дал ему золотую монету.
Саип даже обиделся: он сердито сверкнул своими косыми глазенками.
- Я пану не из-за денег служу, - гордо проговорил он, оттолкнув
червонец.
Хмельницкий улыбнулся.
- А свадьба пани была? - спросил Богдан.
- Была, - ответил мальчик. - Сам длинновязый мулла и повенчал их.
Паны съехались. Много пили, много бранили тебя, пан.
Хмельницкий отпустил Саипа и позвал сына.
- Слушай, Тимош, - сказал он ему, - я буду завтра биться с
чаплинским, но он замышляет измену, хочет спрятать слуг и напасть на меня.
До сих пор Бог хранил меня от его злодейств, надеюсь и на этот раз с ним
управиться. Но если он меня одолеет, помни, что тогда наступит твой черед
отомстить ему.
- Батюшка, я пойду с тобой! - проговорил Тимош взволнованно.
- Нет, сын мой, это поединок чести, мы должны выйти один на один. Не
хочу, чтобы сказали, будто Богдан Хмельницкий струсил врага, а
предосторожности приму, надену под платье панцирь.
На другой день, под вечер, Хмельницкий подъехал на своем статном
белом коне к трем тополям, где его уже ждал противник. Чаплинский явился
вооруженный с головы до ног, а Богдана же в руках была только сабля.
- Однако, - насмешливо сказал Богдан, осматривая своего противника с
головы до ног, - пан на меня ополчился точно на меня, только рогатины не
хватает. А может быть и рогатина где-нибудь в овраге припасена на
случай?..
Пан Чаплинский вспыхнул и вскинул плечами, но ничего не ответил.
- Полагаю, что мы будем драться на саблях, пан Данило. Я казак, да
вдобавок и бесприютный по вашей милости, вся моя надежда на мою саблю.
- Как угодно пану Богдана.
Чаплинский неохотно отмотал кобуры с пистолетами от пояса, положил их
под дерево, туда же положил и нож и наконец отвязал тяжелый палаш.
- Вот так-то лучше, - подсмеивался Богдан, - налегке биться куда
удобнее.
Они встали у самого оврага и зоркий глаз Богдана тотчас различил в
овраге, у деревьев, что-то шевелящееся.
- Гей, гей! Прошу пана подождать, - крикнул он подстаросте,
размахивая саблей и соскакивая в овраг. - Никак я и в самом деле на след
зверя напал.
За деревьями стояли трое слуг с обнаженными саблями. Они бросились
было к Богдану, но он ловким движением вышиб саблю из рук у первого и
могучим ударом отрубил ему голову. Один из слуг напал на Богдана сзади,
нанес ему удар, но сабля скользнула по панцирю и даже не погнула крепкой
стали. Богдан быстро обернулся и нанес ему удар в лицо. Обливаясь кровью,
хлоп бросился бежать вдоль оврага. Чаплинского в первый момент так
ошеломила неожиданность, что он стоял неподвижно, колеблясь, броситься ли
ему на помощь хлопам или утекать от разъяренного Хмельницкого. Увидев,
однако, что второй слуга нанес ему удар в спину, и полагая, что Богдан
ранен, пан подстароста храбро соскочил в овраг.
- Гей, изменник! - закричал Богдан, высоко поднимая саблю над
головой. - Не подступайся. "Маю саблю в руцi: ище казацька не умерла
мати!" (У меня в руках сабля, еще не умерла казацкая мать, т.е. Сечь).
Но Чаплинский, увидав разгоряченного воина и взглянув в его гневные
сверкающие глаза, уже и не думал наступать. Он быстро повернул назад, при
громком хохоте Богдана, цепляясь и карабкаясь выполз из оврага, поспешно
отвязал коня, вскочил на него и даже забыл захватить с собой свое
многочисленное оружие. Третий хлоп упал на колени и молил Богдана:
- Прошу пана смилостивиться, я хлоп, делаю, что прикажут.
Богдан махнул рукой и проговорил:
- Убирайся по добру по здорову!
Хлоп не заставил повторить себе приказание и пустился бежать во весь
дух. Богдан, подобрав саблю Чаплинского и все его оружие, проговорил:
- Вот-то добре! - Это нам пригодится.
Чаплинский, вернувшись домой, рвал и метал от бешенства. Все ходили в
доме на цыпочках и даже пани Марина не смела подступиться к своему мужу.
От воротившегося слуги она узнала, в чем было дело, и в глазах ее
блеснуло довольство. За ужином она спросила:
- Пан Данило ездил на охоту?
- Да... нет! - смешался он. - По делам...
- А где же один из хлопов, уехавших вместе с паном? И отчего же двое
других явились такие растерянные, а у одного и лицо все исковеркано;
другой прибежал без шапки, такой испуганный, точно за ним целая стая
волков гналась. Я думала, что пан на медвежий след напал. Думаю, пан
Данило такой храбрый охотник, видно, сам один на один не медведя вышел,
если слуги домой прибежали. Я так за пана испугалась, что хотела на помощь
новых хлопов выслать, а тут и сам пан подъехал.
Пан подстароста несколько раз менялся в лице, наконец, вскочил и
нетерпеливо зашагал по комнате.
- Марина, - сказал он, остановившись перед ней, - помни, что ты
теперь моя жена, и оставь твои насмешки. А тому медведю, на которого я
сегодня делал облаву, еще быть в засаде, еще быть! - в бешенстве вскрикнул
он и, хлопнув дверью, ушел в свой кабинет.
На другое утро пан подстароста с самой подобострастной миной дожидал
пана Конецпольского и доложил ему, что у него есть важное дело. Староста
удалился с ним в кабинет.
- Что такое? - спросил он тревожно.
- Прошу пана старосту, - проговорил Чаплинский, - послушаться моего
совета, заключить в тюрьму этого сорви-голову Хмельницкого. Вчера я ехал
по лесу с тремя слугами, как вдруг этот безумец напал на нас и чуть всех
нас не зарубил: одного положил на месте, другого так изранил, что он и
теперь лежит, а я с остальным слугой едва ускакал от него.
- Да, да, - отвечал староста, с иронией посматривая на пана, - видал
я его в битвах, такого воина поискать. Жаль, что он связался с хлопами.
Чаплинский закусил губу.
- Итак четверо с ним не справились? - весело спросил пан староста.
- Он напал на нас врасплох, - со смущением отвечал Чаплинский. - Да и
притом, когда он придет в бешенство, это зверь, а не человек, потому-то я
и предупреждаю пана старосту.
- Чего же пан Чаплинский еще от меня хочет? - спросил Конецпольский.
- Позволения арестовать его.
Пан Конецпольский насмешливо посмотрел на него.
- Пана подстаросту я уже раз просил не мешать меня в дела с
Хмельницким. Я лично не вижу еще причин для того, чтобы арестовать
свободного шляхтича. Нужны доказательства его виновности.
- Доказательства у меня есть, - поспешно проговорил Чаплинский. -
Напав вчера на нас, он хвалился, что запорожская Сечь не погибла, пока у
казаков есть сабли в руках. Это слышал я и один из моих хлопов, мы можем
быть свидетелями.
Конецпольский задумался.
- Повторяю вам, пан подстароста, что я и сам не доверяю Хмельницкому.
Если пан рассчитывает овладеть этим казаком, я ему препятствовать не буду,
только советую взять побольше хлопов для такого опасного предприятия, -
прибавил он насмешливо.
Пан подстароста счел за лучшее сделать вид, что он не понял насмешки,
почтительно раскланялся с паном Конецпольским и уехал. Приехав домой, он
сейчас же отрядил одного из своих слуг, испытанного шпиона, высматривать
Хмельницкого.
- Теперь уж ты не уйдешь от меня! - шептал он.
Веселые колядки шумной волной разливались по Украине. В этом году
веселье было какое-то особенное бесшабашное, как-будто все чуяли грозную
тучу приближавшейся войны и торопились насладиться жизнью. Бесчисленное
множество дидов-кобзарей переходило из села в село, некоторых из этих
дидов никто никогда не видал и не знал. Они пели про подвиги Остраницы и
Гуни. Воспевали Тараса и Наливайко, а втихомолку нашептывали, что
народился уже новый богатырь, что недолго панам тешиться над хлопами,
недалек день расправы. Все украинские запорожцы, жившие по селам и
деревням в качестве бочарей, кузнецов, кожевников, сапожников и других
ремесленников, побросали свои молоты, шила, наковальни и дратву и
пустились все пропивать в надежде на скорую войну. Хлопы на панских дворах
стали угрюмее, неподатливее; за это их больше секли и били палками, а они
еще сильнее ожесточались на своих мучителей.
Богдан жил в Чигирине, часто уезжал куда-то и подолгу совещался с
посещавшими его казаками.
Был морозный вечер. Дочери Богдана ушли колядовать с дивчатами в
село. Дома оставались только Богдан и Тимош. Богдан рано лег спать, Тимош
обошел двор, из предосторожности заглянул в сараи, посмотрел, спят ли
работник и работница; но их не оказалось дома.
- Колядовать ушли! - проговорил Тимош.
Он взошел на крыльцо, запер щеколду у двери и тоже лег. Вдруг сквозь
сон он услышал на дворе шаги. Он подошел к маленькому окошку мазанки и
заметил несколько шагов на снегу.
- Что за притча! - подумал он, хватаясь за саблю и выходя на крыльцо.
В ту же минуту на него бросилось несколько человек, заткнули ему рот
тряпицею, связали по рукам и ногам и кинули на снег. Тимош видел, как изо
всех углов повыскакивали люди, перед ним мелькнуло лицо пана Дачевского.
Все они бросились к крыльцу, он же бессильно метался связанный и не мог
предупредить отца. Сонного, безоружного Богдана вывели на крыльцо с
завязанным ртом, с опутанными руками и ногами. Крепко-накрепко приторочили
его к седлу коня и повезли куда-то. Тимош все это видел и не мог помочь
отцу. Его освободили только сестры, когда под утро вернулись с колядок.
Работник и работница исчезли; очевидно они были подкуплены Чаплинским и
впустили его людей.
Тимош сейчас же бросился на розыски и узнал, что отец его у
Чаплинского, за ним зорко смотрят, и нет возможности его освободить.
Бросился Тимош к старосте, но его не приняли. На возвратном пути на
площади он столкнулся с Комаровским. Комаровский ехал с небольшим отрядом
жолнеров. Тимош схватил его коня за повода и гневно проговорил:
- Злодеи, за что вы схватили моего отца? Мало вам, что вы все у нас
отняли?
- Прочь, хлоп! - замахнулся на него плетью Комаровский.
- Вот я тебе покажу хлопа! - прокричал Тимош и собрался его ударить
саблей.
Но в эту минуту жолнеры, соскочив с коней, окружили молодого казака и
обезоружили его.
- Гей, батагов сюда! - крикнул Комаровский.
Откуда-то явились батоги и Тимоша при собравшемся народе жестоко
наказали палками, после чего Комаровский приказал отнести его домой.
- С этого щенка достаточно! - проговорил пан, - позабудет заступаться
за отца.
Богдан, между тем, сидел в темном сыром погребе за крепким железным
запором и никто, по-видимому, не мог к нему пробраться. Пани Марина ходила
сама не своя; она знала обо всем случившемся и ей каждую минуту казалось,
что вот-вот выведут Богдана на двор и отрубят у нее на глазах его буйную
голову. Изобретательный ум ее на этот раз отупел, ничего не могла она
придумать и понимала только одно, что если Богдана казнят, ей и самой не
жить, так он стал ей теперь дорог. Она знала, что сидит в темном подвале,
где его морят голодом, и это ее более тревожило. Вдруг у нее блеснула
мысль: Саип был всегда верным слугой Богдана, он ловкий, маленький,
изворотливый, он должен найти путь к своему господину.
- Саип, а Саип! - поманила она его, улучшив минуту.
- Что, пани?
- Любил ли ты своего прежнего господина?
Татарченок недоверчиво скосил глаза в сторону.
- А зачем пани знать?
- Вот зачем, Саип, - тихо проговорила она. - Если ты любил его, то
подумай только: он теперь сидит взаперти, не видит света, может быть, ему
не дают есть. Надо к нему пробраться.
Мальчик все еще недоверчиво смотрел на нее.
- Пани, ведь не любит моего хозяина? Разве ей не все равно, что будет
с паном?
