внутриевропейской торговле, и здесь же были развиты институциональные и
технологические средства, послужившие расширению торговли за пределы Европы.
Как только выяснилось, что суда, изготовлявшиеся для нужд местной торговли,
пригодны для дальних морских экспедиций, торговое освоение африканского и
американского берегов Атлантического океана пошло тем же ходом, что и прежнее
расширение торговых связей к северу и западу от Италии. Как и прежнее
внутриевропейское развитие, заморская экспансия усиливала торговый капитализм
и питала его дальнейший рост. Заморская торговля не породила этого явления;
она представляла собой только ветвь гораздо более древнего дерева.
Технология и расширение рынков
Рост рынков в период от XV до XVIII веков был не революционным, но, скорее,
постепенным и последовательным. Он сопровождался подъемом наук и технологий,
особенно начиная с XVII века. Многие специалисты по экономической истории
полагают, что причиной совершенствования западных технологий был рост рынков.
С этой точки зрения, технологический прогресс не был независимым фактором
роста, но представлял собой реакцию на возникающие экономические потребности и
осуществлялся ремесленниками, в распоряжении которых были только
профессиональное мастерство, терпение, эксперимент и личная одаренность. С XV
по XVIII век и рынки, и технологии развивались шаг за шагом, постепенно, и во
многих случаях технологическое развитие происходило как почти автоматическая
реакция на новые экономические потребности. С другой стороны, полное парусное
снаряжение представляет собой образец такого технологического развития,
которое способствовало прогрессу торговли, и является примером обратной связи
-- от технологии к росту рынков. Поскольку в данном случае были удовлетворены
экономические потребности, насчитывавшие уже две тысячи лет, да и
технологические основы изобретения были известны уже многие столетия, в этом
изобретении нельзя усмотреть простой причинной зависимости между
экономическими потребностями и технологическим прогрессом. В этом случае нужно
учесть и другие факторы развития.
Сильнейшим свидетельством того, что именно рынки порождали рост технологий,
является указание на то, что примерно в XIV веке в Китае был достигнут не
меньший, а, может быть, и более высокий уровень технологического развития, но
эти задатки получили развитие в торговом мире Европы, а не в подчиненном
мандаринам Китае. Фундаментальные исследования Джозефа Нидхема убедительно
продемонстрировали богатство китайских достижений в науке и в технологии.
Нидхем приводит множество доказательств того, что "в период с I века до
рождества Христова и до XV века после рождества Христова китайская цивилизация
умела использовать знание природы для удовлетворения нужд человека гораздо
лучше, чем это удавалось Западу" [Joseph Needham, "Science and Society in East
and West", in Joseph Needham, The Grand Titration (London: George Alien &
Unwin, 1969), p. 190; см. также Е. L. Jones, The European Miracle:
Environments, Economies and Geopolitics in the History of Europe and Asia
(Cambridge: Cambridge University Press, 1981)].
Более того, Нидхем доказывает, что социальное и экономическое устройство
средневекового Китая по сравнению со средневековой Европой отличалось во
многих отношениях большей рациональностью. В то время как в Европе власть
передавалась по наследству, Китаем правили мандарины, класс государственных
служащих, не имевших права на передачу по наследству достигнутого ими
положения. Таким образом, очень специфическое преимущество китайской
цивилизации заключалось в том, что ведущие позиции в обществе занимали не по
праву рождения, а благодаря способностям. Имперские экзамены открывали допуск
в ряды бюрократии и обеспечивали преемственность ненаследственной элиты,
которая втягивала в себя лучшие мозги каждого поколения.
Но несмотря на эти преимущества, заключает Нидхем, социальные и культурные
ценности азиатского "бюрократического феодализма" были просто несовместимы с
капитализмом, а значит, и с современной наукой. Он подводит нас к
неутешительной мысли, что носители политической власти, если им дать такую
возможность, могут сдерживать развитие центров экономической власти, способных
обеспечить рост хозяйства:
Я полагаю возможным детально продемонстрировать причины, по которым азиатский
"бюрократический феодализм", который сначала способствовал росту
естественно-научных знаний и соответствующих технологий, позднее стал
противодействовать возвышению современного капитализма и современной науки,
тогда как европейская форма феодализма благоприятствовала тому и другому --
через собственный упадок и развитие нового общественного порядка. В китайской
цивилизации торговля не могла стать основой общественной жизни потому, что
основные концепции власти мандаринов противостояли не только принципам
наследственного аристократического феодализма, но и ценностной системе богатых
торговцев. Вообще-то, накопление капитала в Китае было возможным, но вложение
его в прибыльные промышленные предприятия сдерживалось усилиями "просвещенных
бюрократов", как и любые другие действия, которые могли угрожать стабильности
их господства в обществе. В силу этого торговые гильдии в Китае никогда не
имели такой власти и такого положения, как купеческие гильдии в европейских
городах-государствах. [Needham, "Science and Society, East and West", p. 197]
В "аграрно-бюрократических цивилизациях", как их называет Нидхем, никогда не
было условий, которые побуждали бы ремесленников и торговцев использовать
знания математиков и ученых-естественников для удовлетворения повседневных
нужд. По его словам, "интереса к природе и к экспериментированию, умения
предсказывать затмения и составлять календари -- то есть всего того, что умели
китайцы, -- было недостаточно... Купеческие культуры смогли добиться того, что
оказалось не под силу аграрно-бюрократическим цивилизациям, -- обеспечить
слияние прежде изолированных дисциплин -- математики и естественных наук"
[Joseph Needham, "Mathematics and Science in China and the West", Science and
Society (Fall 1956): 343; см. также Mark Elvin, The Pattern of the Chinese
Path (Stanford: Stanford University Press, 1973)]. К этому можно добавить, что
и китайского искусства навигации, и наличия морских судов, пригодных для
длительных плаваний, оказалось также недостаточно.
Мы не в силах дать исчерпывающий ответ на поставленные Нидхемом проблемы
сравнения социальной динамики -- а может быть, и никто этого сделать не в
состоянии, поскольку существующие знания о причинах социальных изменений
достаточно скромны. Между различными областями китайской империи существовали
значительные культурные и экономические различия, но, быть может,
доминировавшие рисосеющие регионы были менее заинтересованы в межобластной
торговле, чем разрозненные европейские государства. Можно констатировать, что
социальная система Китая поддерживала ценности, которые были враждебны не
только наследственной земельной аристократии, бывшей основой европейского
феодализма, но и буржуазному -- торговому и городскому -- образу жизни. Класс
ученых-бюрократов высоко ценил классическое образование и одновременно
культивировал презрение к материальному благополучию. (Из чего не следует, что
сами мандарины жили аскетично.) Сын удачливого торговца мечтал не о расширении
или простом продолжении семейного дела, но о подготовке к имперским экзаменам
и карьере чиновника. В свете этих ценностей забота о материальном преуспеянии
выглядела делом низким; результатом было состояние коллективной
самоудовлетворенности, которую можно назвать ограниченной и самодовольной.
Пример Китая особенно интересен потому, что он из тех времен, когда происходил
подъем капитализма на Западе. Но этот пример не уникален. Ни одна ранняя
цивилизация, включая греков и римлян, не смогла достичь ничего подобного тому
соединению торговли и естественных наук, которое было столь характерным для
Запада в последние четыре столетия.
В ранее процитированном отрывке из Коммунистического манифеста Маркс и Энгельс
также доказывали, что технологии не были главным источником того социального
переворота, который привел к подъему капитализма. Они усматривали первые
ростки капитализма уже в XVI веке, за 200 лет до драматического изменения
техники, которое известно как промышленная революция конца XVIII--начала XIX
века. Маркс и Энгельс никоим образом не разделяли идеи о технологическом
детерминизме. С их точки зрения, порядок причин и следствий был прямо
противоположным. Техника изменялась в ответ на давление экономических сил; и
подъем капитализма нельзя объяснить изменениями методов производства --
технологий. Для Маркса и Энгельса первичным источником изменений был рост
рынков, который порождал новый институциональный порядок, а уж результатом
этого оказывались технологические изменения. [Взляды Маркса на роль
технологических изменений рассмотрены в: Nathan Rosenberg, "Marx as a Student
of Technology", chap. 2 in Nathan Rosenberg, Inside the Black Box (Cambridge:
Cambridge University Press, 1973).]
В 1848 году Маркс и Энгельс связывали великие технологические достижения
промышленной революции не с развитием науки и человеческой изобретательностью,
не с протестантской этикой, а со специфической системой институциональных
установлении -- с капитализмом и с буржуазией:
Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более
многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все
предшествовавшие поколения вместе взятые. Покорение сил природы, машинное
производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароходство,
железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей
света, приспособление рек для судоходства, целые, словно вызванные из под
земли, массы населения, -- какое из прежних столетий могло подозревать, что
такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда! [К. Маркс и
Ф. Энгельс, Сочинения, 2-е изд., т. 4, с. 429. Развитие представлений Маркса о
крупной промышленности см.: К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, 2-е изд., т. 23,
с. 728.]
Они приписывали буржуазии уникальное пристрастие поощрять промышленные -- а
значит, и социальные -- изменения и утверждали, что "буржуазия не может
существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не
революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и
всей совокупности общественных отношений. Напротив, первым условием
существования всех прежних промышленных классов было сохранение старого
способа производства в неизменном виде" [там же, с. 427]. С их точки зрения,
давление конкуренции принуждало к извлечению наивысшей "прибавочной
стоимости". Одновременно конкуренция принуждала капиталистов вкладывать
прибыли в расширение системы. Таким образом, капитализм превратился в
социальную систему, внутренне склонную к развитию техники, порождающую
взрывной рост производительных сил общества благодаря соединению процессов
быстрого обновления технической основы производства и накопления капитала.
Здесь уместен призыв к осторожности. Для того, кто поглощен в первую очередь
изучением институтов, в центре внимания оказывается их влияние на движение
науки, изобретений и технологий. Но в главе 5, перейдя к анализу развития
промышленности, мы обнаружим, что технологии промышленной революции вызвали в
XIX веке такое расширение рынков, что по сравнению с ними развитие в XV--XVIII
столетиях выглядит просто убогим. Конечно, с XV по XVIII век взаимосвязи между
технологиями и расширением рынков могли быть совсем иными, чем в XIX и XX
столетиях, да и выбор точки отсчета здесь произволен, как и во всех сложных
процессах. Поскольку направление и форма причинно-следственных связей между
изменениями технологий и экономическим ростом не обязательно должны быть
одинаковыми для всех исторических периодов, то вопрос о том, являются ли
