Коронный гетман радовался своему успеху и со всем войском двинулся к
Белой Церкви. По приходе туда в некотором расстоянии от польского лагеря,
на кургане "Острая могила", раскинули великолепный шатер; в нем казаки
должны были принять присягу в том, что будут хранить договор ненарушимо.
Паны комисары приняли торжественный вид и ожидали казацких послов.
Наконец послышался конский топот и двенадцать казаков с полковником во
главе подъехали к шатру.
- Пан Кисель, - с изумлением проговорил Гонсевский, один из
комисаров, - казаки не те, другие, все незнакомые лица.
Пан Кисель вышел из шатра.
- Что угодно панам казакам? - обратился он к приехавшим. - Мы ждали
пана Выговского и полковника Москаленко, а приехавших панов я не имею
чести знать...
- А то ж я не Москаленко, а Одынец, - отвечал полковник, слезая с
коня, - а се мои люди!
- Что-ж угодно пану Одынцу? - с удивлением спросил Кисель.
Мы с поклоном от войска запорожского к вашим милостям, будьте добры,
утвердите Зборовские статьи, и пусть войско коронное выйдет из Украины, а
мы не перестанем сноситься с татарами, они охраняют нашу свободу.
При этом неожиданном вступлении даже спокойный Кисель не выдержал и
схватился за саблю.
- Презренные хлопы, они играют нами! - шептали другие комисары.
Кисель, однако, тотчас же сдержал свой гнев и сказал:
- Мы ожидали от вас присяги, а вы опять начинаете новую смуту.
- Мы и покоримся, и присягнем, только подпишите Зборовский договор, -
настаивали казаки.
- Опомнитесь, - усовещевал Кисель, - какой Зборовский договор? В
Белой церкви заключен новый...
- Ничего мы не знаем, ничего не ведаем, что у вас там было в Белой
Церкви, - отвечал Одынец. - А нас войско с этим послало.
Кисель горячился, призывал Бога в свидетели, что султан захватит всех
казаков и обратит в мусульманство, Бог накажет их за то, что они не хотят
быть подданными христианского государя, казаки все твердили свое: "Не
знаем мы ничего, подпишите Зборовские статьи, и мы вам присягнем тотчас
же".
Терпение комисаров истощилось.
- Бог с вами! - сказал Кисель. - Вы коварный народ. Мы уезжаем.
Пеняйте сами на себя!
- Как угодно панам! - смиренно отвечали казаки. - Коли драться, так
драться, мы пришлем ваших заложников невредимыми.
Польские заложники возвратились и полякам не оставалось ничего
другого, как готовиться к битве.
Казацкий лагерь тоже принял боевой вид; но Хмельницкий засел в своей
палатке и не хотел ничем распоряжаться.
- Батько! - приступали к нему полковники, - начинай битву с ляхами!
- А цурь вам, вражьи дети! Заварили кашу, сами и расхлебывайте! Я тут
ни при чем, - отвечал Хмельницкий.
- Что ты чудишь, батько? - с досадой спрашивал его Довгун.
- Молчи хлопец! - отвечал Богдан, улыбаясь, - ты еще молод меня
учить. Кабы у меня было столько войска, как под Берестечком, я бы ни
минуты не задумался. А теперь пускай хлопцы на свой страх идут. Удастся им
побить ляхов, мы Зборовский договор подпишем, а не удастся, я в ответе
перед панами не буду, скажу, что казаки сами на ляхов набросились. А чтобы
им не скучно было завтра ляхов бить, вели им выкатить семь бочек горилки.
Начались стычки. Хмельницкий ловко подсмеивался над панами. Когда
казаки проигрывали, он посылал извинения, уверял, что ничего не знает, что
всю эту смуту затевают хлопы. Когда же поляки требовали присяги и
подписания договора, он посылал на них и казаков, и татар. Они уводили
польских пленных на глазах у панов.
Хмельницкому только нужно было выиграть время. Он все еще надеялся
смягчить невыгоды Белоцерковского договора, но это ему не удалось, поляки
стояли на своем, и 16-го сентября договор был подписан.
- Я хочу теперь видеться с ляхами! - заявил Хмельницкий полковникам.
- Пусть они пришлют вам за меня заложников, я поеду к пану коронному
гетману.
- Что тебе дались ляхи? Что тебе за неволя им кланяться? - спрашивали
полковники.
- Ничего вы не понимаете! - резко отвечал гетман. - Нам теперь надо
ладить с панами.
- Не пустит тебя народ! - отвечали ему.
- Я им горилки выкачу. Перепиться недолго. Тогда и уеду.
Он велел выкатить несколько бочек горилки; казаки перепились и не
заметили, как их гетман уехал в польский лагерь.
В роскошном шатре Потоцкого собрались все знатнейшие паны.
Хмельницкий держал себя скромно; но за обедом поспорил с Радзивиллом,
зятем молдавского господаря Лупулы.
- Изменник он - вскрикнул Хмельницкий. - Хоть ваша княжеская милость
и зять его, но я скажу, что готовлюсь воевать с ним. Он обещал выдать свою
дочь за сына моего Тимофея, да так и не отдал. Много у него грошей, а у
меня людей. Разграблю его сокровища и накажу его вероломного. Князь
побледнел от гнева, но удержался и, пробормотав что-то, вышел из-за стола.
Ивашко, недалеко сидевший от Хмельницкого, тоже незаметно встал и
прокрался, как кошка, в темный угол, где Радзивилл горячо толковал о
чем-то с панами. Через несколько минут, бледный, с горящими глазами,
подошел хлопец к Хмельницкому и нагнулся к его уху.
- Батько, тебя отравить хотят! - прошептал он. - Не пей вина, которое
подадут!
Через полчаса в шатер внесли на огромном подносе заздравные кубки.
Для Хмельницкого стояла особая чарка художественной работы с
инкрустациями.
Все встали из-за стола. Загремела музыка, раздались пушечные
выстрелы. Из казацкого лагеря отвечали тем же.
- Да здравствует король! - громко проговорил Потоцкий, высоко
поднимая кубок.
Хмельницкий снял шапку, почтительно наклонил голову, но не
притронулся к чарке.
- Предлагаю тост за все благородное шляхетство! - предложил
Радзивилл.
Все снова обнажили головы, но Хмельницкий угрюмо нахлобучил шапку,
судорожно схватил кубок, стукнул им по столу и вышел. Паны бросились за
ним.
- Пан гетман, куда же? Мы еще будем пить за здоровье пана.
- Благодарю! Мое здоровье у панов может совсем расстроиться! -
отвечал он.
Вместо коляски гетмана, ему подали прекрасного коня в богатой сбруе.
- Что это? - с удивлением спросил он.
- Это подарок вашей милости! - отвечали слуги.
- А, щедроты вашего Потоцкого? - обратился он к панам. - Благодарю
его, как гетмана, победителя и союзника, а за коня готов ему одарить тремя
стами подобных.
Он вскочил на коня и помчался, сопровождаемый Ивашком. Коляска едва
поспевала за ними.
На полдороге гетман остановился, соскочил с коня, пересел в коляску и
задумчиво поехал в табор.
24. ПРИСОЕДИНЕНИЕ К МОСКВЕ
Ой служив же я служив пану католику,
А теперь ему служити не стану до вiку!
Ой служив же я служив пану басурману,
А теперь служити стану восточному царю!
Прошло больше двух лет. Стояла крепкая, погожая зима. В Переяславле
праздновали канун нового года. Просторный, удобный дом полковника Тетери
был освещен сверху донизу. Тяжелые дубовые двери то и дело отворялись, и
хлопы сновали взад и вперед по двору. Когда дверь отворялась, из дома
вырывался гул множества голосов, смешанный со звуками музыки.
Полковник принимал дорогих гостей, московских послов, боярина
Бутурлина со свитой. Тучный боярин, в дорогом кафтане, вышитым золотом, с
драгоценными камнями вместо пуговиц, важно сидел в высоких креслах. Возле
него сидели думный дьяк Лопухин и окольничий боярин Алферьев.
Полковник недолюбливал русских; он первый настойчиво советовал
Богдану Хмельницкому не вступать в союз с Москвой, но теперь, как хозяин
города, должен был радушно принимать гостей. Они говорили о посторонних
вещах, о житье-бытье на Руси, об охотах на дикого зверя... Боярин, с
ловкостью дипломата, несколько раз старался навести разговор на
интересовавший его предмет, но казак тоже был хитер и в ловушку не
давался.
- Не знаю, - отвечал он наивно на все расспросы боярина, - то дело
батька, вот приедет он и переговоришь с ним обо всем. Наше же дело
казацкое: иди, куда скажут, бей кого велят.
- Да скоро ли приедет его милость Богдан Михайлович? - спрашивал
посол.
- Не могу тебе этого сказать. Он теперь и недалеко, да через Днепр-то
переехать невозможно. Морозы настали недавно, лед еще не окреп.
- А где он теперь? - осведомился Лопухин.
- Да в Чигирине, - со вздохом ответил Тетеря. - Не везет ныне нашему
батьку. Трех лет не прошло, как любимую жену схоронил, а теперь старшего
сына хоронит.
- Что ты говоришь? - с участием спросил посол. - Разве он овдовел?
- И овдовел и снова женился, - отвечал полковник. - У нашего батька
все скоро делается, и полгода не вдовел.
- На ком же он женился? - спросили послы.
- На сестре нашего полковника Золотаренко. Эта, не то что вторая его
жена. Та была белоручка, панского рода, а эта настоящая казачка. Она
нашего батька в руках держит и до горилки его не всегда допускает.
Послы засмеялись.
- А с чего же его сын умер? - спросил Бутурлин.
- Да разве вы не слыхали? - с удивлением спросил он полковников. - Он
за тестя своего сражался, там и убит. Сюда привезли мертвого; гетман
встречал на дороге.
- Вот какие дела! - покачивая головой, проговорил со вздохом боярин и
перекрестился. - Ну, царствие ему небесное! Славный был воин. Слышал я,
как он по пути в Молдавию на гетмана Калиновского напал.
- Да, жаль хлопца! - проговорил полковник. - Мог бы еще долго жить и
гетмановать.
- А что, разве Богдан Михайлович не крепок здоровьем? Он, кажется,
еще мужчина в цвету.
- Не то, чтобы не крепок, а прихварывает.
- Может и нечисто дело? - вполголоса проговорил Бутурлин. - На вашего
гетмана многие зубы точат. Слышали и мы, как ему князь Радзивилл зелья
подсыпал.
- Бог его ведант, - задумчиво отвечал полковник. - Мало ли лихого
народа на свете.
В углу за небольшим столиком сидели молодой казацкий полковник и
русский боярин из свиты Бутурлина. Полковник был наш старый знакомый
Довгун; только он в последние три года сильно переменился, возмужал,
отрастил длинные полковничьи усы и молодецкий чуб.
- Вот где привел Бог встретиться! - говорил он рыжему, рябоватому
своему собеседнику, с наивным удивлением рассматривая его богатую одежду.
- Как же ты, Никита, в бояре-то попал?
- Да так, на Сечи мне стало жить неспособно, я и уехал в Москву, а
там уж недолго выслужиться было, батюшка царь Алексей Михайлович очень
меня любит; вот ныне и пожаловал в бояре.
- Да за что он тебя в бояре-то пожаловал?
- За особые заслуги! - с улыбкой отвечал бывший запорожец. - Мой
совет теперь русскому царю нужен. Как задумал царь взять под свою
державную руку Украину, он и стал советоваться с надежными людьми. Вот
тогда-то я в милость и попал. Живут при московском дворе два грека, Иван
да Илья. Я с ними еще раньше на Запорожье был знаком. Они меня и
представили батюшке царю; с тех пор я в гору и пошел.
- А хорошо живется в Москве? - спросил Довгун.
- Как тебе сказать: живется недурно, если только умеючи пристроиться.
Казаков теперь много бежит к нам из Украины. Всем им места хватает, и
никто из них назад не ворочается, значит, живется не худо. А ты как?
- Да вот подумываю и я к вам на московскую землю переселиться.
- Что так? Я слышал, ты в чести у пана гетмана.
- Был когда-то в чести, - угрюмо проговорил Довгун. - А нынче уж
