзен, что Рев... Как? Ах!
Ах! Я вижу, куда вы клоните! Нет, нет и нет! Не
продолжайте, вы идете по ложному пути. Национальная слава?
Вы говорите о Вестминстере и прочих ужасах из камня, которые
позорят страну. Не хочу вас слушать, мисс Саммерли.
Видите, я затыкаю уши. Такое умное и утонченное существо,
как вы, не должно становиться жертвой подобных заблуждений!
Поверьте, я глубоко сожалею об этом! Согласитесь, улыбнись
мне судьба...
В конце концов, мисс Сьюзен Саммерли соглашалась со всем,
что утверждал Грегори Кобвел, и между ними царило самое
сердечное согласие.
Крохотный великий человек иногда печально вздыхал,
вспоминая, что торгует сахарными щипцами и мисками, но
быстро утешался, думая о "Великой галерее Искусств Кобвела",
которая размещалась позади его магазина в просторном зале.
Туда вела лестница из шести ступенек, покрытая ковром.
Зеленые занавеси и грязно-желтые витражи придавали ей
сходство с моргом. И стоило переступить порог галереи, как
это впечатление усиливалось, ибо зал пропах клопами,
древесным жучком, пережаренным луком, нафталином и мочой.
Но вы забывали об этой вони, бросив взгляд на
ослепительное убожество сего печального музея, удручающей
безысходности которого не замечал лишь сам мистер Грегори
Кобвел.
И хотя он приобрел свои экспонаты по бросовой цене,
Кобвел считал подлинниками развешанные по стенам убогие
репродукции французских живописцев - все эти Верне, Арпиньи,
Энгры, Фантен-Латуры (персонажам последнего вернули
приличие, облачив в плотные одежды); в вечном полумраке
прозябали поддельные гобелены, фальшивый севрский фарфор,
изготовленный в Бельгии мустьерский фаянс и, словно покрытая
изморозью, стеклянная посуда.
Он с бесконечной нежностью взирал на варварские
скульптурные группы, которые считал вышедшими из-под резца
Пигаля и Пюже, и даже самих Торвальдсена и Родена.
В каждом уголке, словно бесценные сокровища, прятались
абсурдные, гротескные изделия, раскрашенные во все цвета
радуги - непристойные фетиши заморских островов,
гримасничающие святые Испании в изъеденных молью одеяниях,
фигуры, напоминающие о Брюгге, Флоренции или Каппакадокии, -
безумное скопище скучнейших предметов, по которым, не
останавливаясь, скользил равнодушный глаз.
Дрожащей рукой Кобвел ласкал, будто не имеющие цены
раритеты, эти грубые поделки, найденные по случаю и
обреченные на уценку с момента их появления на свет. Когда
он стоял, созерцая унылую белизну дриад из искусственного
мрамора, стыдливо прячущихся во мраке ниш, его душа начинала
стесняться от непонятной языческой набожности.
Он отказывался продавать выполненный из крашеного гипса
макет Дархэмского собора. А на видное место; рядом с
застывшей маской неизвестного диумвира, водрузил миниатюрный
дромон из разноцветного дерева.
- Мисс Саммерли, - торжественно восклицал он, будучи в
особо меланхолическом настроении, - Лондон не признал меня,
а я не хочу признавать Лондон. О, я вижу, куда вы клоните,
мой распрекрасный друг! Вы считаете, что после моей смерти
сии бесценные сокровища заполнят какую-нибудь залу
Британского Музея, а на двери ее, обитой железом, начертают
"Коллекция Грегори Кобвела". Ну, нет! Этого не будет!
Неблагодарный город никогда не удостоится чести лицезреть
эту красоту!
Он ни разу не открыл своей посмертной воли, а мисс Сьюзен
ни разу не проявила любопытства.
Грегори Кобвел в одиночестве съел свой завтрак - салат из
портулака и жареного лука, изготовленный в запущенном
закутке, который гордо именовался "офисом", выпил каплю
любимого бодрящего напитка - смеси джина с анисовкой и в
почтительном безмолвии постоял перед потемневшим полотном
кисти непризнанного гения. Затем покинул "Галерею искусств"
и уселся перед широкой витриной магазина, выходившей на
главную площадь, совершенно безлюдную в этот час, ибо вдова
Пилкартер, дремавшая в плетеном кресле на пороге своего
дома, за человека не считалась.
На фоне кабачка, где возчики ожидали, когда спадет жара,
чтобы продолжить свой путь, вырисовывался приземистый силуэт
телеги, нагруженной блоками белого камня.
- Камень из Фовея, - заявил мистер Кобвел. - Он ничего
не стоит, ибо мягок и ломок.
Он призвал в свидетели невозмутимую мисс Саммерли, чья
сверкающая нагота была прикрыта голубой мантией, придававшей
ей некоторое высокомерие.
Мистер Кобвел ухмыльнулся.
- Прекрасная и высокомерная дама, мне кажется, вы снова
ошибаетесь. Я призываю на помощь оптику.
Он взял с полки большой бинокль и навел его на телегу.
- Камень из Аппер-Кингстона, моя прелесть... Эх! Есть
ли на сей многострадальной земле гений, могущий использовать
эти камни по назначению? В нашей ратуше из него возведены
две самые красивые башни.
Мрачно-презрительная ратуша относилась к тем редким
архитектурным творениям, которые признавал нетерпимый мистер
Кобвел.
Он часто рассматривал в подзорную трубу ее циклопическую
кладку, вздыхал и говорил, что только сие здание примиряло
его с навязанным ему судьбой существованием.
Забыв о телеге, он принялся разглядывать величественный
фасад.
- Прекрасная работа, мне следовало жить в ту эпоху
величия.
Вдруг он слегка подпрыгнул.
- О! Вы только подумайте, мисс Сьюзен, отныне никто не
посмеет утверждать, что муниципальные служащие ведут
праздную жизнь. Я вижу движение позади вон того крохотного
окошечка, на котором никогда не останавливаю свой взор, ибо
оно лишь портит красоту камня.
Он тщательно отрегулировал резкость бинокля и принялся
наблюдать.
- Что я говорил, мисс Саммерли! Где же моя солнечная
дразнилка?
Солнечную дразнилку он изобрел сам, чему по-детски
радовался. Этот небольшой оптический аппарат состоял из
линз и параболического зеркала и позволял посылать на
далекие расстояния солнечные зайчики, слепившие нечаянных
прохожих.
- Глядите, мисс Сьюзен. Одной рукой я направляю бинокль
на окошко, а другой посылаю туда же солнечный лучик из
дразнилки. Вам ясно?
Мисс Саммерли промолчала, и Кобвел счел нужным дать
дополнительные объяснения.
- Усиленный свет позволит мне заглянуть в комнату, а
затем я награжу слишком усердного чиновника солнечной
оплеухой. Раз, два, три...
- Ох!
Он испустил крик ужаса.
Солнечная дразнилка дрогнула в руках человека, и
неуправляемый солнечный луч ударил по глазам Сигмы Триггса.
У Грегори Кобвела пропала всяческая охота продолжать
любимую забаву. Он выронил дорогой бинокль, удалился в
глубь магазина, рухнул на ступеньки лестницы, ведущей в
"Галерею искусств", охватил голову руками и принялся
размышлять.
Некоторое время спустя он перенес в галерею мисс
Саммерли, установил ее перед одной из ниш, а сам уселся на
плюшевый диванчик, позади которого торчала засохшая пальма.
Прошло несколько часов, пока он снова не стал рассуждать
вслух.
Солнце медленно клонилось к западу, и его лучи золотили
крыши домов на главной площади.
Наступал мирный час сумерек. Маленький мост, соединявший
травянистые берега Грини, превратился в толстую темную
черту, на которой китайской тенью вырисовывался рыбак,
ловящий плотву.
- Мисс Сьюзен, - пробормотал Кобвел, - вы ведь тоже
видели!
Он поднял голову, и его испуганные глаза забегали между
Сьюзен и прочими неподвижными фигурами, которые не
заслуживали права быть доверенными липами.
- Я не вынесу тяжести сей тайны! - простонал Кобвел. -
А вы как считаете, мисс Сьюзен?
Мысли дамы в голубой мантии были сообщены ему неким
неведомым путем, и он продолжил:
- Из Лондона прибыл детектив. Говорят, весьма умелый.
Такие вещи касаются не только меня. Что?
Фигура мисс Сьюзен незримо растворялась в зеленоватом
сумраке галереи.
- А вдруг он приехал именно из-за этого... Ах, мисс
Саммерли, на этот раз, вы, кажется, абсолютно правы!.. Да,
