Серебряные, вызолоченные тарелки, мисы, блюда так и блестели при ярком
свете люстр и шандалов с восковыми свечами. На каждой тарелке была
небольшая салфетка и ложка. В углу комнаты, вместо буфета, стоял стол. На
нем возвышались груды тарелок, чаш и мис. В другом конце зала
расположилось несколько музыкантов и песенников. При входе в столовую
стоял роскошный серебряный рукомойник с таким же тазом, и висело расшитое
широкое полотенце локтя в три длиною. На особом столе стояло множество
бутылок и кувшинов с винами, медом и брагою.
Слуги то и дело сновали взад и вперед; одеты они были по казацки, но
чисто, щеголевато, даже роскошно. Тут же хлопотала и Марина в богатой
штофной плахте с дорогим ожерельем на шее и кокетливою кибалкою на голове,
прикрытою длинными концами тонкой кисеи. Кушак, поддерживавший яркую
шелковую запаску, весь был унизан дорогими каменьями. На ногах красовались
сафьянные черевики с богатым золотым шитьем и серебряными скобами под
каблуками. Марина исполняла в доме Хмельницкого роль экономки, но
рассчитывала скоро стать полною хозяйкою, так как после Рождества он
обещал на ней жениться. Чаплинский, в свою очередь, делал ей несколько раз
предложение, но она постоянно ему отказывала и не слушала уговоров
ксендза, сулившего ей все муки ада за то, что она хочет стать женою
провославного. Младший сын Богдана сидел на крыльце и забавлялся своею
прекрасною игрушечною саблею, привезенную отцом из Чигирина. Дочери - одна
невеста, другая подросток - помогали Марине по хозяйству. Богдан еще не
выходил из своей комнаты: он сидел за какими-то бумагами и угрюмо грыз
перо. Перед ним стояла кружка с брагою, но он до нее не дотрагивался:
мысли его, видимо, были далеко: может быть, у крымского хана, с которым он
думал завязать сношения, может - у короля Владислава, на которого он
возлагал большие надежды, а то и в Сечи с удалыми запорожцами, с понизовою
вольницею, не знавшего ни страха, ни удержи...
К крыльцу подъехали двое всадников и в комнату Богдана через
несколько минут вошли Довгун и Брыкалок. Они низко поклонились Богдану, а
он ласково протянул им руку.
- Здравствуйте, хлопцы! - проговорил он приветливо.
- Здоров будь, батько! - отвечали казаки.
- А вы в пору приехали, - сказал Богдан, - у меня сегодня пир или
прочуяли? Казак чует горилку за версту.
Казаки весело засмеялись.
- Я к тебе, батько, который час собираюсь, - сказал Брыкалок.
- А что, орудуешь? - спросил Богдан, пытливо взглянув на него.
- Орудую, - подтвердил казак. - По шинкам да по корчмам все сапоги
избил.
- А толк есть?
- Как не быть! По нынешним временам уменья немного надо: народ и так
на панов озлоблен, а здесь еще к тому же и твое имя знают, видят, как твои
сельчане живут. Всякому завидно, всякий того же хотел; у тебя-то рай, а у
панов ад.
Богдан улыбнулся, приосанился и заложил руки за пояс.
- Ну, а сколько у тебя примерно? - спросил он, в упор смотря на
казака. - Только не лги, говори правду.
- Да человек с сотню будет верных, таких, что и к присяге приводить
не нужно. А потом вот еще, Богдан Михайлович, - заговорил он деловым
тоном, подвигаясь ближе. - Хочет тебя повидать поп из деревни Липовец;
человек он верный, добрый, за веру провославную головой стоит. А еще
корчмарь из Холмиков; он хоть и жид, да больно уж паны его разобидели, вот
он и тянет на сторону хлопов.
- Ну, жидам-то я не больно доверяю, - поморщился Хмельницкий. - С
жидом мы подождем, а попа твоего давай: если он двоих, троих доставит, и
то хорошо.
- Какое троих, за ним весь приход пойдет: человек он надежный...
- Ну, ладно об этом завтра переговорим, - прервал его Богдан. - А вы
никак знакомы? - обратился он к Довгуну.
- В Сечи кто не знаком, - ответил тот. - Я к тебе, Богдан Михайлович,
опять с тою же просьбою, - с поклоном продолжал он, - прими меня к себе на
службу.
- Ладно, ладно! - отвечал Богдан. - Вот погости у меня несколько
дней, там и увидим. Сегодня, брат Иваш, у меня хороший твой знакомый в
гостях будет, - прибавил он с усмешкой.
- Кто такой? - спросил Довгун.
- Да вот, кто тебя на сук-то вздернул, пан подстароста Чигиринский.
Иван даже побледнел и глаза его загорелись.
- Эй, батько, если-б не у тебя в доме, я бы ему уж задал пир! Ну, да
он еще от меня не уйдет, когда-нибудь мы с ним посчитаемся.
В эту минуту в комнату Богдана вошел среднего роста, коренастый
молодой человек с красивым отважным лицом, с блестящими черными глазами и
с густыми черными усами, оттенявшими красиво очерченный рот. Черты лица
его напоминали Богдана, но выражение было совсем иное, открытое,
прямодушное, гордое, с некоторым сознанием своего достоинства и силы. На
нем был надет нарядный шелковый кафтан темно-малинового цвета, но не такой
длинный, как у отца, а щеголеватый, короткий, в обтяжку. Поверх кафтана
красовался кунтуш с откидными рукавами из синего бархата. Кушак с золотым
шитьем и дорогими каменьями так и переливал всеми цветами радуги. Темные
суконные шаровары исчезали в красивых сапогах с железными скобками вместо
каблуков. В руках он держал круглую барашковую шапку - кучму.
- А вот и мой Тимош, - отрекомендовал его Богдан, - прошу любить и
жаловать.
Казаки обменялись поклонами и пожали друг другу руки.
- А что, брат? - обратился Богдан к сыну. - Узнал что-нибудь на селе?
- Узнал, батюшка, - нетерпеливо проговорил Тимош, кладя шапку на
стол. - Дмитрий Степняк ездил недавно под самые Дикие поля, к Черному
лесу, так говорит, что ему гуртовщики встретились, от татар бежали...
Много их, говорят, целый загон, человек четыреста.
- Да и я вчера слышал, - подтвердил Брыкалок, - что идут они степью.
- Ну, теперь-то их найти не трудно, - заметил Богдан, - делиться не
будут, не то, что в траве, где и следа их не видно.
На дворе в это время послышалось ржанье и топот коней.
- А вот и гости приехали, - прибавил он, вставая. - Пойдемте
встречать!
Паны мало-помалу стали собираться. Их приглашали не прямо в столовую,
а в смежную комнату с широкими дубовыми лавками; там в громадном очаге
ярко горели и трещали дрова. Стены были увешаны оружием и звериными
шкурами. На полках стояло множество драгоценных вещей: сосудов и ваз
греческих, красивых безделушек французской работы, турецких золотых вещиц,
русских чаш и кубков и несколько изящных статуэток итальянской работы; на
стенах висели две, три картины.
Все чинно рассаживались по лавкам, хлопы подавали трубки, гости
курили в ожидании пира.
Пана Барабаша ждали долго, думали, что он совсем не приедет, но
наконец и он явился, вполне довольный и счастливый, и по дружбе передал
куму Богдану и пану Кречовскому, что он утек от своей пани, так как она ни
за что не хотела отпустить его добровольно.
- И молодец, кум! - похвалил Богдан. - Семь бед - один ответ, а мы
пока попируем.
Чаплинского ждали еще дольше и, решив, что ого не будет, отправились
к столу.
В столовой у дверей гостей ожидали двое слуг с тазом и рукомойником и
двое других с ручником. Каждый мыл руки, утирал ручником, а затем Богдан
при помощи Тимоша усаживал их по чину и достоинству. Кроме панов
полковников тут было несколько лиц из войскового начальства, прежние
сослуживцы Богдана, когда он занимал должность войскового писаря; было и
несколько зажиточных казаков из соседних хуторов и несколько удалых
шляхтичей.
Марина и хозяйские дочери не садились, а угощали панов. За каждым из
столов суетилось несколько хлопов, а за стульями панов стояли их
собственные слуги. В продолжение еды гостей обносили только пивом в
высоких цилиндрических стаканах с опущенными в него хлебными гренками,
поджаренными в масле.
Все уселись, музыканты заиграли какую-то песню, как вдруг отворилась
дверь, и на пороге показалась надутая фигура Чаплинского. Это был человек
лет сорока, невысокий, круглолицый, с вытаращенными лягушечьими глазами, с
непомерно широкими плечами и сердитым угрюмым выражением на лице. Длинный
форменный кафтан как-то не шел к его невысокой подвижной фигуре. Сабля
болталась по ногам, и это, видимо, стесняло его, тем более, что он сильно
прихрамывал.
- А вот и пан подстароста! - проговорил хозяин, вставая и идя
навстречу гостю, - добро пожаловать, милости прошу! Эге, да пан что-то
прихрамывает! - проговорил он с усмешкою, косясь на его ногу. - На охоте,
видно?
- Да, - отрывисто проговорил Чаплинский, вспыхнув, - медведь укусил.
- Да, да, какие времена-то нынче... Прошу садиться пана подстаросту,
место его не занято, ведь, пан у нас почетный гость... Так вот, я говорю,
какие времена-то, панове, даже и медведи умнее стали. Бывало мишка
норовит, как бы облапить человека да кожу содрать, а нынче укусил пана
вежливенько в ножку, да и до лясу скорей убрался. Умный медведь!
Гости весело хохотали, здороваясь с Чаплинским, а он покраснел, как
рак, надулся, хотел что-то сказать и схватился за саблю.
- Потише, потише, пан подстароста! - самым невинным тоном продолжал
хозяин. - Ну, стоит ли из-за какого-нибудь медведя ссориться. Гей, Марина!
Гей, дочки! Пива пану подстаросте!
Марина с приветливым поклоном поднесла гостю полный стакан пива, и
пан мигом успокоился. Но не успел он еще осведомиться о здоровье
ясновельможной пани, как Богдан окликнул его:
- Прошу прощения у пана подстаросты! С ним желает поздороваться один
его хороший знакомый. Иваш! - обратился он к запорожцу, - ты, ведь,
кажется, добре знаком с паном Данилом?
Ничего не подозревавший Чаплинский уже готов был приподняться со
своего места, чтобы раскланяться, но, взглянув на бледное лицо казака,
искаженное ненавистью и гневом, он живо вспомнил черты вздернутого им на
дерево человека и грузно опустился на стул, вытаращив глаза и онемев от
страха и удивления.
- Что с паном? - со смехом спросил Хмельницкий. - Иваш добрый казак и
панской ласки не забывает. Не так ли, Иваш?
Иваш злобно усмехнулся, а гости с недоумением посматривали на
происходившее. Наконец Чаплинский пришел в себя и овладел своим смущением.
- Я не знаюсь с запорожцами, - надменно отвечал он, - и никогда не
видал этого казака.
- Ну, может мы с паном когда и повидаемся, - пробормотал Иваш.
В эту минуту вошли слуги, неся различное мясо. Все занялись едою и
разговорами; неприятное происшествие было забыто. Мясо было нарезано
большими ломтями. К нему подавали четырех сортов подливки: желтую
шафранную, красную из вишневого сока, черную из слив и серую из вареного
лука, протертого сквозь сито. Подавали баранину, телятину, фаршированных
кур, пропитанных пряностями, а на столе поставили мясные паштеты. Паны
принялись с удовольствием за поданные кушанья, пробуя, смакуя и
похваливая, а когда насыщались, то накладывали порции своим слугам; те
отходили в угол и там съедали. После первой перемены верхнюю скатерть
сняли, обнесли гостей пивом и медом и стали подавать жаркое: каплунов,
пулярдок, зайцев, оленину, кабанину и рябчиков. Все это подавалось на
блюдах перемешанное, на столе же расставили салаты. За столом гости не
отличались разговорчивостью, они перекидывались отдельными словами и
замечаниями, что не мешало им усердно уписывать яства. За жарким подали
свиное сало под гороховым отваром. Каждый гость брал кусок, смотря по
аппетиту, резал на кусочки, поливал гороховым отваром и глотал, не жуя.
Сняли вторую скатерть и наставили пирогов, творожников, блинов с маковым
