слышал следующей команды, но почувствовал грохот, когда откатили назад
пушки, и осторожно открыл глаза. Сквозь красные сполохи я увидел, как
экипаж моего орудия с грохотом ударил пушкой о лафет. Ствол шипел и
изрыгал пар, когда его вытерли, резким движением засунув внутрь и тут же
вытащив комок влажных тряпок, намотанных на шест. Затем - очень осторожно
- из глубоких кожаных сумок были вынуты мешки с пыльной по виду тканью и
засунуты в жерло орудия. Это были пороховые патроны, и одна искра из
по-прежнему горячего после выстрела орудия могла вызвать ужасающую
катастрофу. Чтобы удерживать заряд, в ствол загнали большие комья грубого
волокна и умяли тяжелым щитом на десятифутовом черенке. Только тогда
вкатили железное ядро - оно выглядело невероятно маленьким - и, с свою
очередь, загнали его в ствол. Это была достаточно простая операция, но она
проводилась среди удушающего дыма и раскаленного металла и буквально за
одну-две секунды. Экипаж двигался и прыгал вокруг орудия с удивительным
изяществом - у каждой пушки повторялись отработанные движения, и палуба,
казалось, была охвачена каким-то странным танцем, диким и смертельным.
- ВЫКАТИТЬ ОРУДИЯ! - прозвучала команда Пирса. - ГОТОВЬСЯ! ПЛИ!
И снова оглушительный гром, снова волна, и "Непокорная" накренилась,
пламя и обжигающий дым. Корабль, паруса, все исчезло в смрадной туче. Я не
видел даже собственных рук. И это - на открытом воздухе, а оружейная
палуба, наверно, являла собой какое-то средневековое видение из ада. Меня
душила паника и неожиданная отчаянная потребность понять; я вслепую
потянулся и схватил теплые руки. Дым отнесло в сторону, и я обнаружил, что
вместо Молл держу за руки какого-то дикого ухмыляющегося озорного
мальчишку, а на ее почерневшем от пороха лице сверкали зеленые глаза.
- МОЛЛ! - заорал я. - Тебе что, действительно пятьсот лет?
Она закатила глаза, продемонстрировав белки:
- Слава Господня, парень, нашел время спрашивать!
- Я должен был спросить! Ты ведь жертвуешь жизнью - ради меня - ты
ведь не так многим рискуешь? Или рискуешь?
Она медленно кивнула головой:
- Да, рискую. Так уж устроен мир.
- Господи, - обмяк я.
Она негромко засмеялась:
- Я ведь говорила тебе, что мера всех вещей меняется? Всего на свете
- даже часов и расстояний. Время - это, что поворачивает Великое Колесо,
ось - в середине Сердца или в стебле Сердцевины, если хочешь. Люди видят
это в различных формах. Но разбей границы, вырвись наружу - и мир
становится шире. А с ним и, должно быть, его часы. Что они, как не две
стороны одной ткани, разрезанные по одной мерке? Так и твой путь - по
одной стороне ткани, но так же и по другой, вперед-назад. Чем дальше твой
путь, тем меньше ты сидишь на месте, тем меньше тебя держат часы. А я, я -
скиталица. И здесь отпущенный тебе срок измеряется тем, сколько ты
отыгрываешь для себя. И, может быть, таков, сколько ты можешь выдержать.
Многие зарабатывают долгий срок и живут длинную жизнь, но в конце
возвращаются к своим, пойманные в паутину, от которой так и не смогли
избавиться. Уходят назад и забывают. Но только не я, я - никогда! - Она
хмуро посмотрела на меня. - Что было для меня в этом мире, среди публичных
домов и притонов, мошенников и головорезов? Я хотела жить, учиться,
находить что-то лучшее - или порождать его!
Под крики экипажа и звон цепей орудия снова были выкачены вперед.
Командир канониров откинул назад покрывало с запала, и мы снова нырнули и
закрыли уши, когда сверкающий пальник вошел в порох. В этот раз я открыл
глаза - канониры прыгали и радостно орали.
- Похоже, мы попали - Господи! - Я снова потряс головой. - Уже
пятьсот лет... Ты можешь прожить еще столько же, если не больше, и все
готова поставить на карту в такой дурацкой заварухе, как эта?
- Почему бы и нет? Что есть богатство, если ты только копишь его и
никогда им не пользуешься? Как долго мне нравилась бы моя жизнь, если бы я
не рисковала ею ради доброго дела? Чем дольше ты остаешься в этом мире,
тем больше ты должен рисковать собой, чтобы придать годам смысл! Это ты,
мой мальчик, у кого за спиной всего несколько лет, больше рискуешь в эту
ночь, и, похоже, из чисто дружеских побуждений. Если бы это была любовь, я
могла бы понять - но ты ведь никогда не любил, не так ли?
Она замолчала и подняла глаза вверх. Я тоже услышал его - глухой
стук, словно захлопнулась дверь, очень глубокий, а следом за ним -
шипящий, падающий свист. Но не успел я сообразить, что это такое, как Молл
бросила нас обоих ничком на палубу. Прямо над нашими головами разлетелось
в щепки дерево, что-то с глубоким звенящим стуком упало, и доски под нами
подскочили под быстрой дробью ужасающего треска.
- ...Похоже, мы их разбудили, - сказала Молл прямо мне в ухо, и тут
наши пушки рявкнули в ответ, но не залпом, а свирепым продольным огнем,
похожим на барабанную дробь, выстрелив в тот же момент, как были готовы. Я
едва ли понял, что имела в виду Молл. Скорчившись за поручнями, вздрагивая
при каждой детонации, я странным образом ощущал себя в отрыве от всего
этого ада. Полуослепший, полуоглохший, насмерть перепуганный, но
отстраненный. Случайно или намеренно Молл вызвала во мне бурю худшего
свойства.
Какого черта я сейчас с такой горячностью бросался за Клэр? Чтобы
спасти ее, да; но ведь я нанял целый корабль вояк, способных лучше меня
справиться с этой задачей. Почему для меня было столь важно пойти с ними
самому? Я не хотел прятаться за их спинами, показать себя трусом в такой
крутой компании, но если я буду тянуть их назад, они мне тоже спасибо не
скажут. Тогда зачем? Что я пытался доказать? Что я действительно могу быть
к кому-то неравнодушен?
Я НЕ БРОСИЛ ЕЕ... Черта с два не бросил. Когда смотришь в жерло
пушки, трудно становится жить во лжи. Оно вроде как срывает с тебя
покровы. Страх отбросил мою маску, отшелушил лак. Медленно, тщательно,
АККУРАТНО. Я бросил Джеки - и, похоже, бросил так холодно и жестоко, как
только можно вообще бросить женщину. Я сохранял внешний вид и предавал ее
мягко - ради нее, как мне нравилось думать, но главным образом, ради себя
самого. Просто проклятая витрина... или я обо этом всегда знал? Этого
сказать я не мог. Зато впервые понял, что она, должно быть, знала; я ни на
минуту не мог ее обмануть - как не смог обмануть Молл. Тогда с какой стати
Джеки подыгрывала мне - притворялась, что наш роман сходит на нет, что мы
постепенно расходимся?
Ради меня. Она продолжала любить меня, по крайней мере, настолько,
что позволила мне сохранить свое достоинство в то время, когда могла его
полностью уничтожить. Позволила мне продолжать играть свою роль, ибо
знала, как мне это было необходимо, как пусто мне стало бы без этого. Она
любила меня, это точно. А я ее предал, и, может быть, с ней - себя.
То, что я видел сквозь пороховой дым, было моим прошлым, я видел себя
в последние несколько лет. Разочарование, медленно подкрадывавшаяся
нечестность, которые я постоянно находил в своих отношениях, находил все
чаще и чаще, это отравляло их изнутри; когда же я впервые стал это
замечать? Довольно скоро после того, как они появились. Каким-то образом
все уже было не то, никогда и ничего - или никто. До тех пор, пока я не
запер женщин в отдельный кабинет в моей жизни, приятный, безопасный и
пустой. Зачем? Потому был слишком полон самим собой, чтобы понять, что в
действительности держал на ладони? Потому что был таким идиотом, что сам
себя лишил этого, променяв на какое-то сомнительное золотое будущее?
Нечестность - смешно. Она на самом деле присутствовала, да только во мне
самом.
Рука Молл на моем плече подняла меня, и я снова скорчился за
поручнями вместе с остальными. Все еще погруженный в свои переживания, я
едва замечал тяжелые ленты тумана, смешивавшиеся с дымом, все больше
серевшее небо над вантами. На его фоне раздувались порванные выстрелом,
тлеющие высокие паруса, а под ними - огромный черный корпус корабля,
казалось, с устрашающей, непостижимой скоростью несшийся к нам. На его
высоком кормовом транце по-прежнему ухмылялись фонари, ибо они были
вырезаны в форме огромных фантастических черепов, совершенно
нечеловеческих, - вырезаны или они были настоящими? И когда черный борт
навис над нами, я увидел, как выставились огромные дымящиеся хоботы пушек
и стали опускаться. С нашей палубы раздался дикий хор воплей, а из тени
сверху - ужасающий гортанный вой; это точно были Волки. Их вой мог
напугать кого угодно, мне от него стало просто жутко. Но теперь я знал,
что делаю, и это было до ужаса просто.
- Это все, что у меня осталось! - крикнул я в ухо Молл, и, казалось,
она поняла. - Не много, ты права... но я должен защищать это! Я ДОЛЖЕН
драться...
Шанс полюбить еще раз. Если я его потеряю...
Нет. Только не ЭТО. Клэр!
А затем два корабля сошлись вместе, и человеческие голоса потонули в
визге изуродованного дерева и протяжном скрежете и треске. "Непокорная"
стояла прямо под "Сарацином", и раздутый, гораздо более высокий борт
торгового судна врубался прямо в наши поручни, треща и расщепляясь, -
нависающий утес в рассветном полумраке. Матросы вскочили, взмахнув
многозубчатыми железными абордажными крюками на длинных рукоятках, и
выбросили их вперед, чтобы зацепиться за поручни и порты, пришвартовывая
нас к нависающему сверху утесу.
- ТОГДА ВПЕРЕД! - закричала Молл и вскочила на поручень. А потом
воспоминания, думы, все остальное рассеялось в громе, потрясшем вселенную.
Волки выстрелили в упор, но они слишком долго выжидали. Пронизывающее
демоническое дыхание прорезало воздух, но залп двадцатипятифутовых орудий,
который мог разнести наш уязвимый корпус, просвистел над нашими головами,
ужасающе близко, и ударил через такелаж и паруса, не причинив вреда. За
исключением одного. Огромная сосновая грот-мачта подскочила в своем гнезде
и изогнулась, как раненное живое животное, отбросив как минимум одного из
матросов, сидевших на мачтах, и выкинув его широкой дугой за борт, так,
что помочь ему было невозможно. Затем с долгим рвущимся звуком,
сопровождавшимся резким треском, она медленно упала. В сплетении
оторванного такелажа она с треском повалилась среди мачт "Сарацина" и там
застряла, беспокойно покачиваясь, так деревья в густом лесу поддерживают
своего упавшего товарища.
Это был ужасный момент. Но в рассеивавшемся дыму я увидел, что на
поручне никого нет, а потом увидел Молл - ее длинные волосы тлели, она
цеплялась, как паук, за черную обшивку "Сарацина" - цеплялась и лезла
наверх. Я прыгнул на поручень и бросился вслед за ней, лишь смутно слыша
рев, когда остальные сделали то же самое. Я посмотрел вниз...
Зуб топорика вцепился в древесину и удержался - к счастью для меня. Я
заколебался. Затем прыгнул на грань хаоса, скребя ногами в поисках опоры
для ног, как повешенный, изо всех сил стараясь отогнать от себя мысли о
глубинах, в которые только что заглянул, развеявших мои мысли, как сухие
листья под порывом ветра. Огромная пустота с кружащимися стремительными
химерами, а за ней - полет бешеной скорости, серо-стальная бесконечность с
полосками горького света. Она мелькнула в тумане и исчезла в ту же
секунду, как я увидел ее, словно бельмо на глазу...
А потом мои ноги ударились о головки болтов и край древесины, рука
схватилась за край порта. С такой твердой опорой лезть было довольно
легко. Я пригнулся, когда дрок с шипением упал, срезанный мощным ударом
