и если казак может как-нибудь перелезть через стену, то конь уже там ждет
его в овраге. Он еще заранее, пока не расставили стражу, выпустил его за
ворота и привязал к пню. Затем татарченок вытащил флягу с вином и
маленький сверток с порохом.
- Это я тоже тебе, урус! Утащил вон там у мертвого, - сказал он.
Иваш взял на ладонь щепотку пороха, велел татарченку налить горилки,
размещал и выпил. Остальной порох он бережно сунул в карман, а флягу
положил за пазуху. Он чувствовал порядочную слабость, но обыкновенное
запорожское лекарство оживило его, а желание спастись возвратило энергию и
бодрость. С помощью мальчика он поднялся на ноги, прошел за сарай и
осторожно перелез через стену, цепляясь за выдававшиеся камни. Мальчик
кивнул ему на прощанье головой и побежал, подпрыгивая, в кухню, а Иваш
спустился в овраг, отвязал бурка и поскакал в Чигирин известить
Хмельницкого. Он чувствовал боль в голове; глаза застилало туманом, но
несколько глотков горилки во время пути поддержали его силы, и он
благополучно добрался до корчмы, где остановился Богдан.
Хмельницкий сидел в светелке корчмы за жбаном браги и, угрюмо
облокотясь на руку, курил свою люльку. Когда Иваш вошел к нему бледный с
перевязкою на голове, он сразу все понял.
- Не говори, не говори! - остановил он Довгуна, - вижу, что враг мой
на этот раз одолел меня. Но мы с ним еще потягаемся.
- Был ты, батько, у пана старосты? - спросил Ивашко.
- Был и вчера, и сегодня, да не застал его, пан уехал на охоту,
только завтра вернется. А что Марина? - отрывисто спросил Богдан.
- Угощает подстаросту, - повторил Ивашко слова татарченка.
- Эх! - проговорил Богдан и махнул рукой.
Он больше ничего не спрашивал, уложил Иваша в постель, дал ему еще
порцию горилки с порохом, перевязал и осмотрел рану; она оказалась
довольно легкой; а сам лег на лавку, подостлав под себя кожух. Но ему не
спалось: тысячи дум роились у него в голове, тысячи предложений и планов
возникали и заменялись новыми, ни за один он не мог ухватиться, все они
уплывали, стирались. Одно только было ясно, что если он ни в суде, ни у
старосты не найдет защиты, то будет сам себя защищать. Ему казалось, что
он разрывает связь с прошедшим, начинает что-то новое, неиспытанное. В эту
минуту душевной борьбы борьбы невольно всплыли воспоминания: то он видел
себя в бурсе, прилежно сидящим за латынью или устраивающим с товарищами
побоище, то он видел себя в схватке с татарами рядом со стариком отцом,
старым воином, закаленным в битвах, то он был в плену у татар и
пользовался милостивым вниманием хана, то войсковым писарем в почете у
панов; вспоминалось ему и свидание с королем, и теперь невольно пришло на
ум, что, может быть, и в этом его частном деле король, столь милостиво
относившейся к нему, окажет ему помощь.
- Если здесь не найду управы, - проговорил он, - отправлюсь в Варшаву
на сейм.
Под утро он наконец заснул; но едва забрезжил свет, он уже вскочил на
ноги и подошел посмотреть на раненого. Ивашко спал крепко и во сне что-то
бормотал. Богдан задумчиво смотрел на это молодое бледное лицо, на этого
юношу, второй раз спасшегося от смерти.
- Да, - проговорил он тихо, - кому суждено жить, тому не умереть.
На обширном дворе пана Конецпольского толпились доезжачие, егеря и
слухи. Пан только что приехал с охоты, все заняты были расседлыванием
лошадей, сортировкой дичи и веселыми рассказами об охотничьих
приключениях.
Богдан медленно взошел на крыльцо и велел дворецкому доложить о себе
пану старосте. Дворецкий высокомерно оглядел его с головы до ног и с
расстановкою проговорил:
- Не думаю, чтобы ясновельможный пан мог принять теперь; он только
что вернулся с охоты и изволит завтракать.
- Я подожду, - спокойно ответил Хмельницкий.
Дворецкий важно отправился докладывать пану. Через несколько минут он
вернулся и объявил Богдану, что пан его принять не может, а просит зайти
часа через два.
Хмельницкий вернулся в корчму и на пороге своей комнаты увидел
спасенного им татарченка Саипа.
- Что скажешь, Саип? - спросил он тревожно, предчувствуя, что услышит
еще что-нибудь недоброе.
У мальчика на глазах блестели слезы.
- Худо, пан, ох как худо! - пробормотал он.
- Что такое, говори скорее.
- Сын твой умер сегодня утром.
Богдан побледнел.
- Убит? - выговорил он чуть слышно.
- Розгами засекли за то, что сгрубил сердитому урусу.
Богдан молча опустился на лавку и сжал голову руками.
- А пани замуж выходит за сердитого уруса, - прибавил мальчик. -
Завтра их будет венчать тот длинный мулла в делом, что живет уже второй
день у тебя на хуторе.
Богдан вскочил с места и ударил кулаком по столу. Вид его был
страшен, когда он гневно ухватил себя за волосы и не то крикнул, не то
заревел:
- Месть им! Смерть им!
Татарченок в испуге попятился к двери, а Ивашко открыл глаза и
недоумевал... Богдан объяснил ему, в чем дело. Он уже овладел собою и
продолжал расспрашивать мальчика обо всем, что происходило на хуторе.
- Хорошо, Саип, - закончил он свой разговор. - Ступай опять назад и
пусть никто не знает, что ты меня видел. Смотри во все глаза, слушай все,
что можешь услышать и, если узнаешь что важное, прибеги сказать.
- Понимаю, - весело ответил мальчик и вприпрыжку пустился обратно.
Через два часа Богдан снова был у пана старосты. Его ввели в кабинет,
где он увидел пана старосту, заваленного бумагами. Эти дни ему самому
пришлось разбираться с делами, так как пан подстароста по случаю своей
свадьбы выпросил себе отпуск. Пан Конецпольский принял Богдана холодно,
вежливо, указал ему рукою на стул и вопросительно посмотрел на него.
- Ясновельможный пан староста, - начал Богдан, - я с жалобой на пана
Чаплинского! Пан староста не откажет оказать мне защиту.
- Что такое? - равнодушно спросил староста.
Богдан рассказал, в чем дело.
Пан Конецпольский выслушал его с небрежной холодностью и затем
спросил:
- Что же пану Зиновию от меня угодно?
- Я надеюсь на защиту и поддержку пана старосты, - повторил
Хмельницкий.
- Прошу извинения, - возразил староста, - я не судья и не могу
разбирать тяжебных дел. Не имею на то никакого права, - прибавил он
внушительно.
- Но, ведь, пан староста лучше чем кто-либо знает, что этот участок
дарован отцу моему и мне, что я немало положил в него труда и что все, что
там находится, есть моя неотъемлемая собственность.
- Я повторяю пану Хмельницкому, - с некоторым раздражением возразил
староста, - я тут ничего не могу сделать, пану следует обратиться в суд и
представить свои доказательства на владение.
- Пан староста знает, что у меня форменных документов нет.
- Это уж не мое дело! - небрежно ответил староста. - Пану Зиновию
следовало позаботиться об этом. Мне очень жаль, - сказал он, вставая, -
что пана постигла такая большая неприятность, но опять-таки повторяю, я
тут ни при чем и даже не желаю вмешиваться в такое щекотливое дело.
- Итак, все мои заслуги и заслуги отца моего забыты, - с горечью
проговорил Хмельницкий, тоже вставая.
- Пан Хмельницкий, - строго возразил староста, - пользовался своим
хутором довольно долго и сам виноват, что не позаботился упрочить его за
собой еще в то время, когда ему доверяли. Теперь же о нем ходят темные
слухи, в чем конечно, виноват он сам.
Хмельницкий оставил старосту и отправился в земский поветовый суд.
Там за большим столом заседал судья, а за другим поменьше сидел его
помощник подсудок, в светлом кафтане, опоясанном широким кушаком и в
длинном алом кунтуше с заброшенными за спину рукавами. Хмельницкого не
сразу впустили к этим двум вершителям судеб, а сперва он должен был
обратиться к земскому писарю. Писарь внимательно выслушал его дело и
отправился с докладом. Через несколько времени Хмельницкого пригласили к
судье, и тот, уже знакомый с делом из доклада писаря, предложил ему
вопросы. Он тоже поставил ему на вид, что без форменных документов вряд ли
удастся ему сохранить свои права на владение хутором.
- Ведь, пан Хмельницкий говорит, что хутор дарован не ему, а его отцу
и притом не нынешним старостой, а его предшественником, который уже умер.
Следовательно, в этом деле невозможно и личное подтверждение. В
благоприятном случае, если этим хутором не овладеет его соперник, -
прибавил судья с улыбкой, - он отойдет к владениям пана старосты. Впрочем,
- прибавил он, - прошу пана зайти завтра, мы рассмотрим его дело и дадим
окончательный ответ.
- Если нужны письменные доказательства моих прав, - нерешительно
прибавил Хмельницкий, - у меня есть свидетельство за подписью гетмана
Конецпольского на владение этим поместьем.
- Может быть, такое свидетельство и значило бы что-нибудь прежде, -
важно заметил судья, - но по нынешним постановлениям оно не имеет ровно
никакой силы. Оно должно быть форменное, записанное в земских книгах
воеводства. По простым актам, не записанным в книгах, мы не можем начинать
процесса.
- Но самому наияснейшему королю известно, что Суботово принадлежит
мне, - пытался возразить Хмельницкий.
- Это уже до нас совсем не касается, - холодно отвечал судья. - Если
ваши права известны королю, то отправляйтесь в Варшаву и подавайте просьбу
в сейм.
Хмельницкий зашел в суд и на другой день. Писарь подал ему письменное
решение этого дела. Оно заключало в себе полный отказ, и ему же еще
пришлось заплатить порядочный процент за это решение и судье, и подсудку,
и писарю. Эти должностные лица не получали жалования от казны, а
пользовались определенными доходами с дел.
8. ПОЕДИНОК. ТЮРЬМА
Ой я ляхiв, ой я панiв не боюся;
Бо я з ними ище по-лицарськи побьюся
Во время наезда на Суботово ни Тимоша, ни дочерей Богдана с маленьким
шестилетним Юрием не было на хуторе. Тимош ездил с письмами отца, а дочери
с младшим братом гостили у одного из соседей. Надо было как-нибудь
устроить их. В Чигирине Хмельницкий обратился к старому жиду-фактору, не
раз помогавшему ему в затруднениях. Жид подыскал маленький домик на
окраине города. Хмельницкий нанял его за сходную плату, дал знать детям и
приказал им скорее приехать в Чигирин. Невеселое это свидание: девушки
плакали, а Тимош грозно сдвигал брови и хватался за рукоять сабли.
- Батюшка, - говорил он, - я соберу казаков и отниму Суботово.
- Погоди, Тимош, - успокаивал его отец, - еще наше не ушло, а быть
может нам присудят Суботово и законным путем. С врагом же своим я сам
разделаюсь за оскорбление; сегодня посылаю ему вызов и буду с ним биться
на поединке.
В тот же день Хмельницкий послал сказать Чаплинскому, что он требует
от него удовлетворения чести и назавтра назначает ему поединок в лесу, у
оврага, где три тополя. Чаплинский тотчас же призвал к себе своего зятя и
долго совещался с ним о чем-то при запертых дверях. Под вечер к
Хмельницкому прибежал запыхавшийся Саип.
- Сердитый урус хочет извести тебя, пан, - передал он. - Сегодня он
говорил с другим урусом, а я незаметно пробрался в их комнату и спрятался
за шкафом. Я все слышал, о чем они говорили. Ты хочешь с ним драться, а он
боится, что один не победит тебя. Он возьмет с собой троих слуг, спрячет
их в овраге, и по знаку его они нападут на тебя и убьют тебя.
- Спасибо, Саип! - отвечал Хмельницкий, - вот тебе за услугу, - и он
