торговцами и землевладельцами существовали многообразные сим биотические
отношения. Между 1500 и 1700 годами политическая и культурная ситуация
потребовала приобщения землевладельческой аристократии к городской жизни, а
для этого пришлось войти и в монетаризованную экономику. Подъем класса
торговцев был существенно важным для достижения целей старой аристократии.
Считать ли при этом торговцев, облегчавших аристократии процесс урбанизации,
их слугами или их господами -- вопрос о словах. В мире, отмеченном
сосуществованием множества экономических интересов, не проясняет вопроса и
утверждение, что экономическое могущество создает политическую власть. Может
быть, так оно и есть, но какое экономическое могущество?
Уподобление экономического подъема класса торговцев процессу получения
экономического могущества из рук феодальной знати, подобно тому, как
описывается переход политической власти от феодальной элиты к централизованным
монархиям -- ложная аналогия. Ведь если что-нибудь вполне ясно, так это то,
что торговцы не получили свою экономическую власть из рук феодальных владык,
они не вытесняли и не заменяли их в сельском хозяйстве или где-либо еще. Их
богатство возникло в результате расширения торговли, а этим они занимались
всегда. Не удивительно, что толкование истории как процесса захвата и передачи
власти не совпадает с фактами, не подтверждается историческими датами -- ведь
это толкование никогда не происходивших событий.
Все это не отрицает того факта, что предусмотрительные правительства делались
все более внимательными к интересам торговли по мере того, как последняя
становилась все более важной для экономических интересов европейских стран.
Венеция и другие итальянские города-государства проводили практически
меркантилистскую политику. В других странах торговцы, становившиеся важным
источником средств для финансирования армии и правительств XV--XVIII столетий,
получали доступ к носителям политической власти и приобретали политическое
влияние -- сильное в Нидерландах, не столь сильное в Англии (где сельские
помещики никогда не прекращали противостояния торговым и промышленным
интересам), скромное во Франции, непостоянное в Германии, очень небольшое в
Испании. Важнее всего то, что примерно после 1500 года торговцы и их услуги
стали незаменимыми для функционирования денежного хозяйства и все меньше
становилось тех, кто был готов отказаться от этого хозяйства и от услуг
торговли, которая все с большим успехом отбивалась от политического и
религиозного вмешательства в непрерывно расширяющуюся сферу своей деятельности.
Переход от интегрированного общества к плюралистическому
Примерно в 1300 году западный феодализм пребывал в расцвете своего
политического и экономического могущества. Католическая церковь и феодальная
иерархия были сплетены системой ритуалов, норм морального кодекса и прямого
участия. Светская поэзия, живопись и музыка этого времени превозносили нравы и
стиль поведения своих покровителей -- феодальной знати: культ рыцарской любви
и приключений. В основе хозяйственной деятельности лежало представление, что
статус предопределяет сферу деятельности и величину оплаты за данную
деятельность. Это не значит, что не было попыток оспорить господство класса
феодальных землевладельцев и идею о связи между ценами и вознаграждением с
одной стороны, и личным статусом -- с другой. Противодействие исходило от
городов-государств и королей, да и сама феодальная знать была настолько
раздроблена внутренними распрями, что вполне допустимо сомнение в том, что она
когда-либо могла действовать в экономических или политических сферах как
организованная группа. Да и власть церкви была громадной. Но если, несмотря на
все раздоры внутри феодальной знати, несмотря на автономию церкви и городов,
мы рассматриваем западноевропейские общества периода позднего средневековья
как в целом интегрированные, то следует понимать, что в основе этой интеграции
лежала не просто сила общих представлений и идей, но соединение политической и
экономической власти в руках одного социального класса.
В эпоху экономического роста западные общества были преимущественно
плюралистическими, разделенными на относительно автономные сферы политической,
экономической, научной и религиозной жизни, и ни один класс не мог так же
отчетливо господствовать над другими, как феодальная аристократия в период
расцвета. Можно было бы считать, что переход к капитализму представлял собой
не смену правящих элит, но переход от интегрированного общества к обществу
плюралистическому. Но, начиная с 1850 года, в Викторианскую эпоху, институты
капитализма на некоторое время стали господствующими не только в
экономической, но и в политической, религиозной и культурной жизни, что
напоминает о временах господства феодальной аристократии. Подобно феодальному
синтезу это господство также встречало противодействие, и едва ли оно пережило
первую мировую войну, не говоря уже о второй. Об основательности
капиталистического синтеза свидетельствует тот факт, что когда на стыке
столетий президент Гарварда Чарльз Элиот подобрал "полутораметровую полку
книг", обязательных для каждого образованного человека, среди них не было ни
одной книги Маркса.
Если и можно утверждать, что и в период викторианского расцвета
западноевропейский капитализм сохранял плюралистичность, то следует исходить
при этом из факта автономности различных секторов викторианского общества,
хотя различие их интересов и было на время смягчено единством миропонимания,
которое связывало все значимые области викторианского мира. Видимо,
разногласия между политическими и экономическими интересами были не столь
резки, как обычно, да и существует ведь различие между соперничеством и
согласием с одной стороны и консолидированной политической и экономической
властью феодальных времен -- с другой.
Глядя в прошлое, мы можем оценить неизбежность того, что период консенсуса не
мог быть длительным, пока сохранялась разделенность двух видов власти. Наш
собственный пост-викторианский опыт свидетельствует о том, что нет
необходимости во взаимном усилении политических, экономических, религиозных и
социальных институтов, но такое знание Марксу в его время было, скорее всего,
недоступно. Напротив, эти институты могут быть взаимно враждебными,
несовместимыми и взаимно разрушительными; либо они могут стать безразлично
терпимыми друг к другу, так что богу будет воздаваться богово, а кесарю --
кесарево. Вопрос о том, желательно ли единство общественных институтов,
является давним предметом споров между утопистами, которые почти единодушно
выступают в пользу единства, и либертарианцами, которые видят в такой
институциональной согласованности тоталитаризм и отклоняют утопические
пасторали со всеобщим согласием как простое тупоумие.
Заключение
Мы начали исследовать процесс обогащения Запада с хозяйственной системы
средневековья. Многое в этой системе хозяйства привычно тем, кто знаком с
современными идеологиями. Политическая власть и обычай, освященные
религиозными нормами справедливости, определяли величину цен и заработной
платы. Профессии, социальный и экономический статус, круг обязанностей и
величина доходов тех, кто жил внутри системы (а позднее мы увидим, что многие
туда не входили), переходили по наследству. Торговля на деньги существовала
только в правовых разрывах, на стыке территориальных полномочий. Это общество
знало единственный источник стабильности -- неизменность закона. Экономический
рост является побочным продуктом изменений, и политическая, и религиозная
идеология средних веков сражалась против ереси изменений, как только могла.
В сфере экономики можно на протяжении семи веков проследить начавшееся в
средние века расширение торговли и производства. Первые четыреста лет этого
периода совпадают со временем величайшего расцвета и развития феодального
общества, и эта явная аномалия стала возможной благодаря исключительно
феодальному плюралистическому механизму предоставления городам хартий,
освобождавших от феодальных повинностей, -- что и создало пространство для
расцвета торговли. На простейшем уровне современные экономисты могут опознать
в этом расширении торговли результат стремления к эксплуатации сравнительных
территориальных преимуществ, создававшихся региональной специализацией
производства. Реакция на существование сравнительных преимуществ стала
особенно бурной с крахом военного феодализма и подъемом централизованных
монархий и представляла собой смесь пиратства, грабительских набегов и
политической коррупции с одной стороны и предприимчивости, усердия и
бережливости -- с другой. Все это подстегивало технологическое развитие и, в
свою очередь, усиливалось им. В этот период экспансии Западная Европа создала
активное купечество и обозначила пространство, где была возможна достаточная
свобода торговли. Возникли также сеть рынков, коммерческих и финансовых связей
и экономических институтов, которые уже за счет только количественного роста
были способны порождать гораздо большие объемы торговли; все эти институты, не
претерпев практически никаких видоизменений, оказались пригодными для
использования технологий, созданных промышленной революцией.
Можно утверждать, что к 1750 году сам по себе рост торговли улучшил
экономическое благосостояние как в силу роста специализации, так и благодаря
специфике самого обмена, приносящего выгоду обеим сторонам. Одновременно имело
место совершенствование методов сельскохозяйственного и ремесленного
производства. В Англии, Франции и в Нидерландах переход от поместной
организации сельскохозяйственного производства к индивидуальным крестьянским
хозяйствам улучшил снабжение продуктами питания. Капитализм создал новое
общество, привив к деревенскому миру мир городской, и этот процесс шел полным
ходом задолго до промышленной революции. К середине XVIII века фабричная
система производства была еще в будущем, но по большинству критериев Европа за
века торгового капитализма развила полнокровную систему хозяйства, которая и
была преемницей феодализма. Усовершенствование аграрных приемов создало класс
безземельных сельских работников, которые не только были пригодны для
альтернативных видов занятости, но и нуждались в них. Наконец, в своем
стремлении к богатству Запад уже превзошел или сравнялся со всеми современными
ему или предшествовавшими обществами.
4. Эволюция институтов, благоприятных для коммерции
Начиная с XV века, в европейской торговле господствовали частные торговцы,
которых связывали с национальными властями сложные и переменчивые отношения.
Для расширения торговли нужно было нечто большее, чем просто отказ от
средневековой борьбы с торговлей по договорным ценам. Средневековое общество
было не очень хорошо приспособлено даже к важнейшим видам межрегиональной
торговли, и для ее расширения в XV и XVI веках потребовалось изобрести или
освоить новые институциональные механизмы, которые бы вытеснили или дополнили
старые средневековые институты.
Некоторые институциональные инновации служили сокращению торгового риска, как
политического, так и коммерческого. В числе таковых были: правовая система,
рассчитанная на принятие недискреционных, а значит, предсказуемых решений;
переводные векселя, облегчавшие перевод денег и предоставление кредита,
необходимого для коммерческих сделок; рост страхового рынка; замена
произвольных конфискаций систематическим налогообложением -- и каждая из этих
инноваций была тесно связана с развитием институтов частной собственности.
Широкомасштабной торговле стало тесно в рамках семейных фирм, в которых
лояльность держалась на родственных связях. Требовалась концепция фирмы как
некоей целостности, отличной от личности собственника и от семьи, и которая
обеспечивала бы непрерывность связей между теми, кто в ней работает, и была
способна, как и семейная фирма, создавать чувства долга и верности. Такое
образование требовало не известного в ранней семейной фирме отделения
