выговский.
- По указу великого государя мы присланы к тебе, гетман, и можем
говорить только с тобой, а не с писарем.
- Все равно, чтобы вы мне ни сказали, я не утаю от писаря и все, что
вы ему скажите, он не скроет от меня. А теперь по великой моей болезни не
могу говорить о государственных делах.
Бутурлин потерял терпение и сердито отвечал:
- Все это отговорки! Не пригоже тебе это, Богдан Михайлович! Надо
тебе самому слушать указ и повеление великого государя.
- Указ и повеление государя слушать я повинен, - сказал Богдан, - но
ответа держать не могу. Бог даст полегчает, тогда пришлю вам сказать.
Ну-ка, Иване, - обратился он к Выговскому, - попроси господ послов не
побрезговать нашими хлебом-солью, да зови Анну и Катерину.
- Пан гетман просит вас откушать! - с поклоном сказал писарь послам,
надевавшим свои шапки.
Бутурлин, рассерженный и обиженный приемом Хмельницкого, сухо
отвечал:
- По милости его царского величества обеды у нас приготовлены дома.
- Все послы его царского величества в моем доме едали. Если вы теперь
откажетесь, то я сочту это за немилость его царского величества ко мне.
- Ну, будь по-твоему! - согласился Бутурлин, снимая шапку и ферязь.
Вошла гетманша с замужней дочерью Богдана, Катериной Выговской,
невесткой писаря, они низко поклонились гостям.
- Накройте столы поближе ко мне! - приказал больной. - Хочу обедать с
вами вместе.
Столы подвинули к самой постели. Писарь и есаул тоже сели с гостями.
После жаркого гетман сказал Выговскому: А ну-ка, Иване, вели подать
венгерского да постарше. Есть я нынче разучился, а пить еще могу.
Подали кубки и бутылку старого венгерского.
- А мне, Катрю, принеси мой заветный серебряный кубок.
Катерина встала и из соседней комнаты принесла на маленькой тарелочке
массивный серебряный кубок, отделанный чернью и украшениями.
- Мне его теперь, пожалуй, и не поднять, - сказал Богдан.
Он попробовал привстать, но руки и ноги совсем его не слушались.
- Поддержите-ка меня! - сказал он, обращаясь к жене и Выговскому.
Они встали и подхватили его под руки. Дрожащей рукой гетман поднял
тяжелый кубок и проговорил:
- Да здравствует благоверный великий царь всея Руси, милостивая
царица и чада их! Многие лета им и милостивому ходатаю и заступнику нашему
архиепископу Никону и всему освященному собору, боярам и думным людям,
христолюбивому воинству и всем православным христианам. Да покорит Господь
Бог под ноги великого государя не только иноверцев, еретиков, но и самого
поганина, басурмана туркского султана.
Он осушил кубок, упал в изнеможении на постель и так ослаб, что не
мог более ничего говорить.
Послы прожили больше месяца. Гетману становилось то хуже, то лучше,
но он не переставал заниматься делами. Московские послы особенно были
недовольны его сношениями со шведами, с Ракочи и с Молдавией.
- Вы обещали служить одному великому государю, - говорили они, - а
теперь дружите с неприятелем Карлом-Густавом и обещаете помогать ему
войском запорожским.
Гетман вспылил.
- Со шведским королем у меня давняя дружба, с тех пор, когда я еще не
был в подданстве его царского величества. Шведы люди правдивые, они всегда
держат свое слово, а его царское величество помирился с ляхами и нас хотел
отдать в их руки. До нас дошли слухи, что его царское величество посылает
двадцать тысяч человек войска на помощь ляхам против шведов и казаков. Мы
же всегда готовы были служить его царскому величеству, когда и в
подданстве его не были. Уговаривали крымского хана и не пускали его
разорять города царские. Если бы я теперь не сошелся со шведами да с
Ракочи, да с волохами и татарами, то они соединились бы с ляхами, побили
бы нас, а потом дошли бы и до Московии.
Положение Выговского между недовольными послами и раздражительным
больным гетманом было крайне затруднительно. Он уговаривал послов:
- Не сердитесь на гетмана, он болен и от болезни стал запальчив и
раздражителен; он и нас всех бранит, за что-нибудь малое так рассердится,
что и подойти к нему нельзя.
Бояре, видя, что от гетмана они ничего не выпытают, старались узнать
у писаря, какие дела ведет гетман со шведским послом и приехавшим от
Ракочи посланным; но Выговский уклонялся от ответа, уверяя, что послы
приехал заявить о любви к запорожскому войску. Послы настаивали на
свидании с самим Хмельницким, но он, действительно, был так слаб, что
долго не мог принять их.
Явился, наконец, в Чигирин и польский посол, уполномоченный заключить
с Хмельницким договор против шведов и Ракочи. Король думал разжалобить
гетмана, укоряя, что он навлекает новую гибель на свою родину, заключая
союзы с иноземцами.
Хмельницкий представился растроганным, клялся, что и сам не желает
кровопролития; уверял, что и не думал заключать союза с Ракочи; казаки
действуют самовольно, и он ничего не может с ними поделать. Кое-как
договорились относительно границ Польши и Украины, подписали договор,
оставив спорные статьи до утверждения на сейме.
Не успел Хмельницкий отпустить польского посла, как приехали к нему
послы от татарского хана, Махмет-Гирея, преемника Ислам-Гирея, и гетман
возобновил с ними прежний союз. Он уступил им южную степь у Днепровского
лимана, дозволив им беспрепятственно кочевать там со своими стадами. Они
обязались свободно пропускать казаков к Черному морю.
Польский посол отговаривал Хмельницкого от его союза с московским
царем, но гетман решительно отвечал: - Я одной ногой стою уже в могиле и
не нарушу данной мною присяги. Да и какую пользу я, дряхлый старик, могу
принести королю. Вот, если сын мой Юрий будет гетманом, то никто не
помешает ему услужить польскому королю, конечно, без вреда московскому
государству. Вот Ракочи - другое дело, его я велю оставить, а на помощь
полякам пошлю десять тысяч казаков. Пусть сын мой будет главнокомандующим
и попробует себя в ратном деле.
Польский посол уехал, а через день прискакал гонец от Ракочи, требуя
помощи против поляков.
Богдан призвал Юрия и сказал ему:
- Ты будешь двигаться со своим войском как можно медленнее; выбирайте
самый длинный путь, останавливайтесь, где только можно, так, чтобы прийти
тогда, когда война поляков с семиградцами кончится.
- Зачем же это, батько? - с неудовольствием спросил Юрий. - Мне бы
лучше повоевать, я не боюсь пороху.
- А вот зачем, - отвечал Хмельницкий, - отряд-то у меня один, а надо
сделать так, чтобы и поляки, и венгры думали, что я им помогаю. Победит
семиградский князь, я скажу, что послал войско ему, и буду требовать от
него тоже помощи. Возьмут верх поляки, я могу сказать королю, что отнял у
Ракочи казаков, послал их на помощь ляхам, да они дойти не успели.
Как Богдан задумал, так и вышло. Казаки, бывшие в венгерском войске,
бросили Ракочи, и поляки одержали над ним верх. 23 июля князь Семиградский
должен был заключить мирный договор с Польшей. Весть об этом дошла до
Хмельницкого, когда он уже лежал без всякой надежды на выздоровление.
В день Успения Пресвятой Богородицы, 15 августа, Хмельницкий
почувствовал, что ему нехорошо и призвал всех домашних.
- Я умираю, - сказал он им, - но не хочу, чтобы кости мои лежали в
Чигирине. Похороните меня в Суботове: его я приобрел кровавыми трудами, а
когда его от меня отняли, загорелся пламень войны, освободивший Украину.
Гетман скончался тихо ровно в полдень, и целую неделю тело его стояло
в Чигирине, куда со всех сторон стекались казаки в последний раз
поклониться своему батьку. Затем торжественно перевезли его тело в
Суботово, где его и погребли 23 августа 1656 года.
Густая толпа провожала гроб с громким плачем и воплями, так что не
слышно было погребального пения.
То не черниi хмари ясне сонце заступали,
То буйниi вiтри в темнiем лузi бушовали;
Козаки Хмельницького ховали,
Батька свого оплакали!
За гробом шел польский посол, снова приехавший заключить союз с
гетманом. Он проводил гетмана до самой могилы и с глубоким вниманием
слушал надгробную речь, произнесенную домашним секретарем Хмельницкого
Зоркою.
Останки гетмана были поставлены в Суботовской церкви, построенной
Хмельницким. Но недолго им пришлось там покоится. Когда поляки захватили
Суботово, Чарнецкий приказал выбросить кости Богдана.
Но имя Богдана Хмельницкого, борца за свободу Украины, постоянно жило
в устах украинского народа, перешло в малорусские думы и память о гетмане
сохранилась до нашего времени.
Оттогдi Хмельницкий помер,
А слава його козацка не вмре, не поляже.
29 ИЮНЯ 1888 ГОДА. ТОКСОВО
11 июля 1888 года в городе Киеве на Софийской площади при колокольном
звоне всех старокиевских храмов торжественно открыт памятник Богдану
Хмельницкому. После панихиды по рабе Божьем Богдане, митрополит Киевский
Платон освятил памятник.
Хмельницкий изображен в полном гетманском одеянии на коне; левой
рукой гетман удерживает коня, правая же с булавой указывает на
северовосток по направлению к Москве. На скале надпись: "Волим под царя
восточного православного". На двух сторонах гранитного пьедестала,
имеющего вид кургана, высечено: с одной стороны - "Единая неделимая Россия
Богдану Хмельницкому", а с другой - "1654-1888".
На открытии присутствовали начальник края, представители города,
войска, депутаты и гости, прибывшие из разных мест России, а также из
славянских земель, чтобы принять участие в праздновании киевлянами
девятисотлетия Крещения Руси, и многочисленная толпа народа. При звуках
военной музыки, игравшей "Коль славен Наш Господь в Сионе", войска прошли
перед памятником церемониальным маршем.
Девятьсот лет тому назад в Киеве Русь приняла крещение от
православной восточной церкви, двести пятьдесят один год тому назад при
содействии Зиновия Богдана Хмельницкого юговосточная Русь, Малороссия,
снова присоединилась к своей матери - России.
