по крайней мере в тысячу.
- Постараюсь, пан Данило, только деньжонок отсыпь на угощенье.
- Этого добра не жалко! - весело вскричал Чаплинский. - Такое имение,
как Суботово, денег стоит.
Он вынул из-за пазухи заранее приготовленный кошелек с деньгами и
сунул его зятю.
- Торопись, торопись, пане, разговаривать теперь некогда! - возразил
он Комаровскому, когда тот хотел еще что-то спросить.
Через несколько минут по уходе зятя Чаплинский что-то вспомнил,
послал вдогонку за ним слугу, но его уже след простыл.
"Экий я дурак!" - ворчал про себя Чаплинский, - "забыл самое главное:
надо было несколько раз наказать этому болтуну, чтобы держал язык за
зубами и не говорил, зачем нам люди нужны, а я ему ни разу об этом не
напомнил. Ох, как бы не упустить нам старого Хмеля, хитер он, как лисица".
Это оказалось, действительно, большой ошибкой со стороны Чаплинского.
Комаровский так был доволен, что наконец-то они получили разрешение от
пана старосты доконать своего врага, наезд на Суботово представлялся ему
таким законным делом, особенно под прикрытием пана старосты, что ему и в
голову не приходило соблюдать осторожность. Вербуя людей в шинках и
корчмах, подговаривая мелких шляхтичей, он прямо говорил им, что они с
зятем идут на Богдана, что недолго казаку важничать, будет он болтаться на
виселице.
- А не на виселице, так отрубят ему голову, - с уверенностью
подтверждал он.
В толпе, с которою говорил Комаровский, стоял и Брыкалок в длинной
монашеской рясе и в нахлобученном на глаза клобуке. В тот же день вечером
он явился в Суботово. Один из слуг Богдана уже прослышал от своего
знакомого, что зять, пана подстаросты собирает зачем-то отряд, но зачем
именно - он не мог объяснить своему хозяину.
- Видно опять татары появились! - в раздумье сказал Богдан.
- Какие новости, Брыкалок? - спросил он вошедшего к нему запорожца.
- Зять пана подстаросты собирал сегодня людей на площади, - ответил
тот, почтительно кланяясь.
- Это-то я слышал, да зачем ему люди? Татары, что ли опять
проявились?
- Какие татары! - махнул рукою Брыкалок. - Пан подстароста на тебя
идет, захватить хочет Суботово.
- На меня? - удивился Богдан. - По какому же праву?
- Да видно так, без прав. Он хвалился, что ты скоро будешь на
виселице.
- Ну, это мы еще увидим! - сказал Богдан. - Однако, все-таки дело
плохо. Народу свободного у меня мало. Да и обнесут они меня, если я за них
силою возьмусь.
Он о чем-то подумал и кликнул Марину. Брыкалок оставил комнату.
- Слушай, Марина, что я тебе скажу, - начал он. - Чаплинский хочет
отнять у нас Суботово, людей, говорят, набирает. Мне непременно надо ехать
в Чигирин, может быть, успею все предупредить, открыть его козни пану
старосте, не может же быть, чтобы все это делалось с разрешения
Конецпольского. А ты смотри, держи ухо востро. Довгуна я оставлю здесь на
случай. Но вряд ли Чаплинский решится напасть так скоро. Людей собрать не
так-то легко.
- Мой бабий разум глупый, Зиновий Михайлович, а все бы лучше ты меня
послушал и остался дома. Знаю я хорошо старого волка: уж если он задумал
кого погубить, долго ждать не станет. А что мы будем без тебя делать?
Хлопы разбегутся, казаков мало, он же, поди-ка, много народу приведет.
Богдан слушал ее задумчиво и, видимо, колебался.
- Я постараюсь завтра вернуться, Марина, а съездить мне непременно
надо, непременно надо передать обо всем пану старосте и просить защиты;
быть может, он мне и людей даст; должен же он помнить мои прежние заслуги,
я ему ничего худого не сделал.
Марина с сердцем проговорила:
- Удивительный ты человек, Зиновий Михайлович; кажется, и довольно на
свете пожил, а все рассуждаешь, как ребенок. Что за охота старосте
заступаться за тебя? Чаплинский его правая рука, он без него мизинцем не
пошевелит, а ты ему что? И прежде он тебя не особенно-то долюбливал, а
теперь, когда ты с казаками связался, помяни мое слово, все паны от тебя
отступятся. Ты думаешь, что я женщина, так уж и не понимаю, что тут
делается, зачем к тебе все эти Довгуны, Брыкалки да запорожцы шляются. Эх,
пан Зиновий, право, лучше нам за панами тянуть. Ничем тебя Бог не обидел,
ни умом, ни ученостью, чем ты не пан?
Богдан посмотрел на нее с усмешкою.
- Вижу, вижу, что тебе уж очень бы хотелось паньей стать. Да быть-то
этого никогда не может, никогда нам с панами не сравняться, все мы будем
простыми казаками. А вот паньей-гетманшей, это ты можешь быть, - продолжал
он в том же полушутливом тоне.
Марина взглянула на него своими проницательными черными глазами и
покачала головой.
- Умный ты человек, Зиновий Михайлович, - сказала она тихо, -
думается мне подчас, что умнее тебя на свете нет, а все-таки до булавы и
бунчука далеко тебе, и это не так легко дается.
- Что-ж, может и дастся! - гордо приосанясь и сверкнув очами,
проговорил Богдан.
- Так ты едешь? - вздохнув, спросила Марина.
- Еду! - коротко отвечал он.
Як взяли Марусеньку лугами-ярами,
Та повезли Марусеньку битими шляхами...
Чаплинский, отправив Комаровского, позвал слугу и велел привести
пленного татарина. Пленник остановился у двери и угрюмо смотрел на своего
нового господина, ожидая его приказаний. Пан подстароста прошелся два раза
по комнате, остановился перед татарином и, заложив руки за спину, медленно
проговорил:
- Так хочешь на волю?
Татарин угрюмо помолчал, потом сказал:
- Не смейся надо мной! Зачем тебе отпускать меня на волю, когда я
твой раб? Аллаху, видно, так угодно, чтобы я служил тебе.
- Я над тобой не смеюсь! - отвечал Чаплинский. - Есть у меня дело, ты
его можешь исполнить, и если за него возьмешься, я дам тебе свободу.
Татарин встрепенулся, глаза его дико сверкнули из-под черных бровей.
- Птице нужен воздух, а сыну Аллаха степь! - проговорил он. - Вижу,
урус, что ты мне свободу дашь не даром, но я всякое дело исполню, лишь
быть снова на воле. Ахметка хитер, ой, как хитер! Все может, что захочет.
Говори, урус, скорей, какое твое дело?
Чаплинский отвел татарина вглубь комнаты и вполголоса начал говорить.
Он затруднялся в татарских выражениях, но пленник впился в него глазами,
подсказывал не только слова, но даже мысли, налету ловил его желания.
Меньше, чем в четверть часа они условились. Чаплинский снова позвал слугу,
велел отвести татарина, напоить, накормить его досыта и присматривать,
чтобы не ушел.
- И больше никаких указаний не будет, ясновельможный пан? - спросил
слуга с удивлением.
- Никаких! - резко отвечал подстароста, сдвинув брови.
Слуга поспешно ушел вслед за татарином, покачивая головой и удивляясь
про себя, к чему это господину понадобился этот пленник; ему не назначили
никакого дела, а еще велели за ним присматривать. Он взял татарина на
кухню и шепотом передал свои соображения остальной прислуге. Они решили,
что это, должно быть, знатный мурза; пан, видно, думает получить хороший
выкуп, и стали смотреть на пленника с некоторым уважением. Он,
по-видимому, был совершенно спокоен и не думал бежать, исправно ел все,
что ему подавали, и даже не отказался от горилки и от браги.
Пан подстароста весь день был в отличном расположении духа, а когда
пришел под вечер Комаровский и заявил, что у него более пятисот человек,
которых можно поднять тотчас же, он совсем повеселел, велел подать бутылку
старого венгерского и на радостях распил ее с зятем. Одно только его
беспокоило: зять сознался, что разболтал о наезде.
- Экий ты, брат, пустомеля! - укорял его Чаплинский, - теперь эта
птица наверно уйдет от нас. Впрочем, это ничего, - прибавил он, - если он
уйдет, то без хозяина легче будет овладеть хутором. Смотри, разузнай
завтра поточнее, где Богдан.
Комаровский ушел, а Чаплинский нетерпеливо ходил по комнате, ожидая,
чтобы стемнело. Наконец зажгли огни, и густая тьма южной ночи как-то сразу
спустилась на усадьбу. Чаплинский велел приготовить лучшего коня из
татарского табуна, захваченного в одном из набегов, и другого похуже.
Потом он велел привести Катрю. Девушка несколько суток просидела взаперти,
ничего не зная об ожидавшей ее участи. Она как-то осунулась, глаза
беспокойно перебегали с одного предмета на другой, волосы беспорядочными
прядями падали на плечи. Но все-таки во всех ее движениях сквозила
решимость и виднелось гордое непреклонное упорство. Чаплинский холодно,
почти презрительно посмотрел на нее и сказал:
- В последний раз я с тобою говорю, хочешь ли ты или нет меня
слушаться? Отступись от своего казака. Замани его сюда, а здесь я с ним
сам расправлюсь.
Девушка только сверкнула на него очами и в этом взоре он увидел всю
ненависть ее к нему. Он невольно смутился и опустил глаза, но потом тотчас
же оправился и резко проговорил:
- Хочешь или нет?
- Что ты пытаешь меня? - с горечью проговорила девушка. - Убей,
казни, я смерти не боюсь, а любимого человека в руки твои не предам.
- Казнить тебя? - насмешливо повторил Чаплинский. - Ну, нет, это
слишком много было бы для тебя чести. А ты знай, что, если не послушаешь
меня, то я тебя отдам в татарскую неволю, и не после, не когда-нибудь, а
теперь, сию минуту! - грозно прокричал он и, хлопнув в ладоши, приказал
вошедшему слуге:
- Позвать сюда татарина!
Катря вздрогнула и широко открыла глаза.
- Пан Чаплинский шутит? - проговорила она, стараясь преодолеть
смущение. - Он не может меня, вольную шляхтянку, отдать в рабство. На это
есть законы, права.
- Законы, права? - со смехом повторил подстароста. - Я не так глуп,
чтобы дать тебе возможность пользоваться этими правами. Сегодня же ты
вместе со своей мамкою очутишься в руках татарина, которого я отпускаю на
волю. А там в степи ищи прав и законов в татарском ауле.
В эту минуту вошел Ахмет.
- Смотри, Ахмет, вот твоя будущая пленница. Хороша ли?
- Хорош, урус, ой, хорош! Большой деньга дадут, - проговорил татарин.
При виде татарина, его зверского, дерзкого лица, Катря не выдержала,
силы ее оставили, и она, как сноп, упала на пол.
- Теперь, Ахмет, - по-татарски сказал Чаплинский, - забирай обеих
пленниц, другую, старуху, тебе выведут, приторочь их покрепче, коней я
тебе даю, и удирай подальше, чтобы о тебе не слуху, ни духу не было.
Татарин схватил полумертвую Катрю и вышел на крыльцо, где уже стояло
двое коней и два хлопа держали вырывавшуюся из их рук Олешку. Ахмет, не
торопясь, с полным знанием дела, вытащил из-за пояса длинную веревку,
разрезал ее надвое, связал сначала бесчувственную Катрю и перебросил ее к
себе на седло. Затем принялся за старуху, которая всячески бранила его
по-татарски и вопила на целый дом. Ахмет вынул из-за пазухи пестрый
платок, хладнокровно свернул его, заткнул старухе рот, связал ей руки и
приторочил ее к седлу другой лошади. Потом быстрым привычным вскочил в
седло, поправился, взял повода обоих коней, выехал за ворота, гикнул и
помчался по дороге в лес.
7. НАЕЗД
Глянь обернися, стань задивися который маешь много
Же ровний будешь тому в которого не маешь ничого
Бо той справует, шчо всiм керует; сам Бог
милостиве
Всi наши справи на своей шалi важить справедливе.
На другой день в большой столовой Суботовского хутора сидели Марина,
