мотья, свои драгоценности, грязь и гармонию своего простершегося тела, и
свою голову, увенчанную кружевной башней...
Так я любуюсь раковиной, при которой я улитка.
Колокола моей церкви звучат в долине; их чистый голос разливается,
как хрустальный ток, в тонком морозном воздухе. И пока я расцветаю, впи-
вая их музыку, вдруг солнечная полоса рассекает серую оболочку, скрывав-
шую небо. И в этот самый миг моя Глоди хлопает в ладоши и кричит:
- Дедушка, я его слышу! Жаворонок, жаворонок!..
Тогда я, смеясь от счастья при ее звонком голосочке, целую ее и гово-
рю:
- Слышу его и я. Птичка весенняя моя...
ГЛАВА ВТОРАЯ
ОСАДА, ИЛИ ПАСТУХ, ВОЛК И ЯГНЕНОК
Знаем ваших ягнят:
Пусти их втроем - волка съедят.
Середина февраля
Мой погреб скоро будет пуст. Солдаты, которых господин де Невер, наш
герцог, прислал для нашей защиты, как раз принялись за мой последний бо-
чонок. Не будем терять времени, идем пить вместе с ними! Разоряться я
согласен; но разоряться весело. Не первый раз! И если божественному ми-
лосердию угодно, то и не в последний...
Славный народ! Они огорчаются еще больше моего, когда я им сообщаю,
что влага убывает. Некоторые мои соседи относятся к этому трагически. А
я перестал, меня не удивишь: я достаточно бывал в театре на своем веку,
я уже не отношусь серьезно к скоморохам. И насмотрелся же я этих харь, с
тех пор как живу на свете, - швейцарцев, немцев, гасконцев, лотарингцев,
боевой скотины, в сбруе и с оружием, саранчи, голодных псов, вечно гото-
вых грызть человечину! Кто когда мог понять, за что они дерутся? Вчера -
за короля, сегодня - за лигу. То это святоши, то это гугеноты. Все они
хороши! Лучший из них и веревки не стоит, чтобы его вешать. Не все ли
нам равно, один ли жулик или другой мошенничает при дворе? А что до их
претензии вмешивать в свои дела господа бога... нет уж, милые мои голуб-
чики, господа бога вы оставьте! Он человек пожилой. Если кожа у вас
свербит, царапайтесь сами, бог без вас обойдется. Не безрукий, поди. По-
чешется, если ему охота...
Хуже всего то, что они и меня хотят принудить валять с ними дурака!..
Господи, я тебя чту и полагаю, при всей моей скромности, что мы с тобой
видимся не один раз в день, если только не врет поговорка, добрая
галльская поговорка: "Кто пьет много, видит бога". Но мне бы никогда в
голову не пришло говорить, как эти пустосвяты, что я с тобой отлично
знаком, что ты мне родня, что все свои дела ты возложил на меня. Ты уж
мне разреши оставить тебя в покое; и единственное, о чем я тебя прошу, -
это чтобы и ты поступил со мной так же. Нам обоим хватит работы, каждому
по своему хозяйству, тебе - в твоей вселенной, и мне - в моем мирке.
Господи, ты мне дал свободу. Я плачу тебе тем же. А эти вот лодыри жела-
ют, чтобы я распоряжался вместо тебя, чтобы я говорил от твоего лица,
чтобы я высказался, каким образом тебе угодно быть вкушаему, и чтобы то-
го, кто вкушает тебя иначе, я объявил врагом и твоим и моим!.. Моим?
Дудки! У меня врагов нет. Все люди мне друзья. Если они дерутся, это их
добрая воля. Что до меня, то я выхожу из игры... Да, кабы можно было! В
том-то и дело, что они не дают, мерзавцы. Если кому-либо из них я не
стану врагом, то врагами мне станут и те и другие. Так ладно же, раз,
посреди двух станов, я буду вечно бит, начнем бить и мы! Я готов. Чем
подставлять бока, бока, бока, дадимка лучше сами тумака.
Но кто мне объяснит, для чего заведены на земле все эти скоты, эти
хари-стократы, эти политики, эти феодалы, нашей Франции объедалы, кото-
рые, воспевая ей хвалу, грабят ее на каждом углу и, покусывая наше се-
ребро, приглядывают и соседское добро, покушаются на Германию, зарятся
на Италию и в гинекей к Великому Турку нос суют, готовы поглотить поло-
вину всей земли, а сами и капусты на ней посадить не умеют!.. Полно, мой
друг, успокойся, раздражаться не стоит! Все хорошо и так, как оно
есть... пока мы его не улучшим (а это мы сделаем при первой возможнос-
ти). Нет такой поганой твари, которая бы на что-нибудь не годилась. Слы-
хал я, что однажды господь бог (что это я, господи, только о тебе сегод-
ня и говорю?), с Петром прогуливаясь вместе, увидел в Бейанском пред-
местье - сидит женщина сложа руки и умирает от скуки. И до того она ску-
чала, что наш отец, пошарив в доброте сердечной, вытащил, говорят, из
кармана сотню вшей, кинул их ей и сказал: "На тебе, дочь моя, поза-
бавься! И вот женщина, встрепенувшись, начала охотиться; и всякий раз,
как ей удавалось подцепить зверюшку, она смеялась от удовольствия. Такая
же милость, должно быть, и в том, что небо нас наградило, ради нашего
развлечения, этими двуногими тварями, которые гложут нам шкуру. Так бу-
дем же веселы, ха-ха! Гниды, говорят, признак здоровья. (Гниды - это на-
ши господа.) Возрадуемся, братья: ибо в таком случае нет никого здоровее
нас... И потом, я вам скажу (на ушко): "Терпение! Наша вывезет. Холода,
морозы, сволочь лагерная и придворная побудут и пройдут. Добрая земля
останется, и мы, чтобы она рожала. Она за один помет с лихвой свое вер-
нет... А пока прикончим мой бочонок! Надо очистить место для будущего
урожая".
Моя дочь Мартина мне говорит:
- Ты - бахвал. Тебя послушать, так можно подумать, что ты только
глоткой и умеешь действовать: ротозейничать, трезвонить языком, зевать
от жажды да на ворон; что ты спишь и видишь, как бы кутнуть, что ты го-
тов пить, как губка; а ты и дня не проживешь без работы. Тебе хотелось
бы, чтобы тебя считали вертопрахом, сорвиголовой, мотом, гулякой, кото-
рый не знает, что у него в кошельке, туго он набит или налегке; а сам бы
заболел, если бы у тебя на дню всякое дело не отзванивало свой час, как
на курантах; ты знаешь до последней копейки все, что издержал с прошлой
ПАСХИ, и еще не родился тот человек, который бы тебя надул... Простачок,
буйная головушка! Полюбуйтесь на этого ягненка! Знаем ваших ягнят: пусти
их втроем - волка съедят...
Я смеюсь, я не возражаю госпоже зубастой. Она права!.. Напрасно она
все это говорит. Но женщина молчит только о том, чего не знает. А меня
она знает, ведь я же ее сработал... Чего уж. Кола Брюньон, сознайся,
старый ветрогон: как ты там ни блажи, никогда тебе не быть совсем блаж-
ным. Само собой, и у тебя, как у всякого, есть блажь, за пазухой, и ты
ее при случае показываешь; но ты ее суешь обратно, когда тебе нужны сво-
бодные руки и ясная голова для работы. Как у любого француза, у тебя так
прочно сидят в башке чувство порядка и рассудок, что ты, забавы ради,
можешь и покуролесить: опасно это только простофилям, которые смотрят на
тебя, разинув рты, и вздумали бы тебе подражать. Пышные речи, звучные
стихи, головокружительные затеи-все это весьма приятно: воодушевляешься,
загораешься. Но при этом мы палим только хворост; а самых дров, в сарае
сложенных, не трогаем. Фантазия моя оживляется и задает спектакль моему
разуму, который ее созерцает, удобно усевшись. Все мне занятно. Театром
мне служит вселенная, и я, не вставая с кресла, смотрю комедию: рукопле-
щу Матамору или Франкатриппе, наслаждаюсь турнирами и царственными
празднествами, кричу "бис!" всем этим людям, которые ломают себе шею.
Это они, чтобы доставить нам удовольствие! Дабы его усугубить, я делаю
вид, будто и сам участвую в потехе и верю ей. Какое там! Я верю всему
этому ровно настолько, чтобы мне было занятно. Так же вот, как я слушаю
сказки про фей. И есть не только феи... Есть важный господин, живущий в
Эмпирее... Мы его чтим весьма; когда он проходит по нашим улицам, пред-
шествуемый крестом и хоругвью, с песнопениями, мы облекаем в белые прос-
тыни стены наших домов. Но между нами... Болтун, прикуси язык! Тут пах-
нет костром... Господи, я ничего не сказал! Я снимаю перед тобой шля-
пу...
Конец февраля
Осел, общипав луг, сказал, что стеречь его больше не требуется, и
отправился объедать (стеречь, хотел я сказать) другой, по соседству.
Гарнизон господина де Невера сегодня утром отбыл. Любо было смотреть на
них, жирных, как окорока. Я был горд нашей кухней. Мы расстались с серд-
цем на устах, уста сердечком. Они высказывали всяческие любезные и учти-
вые пожелания, чтобы наши хлеба хорошо уродились, чтобы наш виноград не
померз.
- Работай, дядя, - сказал мне Фиакр Болакр, мой постоялец-сержант.
(Так он меня зовет, и по заслугам: "Тот настоящий дядя, кто потчует, в
рот не глядя".) - Не жалей трудов и возделывай свой виноградник. На свя-
того Мартына мы к тебе вернемся пить...
Славный народ, всегда готовый прийти на помощь честному человеку, ко-
торый за столом борется со своим жбаном!
Все чувствуют себя как-то легче после их ухода. Соседи осторожно рас-
купоривают свои тайнички. Те, что еще недавно ходили с постными лицами и
стонали от голода, словно в животе у них сидел волк, теперь изпод соломы
сеновальной, из-под земли подвальной откапывают, чем накормить этого
зверя. Нет нищего, который бы не сумел весьма умно, охая со всеми заод-
но, что ничего-то у него нет давно, припрятать лучшее свое вино. Я сам
(уж и не знаю, как это так вышло), чуть только отбыл мой гость Фиакр Бо-
лакр (я проводил его до конца Иудейского предместья), вдруг вспомнил,
хлопнув себя по лбу, про некую бочечку шабли, случайно забытую под конс-
ким навозом, куда она была положена для тепла. Я был этим весьма опеча-
лен, как это поймет всякий; но когда зло содеяно, то оно содеяно, и с
ним приходится мириться. Я и мирюсь. Болакр, мой племянник, ах, чего вы
лишились! Какой нектар, какой букет!.. Но вы не горюйте, мой друг, мой
друг, но вы не горюйте: его выпьют за ваше здоровье!
Люди ходят по соседям, из дома в дом. Показывают друг другу находки,
обнаруженные в погребах; и перемигиваются, как авгуры, со взаимными
поздравлениями. Толкуют про убытки и напасти (по женской части). Соседс-
кая беда веселит, и забываешь свою собственную. Справляются о здоровье
супруги Венсана Плювьо. После каждого войскового постоя в городе, по
странной случайности, эта доблестная дочь Галлии распускает пояс. Отца
поздравляют, восхищаются мощью его плодоносных чресл в час общественного
испытания; и по-дружески, смеха ради, без всякого злого умысла, я похло-
пываю по пузу этого счастливчика, у которого, говорю я, дом ходит с пол-
ным животом, когда все прочие при пустом. Все посмеиваются, как и следу-
ет, но вежливенько, по-простецки, во весь рот. Однако Плювьо наши позд-
равления приходятся не по вкусу, и он говорит, что лучше бы я смотрел за
собственной женой. На что я ответил, что уж ее-то счастливый обладатель
может спать крепко, не опасаясь за свой клад. Что подтвердил и стар и
млад.
Но вот и масленица. Как ни плохо мы оснащены, ее надо ознаменовать.
Это дело чести и для города и для каждого из нас. Что сказали бы про
Кламси, родину сосисок, если бы к мясоеду у нас не оказалось горчицы?
Сковороды шипят; уличный воздух напоен сладким запахом жира... Прыгай,
блин! Выше! Прыгай, для моей Глоди!..
Гром барабанов, переливы флейт. Смех и крики...
Это господа из Иудеи [1] являются на своей колеснице с визитом в Рим.
Во главе идут музыка и алебардщики, рассекающие толпу носами. Носы
хоботом, носы копьем, носы охотничьим рогом, носы дулом, носы в колюч-
ках, словно каштаны, или с птицей на конце. Они расталкивают зевак, ша-
рят в юбках у девиц, а те визжат. Но все шарахается и бежит перед коро-
лем носов, который прет, как таран, и, словно бомбарду, катит свой нос
на лафете.
Следует колесница Поста, императора рыбоедов.
Бледны, зелены, хмуры - тощие, дрожащие фигуры, в рясах и скуфьях или
о рыбьих головах. Сколько рыб! У одного в каждой руке по карпу или по
треске; у другого на вилке, вот, смотри, насажены пескари; у третьего на
плечах щучья голова, изо рта у нее торчит плотва, и он разрешается от
