молоком, галушек, творог, простоквашу, варенец. Наконец со стола все
убрали, поставили кубки и вина. Кубки были всевозможных видов: трех и
четырехгранные, круглые, плоские, продолговатые, серебряные и хрустальные.
Пир сразу оживился. Гости предлагали и пили заздравные тосты, кубки
заходили по столу. Лица раскраснелись, глаза заблестели, говор стал
оживленнее. Чаплинский пил немного; он, видимо, был не в своей тарелке и
чувствовал себя неловко. Пользуясь шумом и разговорами, он незаметно встал
из-за стола и сделал знак Дачевскому, молодому коренастому шляхтичу,
исполнявшему при Хмельницком во время походов обязанности оруженосца.
Иваш усердно пил, но это не мешало ему зорко следить за Чаплинским.
Заметив, что тот встал, он толкнул локтем товарища, сидевшего подле, и
шепнул ему:
- У тебя, Брыкалко, уши длинные?
- Еще бы, - ухмыльнулся тот.
- Ну, так не зевай, слушай в оба! - проговорил он, указав глазами на
Чаплинского с Дачевским, стоявших у окна спиною к пирующим.
Брыкалок беспечно поднялся из-за стола, небрежно прошелся раза два в
противоположной стороне зала, потом ленивою походкою подошел к следующему
окну и незамеченный остановился в темной его амбразуре, рассеянно смотря
на двор. Тонкий слух его прекрасно мог уловить каждое слово из разговора
пана с оруженосцем.
- Откуда он этого дьявола выкопал? - сердито говорил Чаплинский, - с
того света, что ли?
- Не знаю, он приехал только сегодня.
- Значит, плохо мои егеря его вздернули, но не в этом дело. Слушай,
Дачевский, ты помни, что не даром получаешь от меня карбованцы. Пан
староста имеет верные сведения, что татары появились. Богдана пошлют на
татар, об этом я позабочусь, а ты заботься о том, чтобы он назад не
вернулся. Слышишь?
- Слышу! - медленно и с расстановкой проговорил Дачевский, - а что
мне за это будет?
- То, что сам себе назначишь, ничего не пожалею.
- Тысячу карбованцев и хутор у Черного Яра.
- Прибавлю сверх этого пятьсот и вперед не оставлю.
- Идет, - проговорил Дачевский, - только смотри, не обмани, пан. Я,
ведь, пана знаю, не первый день знакомы. Что-ж, пан тогда на Марине
женится? - спросил он, смотря на пана Данила не то с иронией, не то с
ненавистью.
- А уж это до тебя не касается, - надменно проговорил Чаплинский и
вернулся к пирующим.
- Надутая жаба! - пробормотал вслед Дачевский. - Охотнее я тебя
самого бы упек!
За столом, между тем, шел шумный разговор. Кто-то из гостей хвалил
угодье Суботово, богатые пажити, прекрасные покосы и образцовый порядок в
хозяйстве.
- Как это все удается пану Богдану? - спросил высокий молодой
шляхтич, - у него сельчане-то все панами смотрят и на барщину вовремя
ходят. А сам пан летает то за татарами, то в Чигирин, то в Киев, а то и в
Париж... Даже у пана никакого арендатора нет.
- Вот именно потому, что у меня нет арендатора, так и порядок сам
собою в хозяйстве завелся. Лишних податей я со своих сельчан не тяну, а
должное они мне сами доставляют.
Чаплинский молча, нахмурясь, слушал этот разговор.
- А не скажет ли пан бывший войсковой писарь, - заметил он ядовито, -
на каких правах он владеет Суботовым? Насколько мне известно, у него нет
никаких документов, даже дарственной записи.
- Думаю, пана подстаросту это не может интересовать, - небрежно
заметил Хмельницкий. - Его это совсем не касается.
- Почем знать, почем знать, - проговорил Чаплинский, - что кого
касается, об этом трудно судить, а вот что кому дано на слово, да еще безо
всяких документов, того и своим считать нельзя. Сегодня его, а завтра мое.
Богдан готов был вспылить, но удержался и спокойно проговорил:
- Так как это пана подстаросту интересует, то могу ему сообщить, что
Суботово даровано отцу моему за заслуги. Все, что тут есть, заведено отцом
и мною, мы получили полосу пустопорожней земли. Не думаю, чтобы у человека
можно было отнять то, что приобретено его потом и кровью. По крайней мере
верю, что при нынешнем старосте это невозможно.
- Почем знать! - загадочно повторил Чаплинский. - Кто тянет сторону
хлопов, спасает от виселицы ночных бродяг да мутит народ, тот не может
надеяться на помощь панов.
Богдан вспыхнул и вскочил с места.
- Пан подстароста забывается! Он мне ответит за свои слова!
- Эх, батюшка! - вмешался Тимош. У него уже давно подергивало ус от
нетерпения и сжимались кулаки. - Разве можно тебе, славному воину, о
такого брехалу руки марать. Это мое мальчишеское дело неучтивых гостей
выпроваживать.
Он засучил рукава своего кафтана, подошел вплотную к Чаплинскому и,
грозно уставившись на него, проговорил:
- Проси тотчас у отца прощения!
- Прочь, молокосос, - запальчиво прокричал Чаплинский, побагровев от
гнева, и собирался уже рукою отстранить Тимоша, как вдруг тот плотно
обхватил его своими мощными руками и понес.
Дружный хохот раздался в зале. Картина была слишком смешна:
коротенькие ножки Чаплинского болтались, он силился освободиться, но
молодой богатырь нес его как ребенка и вынес в другую комнату. Все
бросились к окнам. Вскоре Тимош появился на крыльце, сошел со ступенек,
бережно поставил пана на землю и с поклоном проговорил:
- Вот так-то, пане, поворачивай до дому. Сейчас пришлю панского
гайдука с шубой и шапкой!
Проговорив это, Тимош быстро скрылся за дверью, оставив ошеломленного
пана на дворе.
А на дворе тоже шел пир горой. Там стояли столы, загроможденные
бараньими и бычачьими тушами, были выкачены бочки с вином и пивом,
вынесены на блюдах целые груды оладьев и лепешек. Богдан угощал всю нищую
братию, собравшуюся из окрестностей, и челядь, приехавшую с гостями.
Когда пана Чаплинского высадили так бесцеремонно на двор, все калеки
и слуги окружили его: поднялся хохот, гам, шутки. Пан задыхался от злобы,
топал ногами, грозил им саблею, к величайшему удовольствию смотревших в
окно гостей. Наконец гайдук принес ему бурку и шапку, а мальчик подал
коня, и он ускакал, не дожидаясь своих слуг.
В столовой, между тем, гости пили и шумели, шумели и пили; многие из
них стали уже клонить свои головы, ложиться на лавки. Полковник Кречовский
тоже лежал в числе других, но Барабаш был еще на ногах и крепился. Марина
то и дело подносила ему чарку за чаркою и, низко кланяясь, просила не
обидеть ее. Сам хозяин, хотя пил усердно с гостями, но, по-видимому, мало
захмелел; у него было что-то на уме, и он пристально следил за кумом.
- А помнишь, кум, - небрежно заметил он ему, помахивая чаркою, - как
мы с тобою ездили к самому королю? Ласково он тогда нас принял, золотое у
него сердце, у нашего короля.
- А зачем вы ездили к королю? - спросил кто-то.
- А все по делам казацким. Кум Барабаш челобитную подавал о казацких
вольностях, и король дал нам тогда привилегию на восстановление наших
прав. Ведь так, кум, правду я говорю? - обратился он к Барабашу.
Барабаш смешался.
- Гм! - промычал он. - Оно точно как будто правда. Да что это тебе,
кум, король на ум пришел? Держал бы язык за зубами, - прибавил он с
досадою.
Дачевский приблизился и навострил уши. Гости тоже обступили их; о
привилегии никто не слыхал, для всех была интересна такая новинка.
- Эх, куманек любезный! Разве я не знаю, где надо язык держать за
зубами, а где его и развязать можно, - заметил Хмельницкий. - Мы все здесь
люди свои. Ну, что ты держишь королевский лист под секретом? Дай мне его
прочитать теперь.
Барабаш плутовато подмигнул ему и хлопнул себя по груди.
- Был он, был тут листик-то, - проговорил он, - да теперь его нет!
Моя пани баба хитрая, ух, какая лихая!.. Да и на что тебе, куманек, читать
его? - продолжал он. - Податей мы с тобою не платим, в войске польском не
служим. Нам, начальникам, лучше брать деньги без счету, а дорогие сукна
без меры! Так и моя пани говорит, - прибавил он самодовольно. - А как
будем мы с тобою черни потакать, придется нам по лесам и по буеракам
таскаться да своим телом комаров, как медведей, кормить.
Хмельницкий схватил со стола чарку и подошел к куму.
- Вот-то добре, куманек! - воскликнул он. - Ты у меня голова.
Выпьем-ка по чарке да и забудем про королевскую грамоту. Ну ее!
Скоро гость совсем посоловел, хотел было встать, да ноги подкосились.
Упал на лавку и захрапел. Гости мало-помалу кто разошлись по комнатам, кто
улеглись тут же. Дачевский незаметно юркнул за дверь. Хмельницкий остался
один с Довгуном среди сонных гостей. Он подозвал запорожца.
- Ну, слушай, будущий мой джура, - сказал он ему. - Вот тебе
испытание: исполнишь, как следует - возьму тебя на службу, не исполнишь,
сам себя вини.
- Что прикажешь, батько, все исполню! - радостно отвечал казак.
- Вот подожди! - сказал Хмельницкий.
Он подошел к сонному Барабашу, снял с его правой руки перстень,
вытащил из-за пояса платок, а из кармана вынул ключи. Кум повернулся
только на другой бок, пробормотал что-то сквозь сон и опять захрапел на
всю комнату.
- Скорей седлай коня! - поспешно сказал Богдан Ивашку. - Скачи в
Черкасы и скажи пани Барабашихе, что пан приказал ей передать тебе тот
лист, который получил от короля. А в доказательство покажи ей перстень,
платок и передай ключи на случай.
Ивашко ускакал, а Богдан прошел в свою комнату и опять засел за
бумаги.
Пани Барабашиха крепко спала на своей высокой постели, как вдруг
сквозь сон услышала стук в ворота. Она подумала, что вернулся полковник,
наскоро завернулась в плахту, накинула на плечи жупан и побежала отворять
дверь, обдумывая по пути, как встретить провинившегося пана. Однако, к
великому ее удивлению, перед нею стоял не ее пан, а молодой статный казак
с лицом, раскрасневшимся от выпитой горилки и от быстрой езды.
- Пани, - сказал ей Довгун, низко кланяясь, - мой пан Богдан с твоим
паном пируют. Дюже они заспорили. Так твой пан меня и прислал, чтобы ты
выдала мне грамоту, что от короля прислана. А что все это верно, вот тебе
его перстень, платок и ключи.
Пани даже побледнела с испугу.
- Эк, ведь, ему занадобилось гулять с этим Хмельницким, - проворчала
она. - А сильно подгулял пан? - спросила она после нескольких секунд
колебаний.
- Ух, как сильно! - ответил сметливый казак, - и рвет, и мечет!
Пани знала, что с мужем во хмелю шутить опасно. Она простояла еще с
секунду в нерешимости, потом махнула рукой и указала Ивашку на забор.
- Вон там у стены под воротами в глухом углу погребец, там и найдешь,
- сердито сказала она, хлопнула дверью и с ворчанием ушла в комнату.
Ивашко живо нашел погребец. Там оказались старые плахты, а между ними
лежала и грамота. Казак схватил драгоценную бумагу и поскакал сломя голову
обратно. Он вернулся еще до рассвета и застал Богдана сидящим за какими-то
письмами.
- Ну, что? - тревожно спросил его тот.
Ивашко, молча, с поклоном передал бумагу.
Всегда сдержанный Хмельницкий весь покраснел, вскочил с места.
- Друг ты мой милый! - сказал он, обнимая казака. - Такую ты мне
услугу оказал, ввек ее не забуду. Теперь у меня все в руках: и Сечь, и
хан, и регистровые!
Но он тотчас же спохватился и шутливо прибавил:
- Итак, мой добрый казаче, ты с честью вышел из своего испытания.
Отныне ты мой джура, а за услугу проси, чего хочешь.
- Ничего мне, батько, не нужно! - с достоинством отвечал Довгун. -
Послужить родимой Украине да тебе - тут казаку и честь, и слава!
4. ЛОВКИЙ ШПИОН
Ой, горе, горе, несчастная доле!
