соотечественников, которые с глубочайшим неверием относятся
к потустороннему миру.
Они заблуждаются, и я во всеуслышание заявляю об этом. Я
говорил вам о привидении, бродящем по ратуше, а сегодня
поведаю иную историю и постараюсь, чтобы вы услышали не
сухой пересказ о делах минувших дней, а ощутили дыхание
истины.
...При этих словах Сигма Триггс вздрогнул; ему вполне
хватало своего собственного призрака, и он втайне надеялся,
что мистер Дув развеет его страхи, как легкий дым.
Эбенезер Дув продолжал:
- Некогда мне случилось заблудиться в тумане. Таких
туманов не бывает в Лондоне даже в период смога.
Забыл вам сообщить, что проживал тогда в Ирландии, на
берегах Шеннова. Весь тот день я провел в городке с
богатейшим историческим прошлым, тщетно разыскивая
манускрипты каллиграфов XVIII века, написанные разноцветными
чернилами, а с наступлением вечера рассчитывал вернуться в
Лимерик.
В моем распоряжении был плохонький велосипедик с
растянутой цепью. Однако, соблюдая некоторые
предосторожности, я бы спокойно проделал обратное
путешествие, не поднимись этот проклятый туман.
Гнусная велосипедная цепь, по-видимому, заключила пакт с
дьяволом - как только туман рассеялся, она соскочила.
Пришлось идти пешком и толкать велосипед перед собой.
Я обратил внимание, что следую по травянистой дорожке,
вьющейся по мокрой пустоши, на которой кое-где произрастали
дубы и карликовые бирючины.
Просветление оказалось кратковременным - темно-серый
горизонт затянули тяжелые черные тучи, поднялся порывистый
ветер, и вскоре полил ужасающий дождь.
В полумиле от меня высился заросший травой холм, и я
направился к нему, чтобы осмотреть окрестности и с Божьей
помощью найти укрытие для своей промокшей до мозга костей
персоны.
Нюх меня не подвел, я действительно заметил убежище.
Неподалеку высился двухэтажный деревянный дом с небольшим
запущенным садом и железной кованой решеткой, преграждавшей
путь к нему.
Сквозь шумную завесу дождя я разглядел отблеск огня в
одном из окон первого этажа, и это пламя стало для меня
призывным светом маяка.
Толкая перед собой упрямый велосипед, я добрался до
решетки в тот момент, когда сильнейший раскат грома расколол
небо.
Тщетно пытался я нащупать кнопку или рукоятку звонка - их
не было, но стоило мне толкнуть калитку, как она
распахнулась.
Шагах в тридцати от меня плясало пламя, бросая красные
блики и разгоняя окружающие тени. Я подошел к окну, чтобы
рассмотреть комнату, но увидел лишь высокий камин, где
весело пылали сухой тростник и сушняк. Остальная часть
комнаты была погружена во мрак.
И хотя, я насквозь промок и над моей головой громыхала
гроза, я не мог не соблюсти правил приличия и постучал в
запыленное стекло.
Ожидание показалось мне долгим, потом я услышал шум
шагов, дверь отворилась, на мгновение выглянула бледная
голова.
- Разрешите войти? - спросил я.
Голова исчезла, но дверь осталась открытой.
Дождь полил с новой силой, и я, волоча за собой
велосипед, вбежал в коридор.
Через открытую дверь комнаты я видел, как на стенах
плясали красные отсветы пламени.
Стены были в запущенном состоянии - широкие трещины
разбегались по отслоившейся штукатурке, испещренной
серебристыми следами улиток. Я прислонил велосипед к стене
и решительно вошел в комнату.
Она была грязна и пуста, но рядом с камином стояло
великолепное кресло, обтянутое испанской кожей. Оно манило
к себе, и я устроился в нем, поставив ноги на изъеденную
ржавчиной решетку и протянув озябшие руки к огню.
Я не услышал, как появился хозяин дома.
Рядом со мной стояло самое странное существо, которое мне
когда-либо доводилось видеть - тощий старик, в котором
непонятно как теплилась жизнь. На нем был ниспадавший до
пола длинный сюртук, а его узловатые прозрачные руки
сложились словно для молитвы.
Но самой странной частью его облика была голова -
совершенно лысая и с необычайно бледным лицом. Я боялся
заглянуть ему в глаза, ибо на таком лице они должны были
внушать ужас.
Но глаза оставались сомкнутыми, и я понял, что человек
слеп.
- Отсюда до Дублина далеко, - тихо произнес он, и по его
тону я угадал хорошо воспитанного человека.
- Я направляюсь в Лимерик, а не в Дублин, - ответил я
недоумевая.
Мой ответ, казалось, удивил его.
- Прошу простить меня.
Он расцепил запястья, и длинная рука мелькнула у меня
перед лицом. Я почувствовал его пальцы у себя на шее, он
ощупал ее и с ужасом отдернул руку. Странное и тягостное
прикосновение! Словно меня коснулось ледяное дыхание ветра,
а не живая плоть.
- Вы сели в кресло.
- Может, мне встать?
- Нет, нет, но, когда наступит ночь, будет разумнее
пересесть на одну из скамеек.
Он повернулся, подошел к шкафчику с неплотно закрытыми
дверцами, достал оттуда бутылку и поставил ее на стол.
- Угощайтесь.
Затем направился к двери, открыл ее, и я больше его не
видел.
Содержимое бутылки манило меня, и я с удовольствием
осушил добрую половину.
Затем, сморенный хмельным напитком, теплом огня и
усталостью, заснул в уютном кресле.
Среди ночи я проснулся.
Огонь еще город, и, хотя пламя угасало, света было
достаточно, чтобы видеть комнату. Она была пуста, однако
сон мой прервался от сильного удара и боли.
Я вспомнил о бутылке и протянул к ней руку, но она без
всяких видимых причин отлетела в сторону и с грохотом
разлетелась на куски, ударившись об пол.
Я вжался в кресло, но меня схватили за шею и вышвырнули
на середину комнаты, словно я весил не больше кролика.
Кресло заскрипело, послышался глубокий довольный вздох.
Я чувствовал себя оскорбленным и направился к креслу,
намереваясь вновь занять его.
Но в кресле уже кто-то сидел. И этот кто-то, хотя и
оставался невидимым, тут же доказал мне свое присутствие.
Меня схватили, встряхнули и отбросили прямо к двери.
Я не стал ждать продолжения. Охваченный безотчетным
ужасом, я ринулся в коридор, схватил велосипед и выскочил на
улицу.
На рассвете я был уже в Лимерике и поведал обо вс°м
своему другу доктору О'Нейлу.
- Я знаю этот дом, - промолвил доктор. - Он принадлежал
семейству Керне и покинут уже добрых пять лет.
- А огонь, кресло, вино и бледный человек!
- Слепец, которого вы описали, мне известен. Это старый
слуга Кернсов, Джозеф Сумброэ, но он умер пять лет тому
назад. Последний из Кернсов свернул на дурную дорожку.
Этот громила двухметрового роста и медвежьей силы отяготил
свою совесть ужасными убийствами. Вчера его повесили.
Я молчал, онемев от ужаса, а доктор продолжал:
- Кажется, я понимаю ваше странное ночное приключение.
"Отсюда до Дублина далеко", - сказал вам старый слуга. Он
принял вас за Джеймса Кернса, последнего из его хозяев.
- Разве это объяснение! - возмутился я.
- Конечно, нет, но я не могу предложить иного. Можете
смеяться и считать меня болтливым стариком - тень старого
слуги поджидает тень своего хозяина в его доме. Вернувшись
в дом, сия свирепая тень находит вас в своем любимом кресле
- и поступает с вами, как вы этого заслуживаете.
Мистер Дув помолчал и закончил:
- Вот, собственно говоря, вся моя история.
Триггса охватило возмущение.
- Послушайте, мистер Дув, вы, несомненно, докопались до
истины и узнали, что призрачный слуга оказался обманщиком,
который опоил вас вином с наркотиками, и вам приснился
ужасный кошмар.
Старец отрицательно покачал головой.
- Увы, мой друг, в вас сидит детектив! Я ничего не
нашел, я все, что сказал доктор О'Нейл, мне кажется истиной.
Однако я поступил, как разумный человек, следующий
здравым законам логики. Запасшись рекомендацией доктора, я
в тот же день съездил в Дублин, и мне показали труп
преступника.
Это было ужасное создание, и служители морга с
отвращением отворачивались от него.
- А, дом? - с трудом выдавил из себя Триггс.
- Здесь передо мной возник непреодолимый барьер. В ту
ужасную ночь молния ударила в дом и дотла спалила его.
- Черт подери! - проворчал Триггс.
Мистер Дув допил грог и вновь набил трубку.
- Могу только повторить слова нашего великого Вилли:
"И в небе, и в земле сокрыто больше..."
Предмет разговора был на некоторое время забыт; к нему
вернулся Сигма Триггс, хотя в душе поклялся никогда этого не
делать.
- Повешенные любят возвращаться на землю, - сказал он,
усаживаясь за стол.
Мистер Дув ответил с привычной серьезностью.
- Я считаю себя книголюбом. О! Не столь серьезным, ибо
у меня не хватает средств, но у одного лавочника с
Патерностер Роу я как-то наткнулся на прелюбопытнейший
трактат, напечатанный у Ривза и написанный анонимным
автором, который подписался Адельберт с тремя звездочками.
Не окажись на его полях свидетельств и цитат, я счел бы
книжицу гнусной литературной подделкой.
Свидетельства заслуживали доверия, а примечания
показались мне правдивыми.
Изложив множество мрачных примеров о более или менее
злостных призраках мучеников, а особенно висельников, автор
писал:
"Можно сказать, что после виселицы эти жертвы правосудия
продолжают вести некое подобие жизни, посвящая свои силы
делу мести лицам, отправившим их на эшафот.
Они являются во сне своим судьям и полицейским,
изловившим их. Они могут появиться даже днем, когда их
жертвы бодрствуют.
И многие сошли с ума или предпочли самоубийство,
расставшись с наполненной кошмарами жизнью.
Некоторые из них умерли таинственной смертью, и там
действовала преступная рука из потустороннего мира".
- Ну и ну! - с трудом вымолвил Сигма Триггс.
- Если хотите, я перескажу вам историю судьи Крейшенка,
случившуюся в Ливерпуле в 1840 году.
- Приступайте! - храбро согласился Триггс, хотя сердце у
него ушло в пятки.
- Итак, вспомним, как писал сей Адельберт с тремя
звездочками.
Хармон Крейшенк заслуженно считал себя справедливым и
строгим судьей. Верша правосудие, он не знал жалости.
Однажды ему пришлось судить юного Уильяма Бербанка,
который в пьяной драке прикончил своего приятеля.
Хармон Крейшенк возложил на голову черную шапочку и
бесстрастным голосом зачитал приговор:
- Повесить за шею до тех пор, пока не умрет, - и, еле
шевеля сухими губами, добавил: - и пусть Бог сжалится над
вашей заблудшей душой!
Юный Бербанк вперил в него горящий взор:
- А над вашей душой Бог никогда не сжалится, клянусь в
этом.
Убийца без страха взошел на эшафот, и судья забыл о нем.
Но ненадолго. Однажды утром Хармон Крейшенк собирался выйти
из дома. Одевался он всегда безупречно и, бросив последний
взгляд в зеркало, вдруг увидел качающуюся в глубине зеркала
веревку.
Он обернулся, думая, что увидел отражение, но не тут-то
было - веревка болталась лишь в зеркале.
На следующий день, в тот же час, он снова увидел веревку,
на этот раз с петлей на конце.
Хармон Крейшенк решил, что страдает галлюцинациями, и
обратился к известному психиатру, который порекомендовал ему
отдых, свежий воздух, физические упражнения и
соответствующий режим.
Две недели все зеркала в доме исправно отражали то, что
им положено отражать, а затем призрачная веревка появилась
вновь.
Теперь ее петля лежала на плечах отражения Крейшенка.
Несколько недель все оставалось спокойным, а затем
наступила скорая и ужасная развязка.
Когда Крейшенк посмотрел в зеркало, привычное окружение
растворилось в глубине Зазеркалья. Поднялся белый дым и
образовался густой туман.
Он медленно рассеялся, и судья увидел узкий тюремный двор
с виселицей.
Палач завязал осужденному руки за спиной и положил ладонь
на рычаг рокового люка.
Вскрикнув, Крейшенк хотел было убежать - в призрачной
фигуре палача он узнал Уильяма Бербанка, а в человеке,
осужденном на позорную смерть, самого себя.
Он не успел сделать ни одного движения. Люк открылся, и
его двойник повис в пустоте.
Хармона Крейшенка нашли бездыханным у зеркала, в котором
отражался привычный мир. Он был удавлен, и на его шее
