очевидной неуместность унизительного представления, что люди конкурируют за
долю в общем пироге, как свиньи у корыта. В периоды роста люди видят
стабильность или улучшение своего благосостояния, хотя, может быть, другие
богатеют быстрее, и благодаря этому слабее ощущение, что успех других
ограничивает твои собственные экономические возможности.
Иными словами, возвышение купечества в Западной Европе никогда не стало бы
реальностью, если бы основные держатели богатств в этих странах не сочли, что
в их собственных интересах покупать у купцов и продавать им. В течение
длительных периодов времени в Англии и во Франции, если не в Голландии и в
Италии, основными держателями богатств были феодальные магнаты. Продавая свои
зерно, шерсть, лесные продукты и руды купцам и покупая у них товары дальних и
ближних стран, сеньоры способствовали подъему экономики городов, и в
результате последние стали богаче деревни, но и последняя при этом выиграла.
Поскольку сельское хозяйство еще долгое время после крушения феодализма давало
более половины всего производства, большие земельные состояния сохранились и в
XX веке. Некоторые члены земельной аристократии, на земле которых обнаружили
рудные месторождения, сильно разбогатели благодаря подъему промышленности и
промышленной революции; другие владели ценнейшей недвижимостью в Лондоне,
Париже и других растущих городах. Таким образом, вполне вероятно, что за века
промышленного роста, приведшего к закату феодализма, богатство наследственной
аристократии выросло, а не уменьшилось.
Представление об экономическом упадке земельной аристократии в результате
роста торговли оказывается, следовательно, просто исключительно скверным
описанием того, что происходило в реальности. Торговцы осуществляют -- с
помощью денег -- посредничество в обмене благами. Основные факторы торговли --
время, место, ликвидность и риск. Торговцы покупают здесь и продают там,
покупают сейчас и продают потом. Как правило, эти посреднические услуги
чрезвычайно ценны и для тех, кто продает торговцам, и для тех, кто покупает у
них. Представление о том, что упадок землевладельцев как-то связан с их
обращением к услугам купцов, есть просто извращение реальности.
В любом случае, в результате урбанизации западный мир перешел к
монетаризованной экономике, что гигантски расширило товарообмен как внутри
регионов, так и между ними. Нет сомнения, что неприспособившиеся к этому
изменению очень пострадали, но в целом землевладельцы как класс сильно
выиграли, так же как и торговцы, перед которыми открылись новые гигантские
области посредничества.
В то же время в период, когда ставкой в игре была жизнь, ничто не защищало
богачей -- будь это землевладельцы или купцы -- от обычных опасностей
невезения, войн, эпидемий, непредусмотрительности и политических ошибок. Уже в
XIX веке только очень немногие семьи землевладельцев могли возвести свое
происхождение к временам феодализма; по сходным причинам давностью корней
могли похвастать немногие семьи банкиров и купцов. Земельное богатство никогда
не было распределено равномерно. Обедневшие наследники аристократических семей
в XII и XIII веках отправлялись в крестовые походы, во время Столетней войны
-- в отряды наемников, а начиная с XV века -- в королевские армии. Некоторые
промотали свои состояния еще во времена расцвета феодализма. То, что другие
сделали то же самое в период подъема капитализма, вряд ли доказывает
реальность мелодраматического конфликта между землевладельцами и поднимающимся
классом торговцев. [Бродель в The Wheels of Commerce (New York: Harper & Row,
1982) отмечает, что разбогатевшие торговцы скупали землю у старой
аристократии, иногда в уплату долгов "расточительной, хвастливой и
экономически слабой" знати, (р. 594). Далее он пишет: "Тот же процесс
происходил в Японии, где купцы из Осаки использовали неудачи и
расточительность даймио... Рано или поздно господствующий класс превращается в
пищу для тех, кто идет им на смену", (р. 595). Но ведь это просто пересказ в
терминах классовой борьбы старой истории о неустойчивости богатства, и судьба
старой знати здесь далеко не исключение, а связь этого процесса с
фундаментальными экономическими и политическими изменениями чисто случайна.
Если сравнить список могущественнейших семей Франции и Англии в 950, 1150,
1350, 1550, 1750 и 1950 годах, насколько совпадают имена в любых двух списках?
Даже королевские фамилии изменились.]
Сами по себе упадок поместной системы и победа рыночных отношений в
сельскохозяйственном производстве могли соответствовать или не соответствовать
интересам феодальных землевладельцев. Но все эти изменения пришли не сами
собой. Они произошли в Европе в период подъема экономики и роста населения, а
оба эти фактора практически гарантируют повышение ценности земли. Кроме того,
это происходило в урбанизирующейся Европе, где был почти немыслим высший
класс, не имеющий отношения к городской жизни и к политической, экономической,
интеллектуальной и художественной активности городов.
Документы, отражающие последствия коммерциализации для семей землевладельцев,
рассеяны в регистрационных записях приходов и графств, в местных и семейных
исторических архивах, вынуждая историка к обобщениям на основе относительно
малого числа особых случаев. Исследование Лоуренса и Джейн Стоун [Lawrence
Stone and Jeanne С. Fawtier Stone, An Open Elite? England 1540--1880 (Oxford:
Oxford University Press, 1984)], которые проследили историю практически всех
крупных усадеб в трех английских графствах с 1540 по 1880 год, предоставляет
более широкую базу для эмпирических обобщений. [Графства Нортгемптоншир,
Хертфордшир и Нортумберленд "были выбраны ради наибольшего разнообразия
данных" (там же, с. 41). Хертфордшир расположен около Лондона, Нортумберленд
-- далеко от Лондона, на границе с Шотландией, а Нортгемптоншир -- посредине.
Выборка включала 2262 владельца 362 домов на протяжении 340 лет.] Эти усадьбы,
в которых концентрировалась политическая, социальная и экономическая власть
владельцев, представляли собой дорогостоящие сооружения, очень недешевые в
эксплуатации. На их содержание расходовались доходы от аренды и от других
сельскохозяйственных начинаний, центром которых они служили, и материалы
Стоунов, бесспорно, свидетельствуют, что на протяжении большей части
рассматриваемого периода они процветали. Одно из трех графств, Нортумберленд,
где получила развитие угледобывающая промышленность, сильнее всего
иллюстрирует "соединение интересов земли и денег" [там же, с. 285]. Стоуны
обнаружили, что в трех графствах за 340 лет только в семи случаях усадьбы были
проданы наследниками из-за финансовых трудностей, и только в сорока двух
случаях финансовые затруднения были одной из причин [там же, с. 157]. Продажа
крупных поместий, площадью более 3000 акров, была редким событием [там же, с.
171]. В 1880 году 9/10 крупнейших земельных состояний Англии все еще восходили
корнями к временам, предшествующим промышленной революции [там же, с. 220].
[Стоуны называют период между 1740 и 1860 годами "временем беспрецедентного
процветания землевладельцев", (с. 385).]
Почти в самом начале периода численность класса землевладельцев была резко
увеличена распределением церковных и коронных земель среди придворных и высших
чиновников. Стоуны обнаружили, что после этого стабильность крупных земельных
владений и соответствующих семей была существенно более высокой, чем принято
считать. Землю крайне редко продавали из-за финансовых затруднений; гораздо
чаще причиной продажи был брак или переход по наследству к владельцу другой
усадьбы, который на вырученные от продажи деньги покупал землю поближе к своим
владениям. Покупатели, как правило, также принадлежали к земельной
аристократии, и они либо округляли свои владения, либо вкладывали средства,
накопленные службой в правительственной администрации, в судебной системе, в
армии, на флоте или в Вест-Индской компании. Гораздо реже покупателями были
торговцы и банкиры, но даже когда это случалось, их наследники были склонны
избавиться от этой собственности, потому что поддержание стиля жизни сельского
магната обходилось недешево, и сам этот стиль был не так уж привлекателен для
тех, кто воспитывался в традициях коммерческого уклада. Гораздо охотнее
торговцы строили себе загородные дома для досуга и развлечений, не вкладывая
денег ни в какие сельскохозяйственные начинания, -- которые и служили основой
экономической роли помещичьих усадеб, -- и не участвуя в местной политической
жизни, тогда как именно участие в ней сельских магнатов делало усадьбы
центрами политической жизни.
Усадьбы сельских магнатов были центрами местной политической власти (в системе
местного самоуправления) и базой парламентского представительства, причем
право голоса было резко ограничено, голосование происходило не тайно, а
открыто, а города же были недопредставлены в парламенте. В результате
политических реформ XIX столетия магнаты утратили контроль над выборами.
Вполне возможно, что утрата контроля в меньшей степени была следствием
многочисленности городских избирателей, чем результатом предоставления права
тайного голосования возросшему числу сельских избирателей, непосредственно
испытывавших унижающее давление богатства и власти крупных землевладельцев. Но
нет сомнений, что среди причин изменения были экономический рост и вызванное
им увеличение числа людей, которые чувствовали, что образование и
экономическое положение делают их заслуживающими права голоса. С другой
стороны, политика магнатов была благоприятной для развития коммерции: они
вкладывали деньги в торговлю, да и сами в ней участвовали. Таким образом, хотя
политические различия между магнатами и новыми капиталистами, казалось бы, и
не играли существенной роли в изменениях, экономический рост способствовал
демократизации и, в конце концов, создал общество, которого и представить себе
не могли старая земельная знать и люди из их политического аппарата.
Для Франции и других континентальных стран не было проделано исследования,
подобного проведенному Стоунами, и возможно, что судьба землевладельцев на
континенте была иной. Стоуны предполагают, что это различие судеб преувеличено
[там же, с. 280]. [Правда, Стоуны отмечают возражение, что ни в одной стране
континента в XIX в. богатые землевладельцы не владели такой большой частью
территории, как в Англии (с. 416).] В любом случае, Англия, как и Голландия,
лидировала в развитии промышленности и торговли, и если кому-то симпатична
гипотеза, что подъем торговцев и промышленников был причиной упадка и
разорения земельной знати, ему придется предположить, что этот упадок был
сильнее в тех странах, которые отставали в промышленном и торговом развитии.
Так что мы можем предположить, что многие представители феодальной
аристократии выиграли от развития капитализма и обеспечили себе места в
системе королевской администрации, в новом мире торговли, производства и
горного дела, а нередко и в мире новой культуры, где царили возрождение
классической традиции, религиозный плюрализм, а также искусство, музыка,
литература и философия, сформировавшиеся между XVI и XVIII столетиями. Но эти
старые актеры играли в новой пьесе, и уже далеко не всегда им принадлежали
первые роли. После крушения феодализма в западном обществе еще долгое время
новый высший класс получал большую часть богатства и власти по наследству от
старого высшего класса. Но теперь им противостояли богатство и власть
коммерсантов. Способы приобретения власти и богатства сильно изменились, и в
европейских обществах появились новые пути в высший класс. Юмористические
изображения того, как поднимавшаяся буржуазия пыталась имитировать
аристократический стиль жизни, смешивают все акценты и искажают юмор ситуации.
В действительности, аристократия выжила только в меру того, что она приняла
постфеодальные роли, постфеодальную культуру и постфеодальный (а значит и
