каюта на баке по правому борту. Будет лучше, если вы уйдете туда и там
пока останетесь, а то ребята из-за вас волнуются.
Стриж поклонился:
- Рады оказать вам услугу, мастер штурман! Идемте, детки.
Странное трио заковыляло прочь, и толпа на палубе расступилась,
пропуская их. Я собирался спросить Джипа про девушку, но он остановил
меня, схватив за руку.
- Вот оно, Стив! Чуешь? Прилив меняется. Он теперь медленный.
Я бросил взгляд за борт. Сероватый свет разрастался, но я ничего не
различал, кроме тумана, висевшего под портами:
- Ничего не чувствую. Мы погружаемся глубже?
Джип беспечно рассмеялся, но было в его смехе что-то - нечто новое,
от чего волосы у меня на голове зашевелились так же легко, как от свежего
бриза:
- Не от морского прилива, Стив, медленного и тихо подступающего!
Когда наш прилив повернет, когда каналы будут свободны, и не будет
опасности сесть на мель, мы можем плыть к востоку от самого солнца!
Пока он говорил, свет менялся и неожиданно прорезал холодную серость;
высокие головки мачт ожили, освещенные ярким светом.
- ОТСТАВИТЬ, НА НОСУ! - прогремел Пирс с кормы. - РАСПУСТИТЬ ПЕРЕДНИЕ
ПАРУСА! ЭЙ, НА МАРСЕ, РАСПУСТИТЬ ТОПСЕЛЯ!
Такелаж зазвенел, как гигантская гитара, под поспешно карабкавшимися
на мачты ногами, и над нашими головами с треском упали полотна цвета
пергамента, на минуту повисли, а затем наполнились гулом и натянулись.
- ПРАВО РУЛЯ! ПОДНЯТЬ ПЕРЕДНИЕ ПАРУСА! ДЕРЖАТЬ КРУЧЕ К ВЕТРУ! ДЕРЖАТЬ
КРУЧЕ К ВЕТРУ, СУЧЬЕ ОТРОДЬЕ! КРУЧЕ К ВЕТРУ!
Пока паруса, расцветая, наполнялись ветром, матросы повсюду тащили
канаты с причала.
- ОТСТАВИТЬ НА КОРМЕ! - ревел Пирс. - ТРАВИТЬ ШКОТЫ! ВСЕ НА БРАСЫ!
Я схватился за поручень, когда корабль неожиданно поднялся подо мной,
слегка слегка накренился и с готовностью прыгнул вперед, как живое
существо.
Солнце поднималось над краем мира, и его неяркий свет пробивался
сквозь поникший туман, простиравшийся, чтобы встретиться и слиться с
рассветными тучами и превратить их в волны сияющего золота. Мы
проскользнули гавань, и запахи смолы и рыбы растворились в чистом холодном
ветре. Я слышал, как под нами бурлила вода, но, казалось, что ее вовсе не
существует - бескрайний прилив света прорезал ее, превратив все в туманную
полупрозрачность - и воду, и воздух. Подняв голову, я увидел, что топсели
набрали воздуха и наполнились, - а, может быть, их заполняло сияние, такое
сильное и свежее, что, казалось, вдыхая его, я поднимался над самим собой
- дрожащий язычок огня.
Впереди нас раскрылись тучи. Я уже не видел солнца, словно оно зашло
под нами, зато его свет сиял впереди нас, придавая чистую призрачную
твердость облакам и обрамляя их золотом. И там облака приобрели форму
побережья, окаймленного яркими пляжами, полуостровами, мысами, островами,
где были темные горы, увенчанные лесами. За нашим бушпритом простирался
архипелаг, обширный и охвативший все небо, и лазурные каналы открывались,
чтобы принять нас. Нос корабля нырял, поднимался, подпрыгивал и снова
поднимался, выше и выше; и туман разбивался о него и рассыпался по обе
стороны длинными перьями медленно падающих струй, а над нами кружили и
кричали огромные морские птицы. И в голосе Джипа я услышал то же дикое
торжество, бескрайнее, как голубевшие впереди горизонты.
- ЧЕРЕЗ РАССВЕТ! НАД ВСЕМИ ВЕТРАМИ ЗЕМЛИ! МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ В ПУТЬ!
6
Когда-то, еще маленьким мальчиком, я лежал на лужайке, глядя вверх на
проплывающие над крышей тучи, и воображал, что они стоят на месте, а я и
крыша поднимаемся к ним вверх. Теперь же это происходило наяву.
Канал открылся перед нами, когда мы плавно и стремительно выходили в
море, - ослепительная голубая ширь, на которую больно было смотреть
глазам. Над нами и под нами была чистейшая бесконечная лазурь, бездонная
голубизна идеального моря и совершенного неба - если там и был разделявший
их горизонт, это ускользало от моего ослепленного зрения. И под длинными
лучами низкого солнца голубизна стремительно превратилась в пылающее
золото, пронизанное полосками мерцающей белизны; были то тоненькие полоски
рассветных облаков или барашки волн, гонимых ветром, или и то, и другое
вместе - откуда мне было знать? Я поднялся выше забот, выше мыслей. Я
стоял, объятый восторгом. Мы плыли по свету - свет наполнял наши паруса и
рябил под кормой, светом мы дышали, он заполнял наши вены и заставлял
пульс биться быстрее. А перед нами, раскинувшись в холмистых волнах
облаков, лежали острова рассветного архипелага.
Однако, по мере того, как мы приближались, они не потеряли вида, не
растворились, как это обычно бывает с облаками, в бесформенные,
нематериальные клочья. Они стали резче, тверже и становились все более
отчетливыми с каждой минутой, казалось, они материализовались из туманов
вдали так же, как это делают вполне обыденные места. Кружащиеся пятна
белого по их золотым краям становились волнорезами, разбивающимися об
обширные бледные пески: я слабо слышал их, когда мы проходили мимо.
Тенистые серые вихри леса в их сердцевине превращались в верхушки высоких
деревьев, шелестящих на ветру листьями, ветер донес ко мне их тяжелое
медленное дыхание и - очень слабо - аромат листьев и сосновых игл,
папоротников и влажного перегноя, запахи древних лесов, давно исчезнувших
с лица земли. Примерно на высоте деревьев хлопали крылья, уже не морских
птиц, а ширококрылых хищников, паривших и устремлявшихся вниз: скоп,
ястребов и гордых орлов. С маленьких островков, попадавшихся нам на пути,
доносился скорбный жалобный лай, и серые силуэты двигались на фоне скал,
поднимая круглые головы, следя за нами, когда мы миновали их; иные в
страхе обращались в бегство. Я видел мало признаков какой-то другой жизни,
хотя как-то, я с уверенностью могу сказать, мимолетно обрисовался черный
силуэт оленьих рогов на сине-золотом фоне; но признаков присутствия
человека я не увидел. Однажды, правда, когда мы огибали высокий серый мыс,
ко мне из гребня лесов донесся пронзительный зов труб, поднявшись вниз и
замолкнув. Меня никогда не волновали подобные звуки, но этот был здесь к
месту, жалобный и торжественный одновременно, словно эти дикие берега
обрели голос, чтобы воспеть свое одинокое великолепие. Он пел прямо мне в
душу, и я поддавался ему, забыв обо всех прочих чудесах в этом тихом
пении, я рвался сойти на землю, отбросив все мои тревоги на пляже и
бегать, свободным, по густым лесам. Меня резко вывела из транса рука Молл,
упавшая мне на плечо.
- Лучше не прислушивайся, мой добрый сэр, - спокойно заметила она, -
когда играют не люди.
- Не люди? - тупо повторил я. - Но то, что я слышал, не ветер.
- А я разве это говорила? Но на этом прекрасном острове нет людей.
Музыки много, но людей нет.
Пляж появился перед нами. Прямо над линией моря на фоне светлых
песков неестественно прямо возвышалась высокая черная скала, ее склоны,
поблескивавшие, как потрескавшееся стекло, вырисовывались грубо, но
безошибочно. Над нашими головами заскрипели паруса, заскрежетало оружие, и
изношенное дерево под моими ногами наклонилось под новым углом; корабль
менял галс. Прозвучали приказы, и люди кинулись к брасам. Я огляделся:
теперь у руля стоял Джип, и он уводил корабль подальше от берега.
- Самый мудрый штурман на свете, - прокомментировала Молл. - В этих
местах есть много способов налететь на скалы. - Дружески хлопнув меня по
плечу, она вернулась назад на квартердек, чтобы присоединиться к Джипу. Я
рассеянно потер царапину и прислушался к песне, которую пел какой-то
матрос под эту зловещую музыку, замиравшую вдали за кормой.
Здесь нет ни старости, ни печали,
Как звезд на небе
Тучных стад в долине,
Великие реки струятся
По цветущим равнинам,
Ручьи молока и меда,
Ручьи крепкого эля,
Здесь нет ни голода, ни жажды,
В Пустынных Землях,
В стране Вечной Юности.
- Отставить, ты, тарахтело! - зарычал капитан Пирс, но певец уже
замолчал. С холмов с насмешливым карканьем поднялась стая серых ворон, и
это было последнее, что мы услышали.
Мой взгляд был все еще прикован к берегу, но облачные острова по обе
стороны уже исчезали, становились все дальше и дальше, снова растворяясь в
туманном далеко. Я не сразу заметил, как рядом со мной опять оказался
маленький стюард:
- Капитан свидетельствует свое уважение, хозяин, и спрашивает, не
выпьете ли вы с ним и со штурманом вина перед обедом на квартердеке?
Конечно, я бы выпил. После тревог и всех этих экскурсов - Господи,
неужели это было только вчера? - а также бессонной ночи я чувствовал, что
мне срочно надо выпить, желательно, чего-нибудь покрепче. Я подумал,
интересно, они возят на каперах ром? "Вино", однако, оказалось чем-то
вроде мадеры, дымчатым и невероятно крепким, оно подавалось судовым коком
в оловянных кубках вместимостью в полпинты. После второго бокала я уже
совсем не чувствовал боли и ощущал себя достаточно уверенно, чтобы,
подражая Джипу и капитану, положить ноги на поручни и покачиваться на
стуле в такт легкому прыгучему движению судна, в то время, как Молл
облокотилась на огромный руль. Однако что-то не давало мне покоя, и когда
мы поднялись, чтобы сойти вниз, я сообразил что это было.
- Солнце! Оно уже почти село! Но, черт побери, мы же отплыли на
рассвете! А это было не более двух часов назад. И уже обед?
Пирс громко загоготал, его челюсти застучали и затряслись, и в ответ
ему с нижней палубы прозвучал негромкий смешок. Джип изо всех сил старался
сохранить серьезное выражение лица, но у него ничего не вышло. И только
Молл даже не улыбнулась, но серьезно смотрела на меня со скамейки
рулевого.
- Валяйте, смейтесь, - непринужденно сказал я. - Ничего, здесь
новичок на судне.
- Извини, Стив, - ухмыльнулся Джип. - Мне помнится, меня в первый раз
это тоже потрясло, а ведь меня предупреждали. Вспомни, к востоку от
солнца, к западу от луны - вот где лежит наш путь. Так что оно,
натурально, садится сейчас у нас за спиной, и мы теряем день. Не волнуйся,
мы наверстаем его на обратном пути. А теперь пошли поедим.
Я немного опасался пищи, смутно припоминая рассказы о сухом печенье
из изъеденной долгоносиками муки и солонине, жесткой, как камень и
плесневелой. Мне следовало знать лучше. Маленькая кают-компания была ярко
освещена покачивающимися бронзовыми лампами, мебель была в стиле королевы
Анны или что-то в этом роде - я не назвал бы ее антикварной, во всяком
случае, на этом судне, - стол был сервирован ярко начищенным серебром.
Капитан Пирс, по всей видимости, занимался доходным бизнесом; как бы там
ни было, он жил на широкую ногу. Пять перемен, с вином, даже закусок было
несколько сортов, в основном, тушеные овощи и нарезанное кусками мясо, а
кроме того, жареная дичь, на каждого по птице. Все трехзвездочные
рестораны в городе готовы были бы пойти на убийство, только бы заполучить
такое. Я ощутил некоторое беспокойство, когда мне сообщили, что это
золотые ржанки, - они ведь, кажется, были редкими птицами. Но здесь все
делалось иначе, к тому же ничто уже не могло вернуть птичек, и я с
жадностью проглотил блюдо. В море мой желудок первое время всегда был не в
лучшем виде, но только не здесь. Движение могло быть точно таким же, но,
