себе культурой, а представляет еще природу в материальном значении этого
слова, но вместе с тем все же находится в отношении к культуре. Таким
образом, естественно-научное и историческое понимания здесь по
необходимости теснейшим образом связаны друг с другом, и тем не менее
отсюда нельзя выводить никаких возражений по поводу наших принципов
деления наук. Подобные смешанные формы делаются, наоборот, благодаря им
понятыми именно как смешанные формы.
Соединение естествознания с историей в биологии не покажется
странным, если вспомнить, каким образом возникли теории Дарвина,
положившие начало этому соединению. Известно, что этот биолог взял
многие основные свои понятия, такие, как естественный подбор
(Zuchtwahl), отбор (Auslese), борьба за существование, из культурной
жизни, и, таким образом, у нас нет оснований ожидать, чтобы развившиеся
в связи с Дарвином теории можно было бы подвести без всякого затруднения
под одну из охарактеризованных здесь главных научных групп. Если целый
ряд организмов называется не только развитием в историческом смысле, но
вместе с тем также и прогрессом, если, следовательно, в нем
усматривается повышение в ценности, то, значит, культурное человечество,
к которому приводит эта лестница организмов, полагается как абсолютное
благо, а тогда перед нами даже не столько относящее к ценности
историческое, сколько философско-историческое понимание. При этом
основные принципы этой философии истории не взяты у природы и
естествознания, как часто думают, но на явления природы переносятся
культурные ценности. Здесь не место входить в оценку научного значения
подобных философско-исторических соображений относительно прогресса от
примитивнейших организмов вплоть до культурного человека. С чисто
естественно-научной точки зрения развитие это не представляет собой ни
прогресса, ни регресса, но просто индифферентный по отношению к ценности
ряд изменений, общие (т. е. равно подчиняющие себе все различные стадии)
законы которого необходимо исследовать. К тому же интерес к таким якобы
естественным "историям творения", в которых, впрочем, Дарвин сам
совершенно ни при чем, по-видимому, затухает даже и в биологических
кругах. Все более и более становится ясным, что те следствия, которые
современная теория развития поспешила вывести для "мировоззрения", не
только привели в философии к сомнительнейшим результатам, но и даже в
самой биологии причинили много зла.
Вообще интерес к филогенетической биологии, по-видимому, проходит.
Конечно, вторжение исторической мысли в науку об организмах оказало
громадное влияние в том смысле, что, вероятно, уже навсегда [106]
разрушило те реальности, в которые сгустились понятия вида
(Speziesbegriffe). Но, во-первых, подобный результат мог бы быть получен
также при помощи генерализирующей теории, а во-вторых, принципиально
совершив это свое дело, биология, по-видимому, переходит теперь от
исторического построения родословных предков к установлению общих
условий органической жизни. В образовании таких общих понятий видит она
теперь собственную свою задачу, и с усилением этих тенденций биология
после пережитого ею кризиса должна будет снова превратиться в
генерализирующую науку и, следовательно, в естественную науку как в
материальном, так и в формальном и логическом смысле, какой она,
поскольку она хотела быть только "онтогенетической" теорией развития, и
была до Дарвина (как, например, у К. Э. Бэра). Той своей структурой,
которая якобы противоречит нашему противоположению естествознания наукам
о культуре, она, независимо даже от философско-исторических спекуляций,
обязана не столько самому Дарвину, сколько некоторым "дарвинистам", в
особенности Геккелю. Однако даже у него можно в понятии резко различить
генерализирующие и относящие к ценности исторические элементы, как они
ни перепутаны друг с другом, труды же других преемников Дарвина, как,
например, Вейсмана, носят преимущественно генерализирующий, а
следовательно, также и в логическом смысле естественно-научный характер,
так что они без остатка входят в нашу схему.
Еще важнее для нас здесь, пожалуй, методически естественно-научные,
т. е. генерализирующие, элементы в науках о культуре. До сих пор я
умышленно говорил только об образовании таких исторических понятий,
которые относятся к одному единичному процессу в строгом смысле этого
слова, и этого было достаточно для выяснения основного логического
принципа, ибо целое в историческом изложении рассматривается всегда как
единичный объект в его никогда не повторяющейся особенности. Но теперь
нужно принять во внимание еще следующее.
Культурное значение действительности хотя и связано с
индивидуальностью и особенностью, но понятия частного (особенного) и
общего вместе с тем являются относительными. Так, например, понятие
"немец" будет общим, если мы возьмем его в его отношении к Фридриху
Великому, Г°те или Бисмарку. Но это понятие вместе с тем - частное в
сравнении с понятием "человек"; поэтому мы можем назвать подобные
относительно частные понятия также "относительно историческими". Для
наук о культуре важно не только то индивидуальное своеобразие, которое
присуще всему единичному и особенному в собственном смысле этого слова,
но, если речь идет о частях исследуемого исторического целого, также и
то своеобразие, которое встречается у целой группы объектов; можно даже
сказать, что нет вообще науки о культуре, которая не оперировала бы
многими групповыми понятиями, в некоторых же дисциплинах понятия эти
выступают на передний план. Правда, содержание подобного относительно
исторического понятия и не должно обязательно совпадать с содержанием
соответствующего общего понятия, как, например, то, что мы понимаем под
немцем, отнюдь не [107] содержит в себе только то, что общо составляющим
массу немецкого народа индивидам (этой формы исторического образования
понятий я здесь не могу коснуться подробнее). Но и в содержании вполне
общего понятия могут найтись признаки, имеющие значение для культурной
ценности, руководящей историческим образованием понятий, причем это в
особенности будет иметь место у большинства понятий, относящихся к
культурным процессам на самых ранних стадиях развития или к тем из них,
которые определяются интересами и волевыми тенденциями больших масс.
В подобных случаях в процессе научного образования понятий,
выделяющего то, что общо известному множеству объектов, может быть
признано существенным именно то, что в этой группе существенно с точки
зрения ее культурного значения. Отсюда возникают понятия, которые,
обладая как естественно-научным, так и культурно-научным значением,
могут быть поэтому использованы и в генерализирующем, и в
индивидуализирующем исследовании. Благодаря этому довольно часто
случающемуся совпадению в содержании понятий, образованных по
генерализирующему и относящему к ценности историческому методу, один и
тот же исследователь нередко прибегает к помощи как
естественно-научного, так и исторического образования понятий, чем и
объясняется присутствие в исследованиях о первобытной культуре, в
языкознании, политической экономии, юриспруденции и в других науках о
культуре генерализирующим способом образованных элементов, до того тесно
связанных с собственно исторической работой, что отделить их от нее
часто можно только в понятии.
В связи с этим выясняется правомерность и значение исследований, для
которых Пауль предложил название "науки о принципах"
("Prinzipienwissenschaft"). Я, конечно, не могу согласиться с тем, что
во всякой отрасли исторической науки в равной степени может иметь
значение наука, которая "изучает общие условия жизни исторически
развивающегося объекта и исследует со стороны их природы и действенности
постоянные факторы, остающиеся неизменными в непрерывном потоке
изменений". Ибо там, где имеется в виду единичное и особенное в строгом
смысле этого слова, общие понятия науки о принципах могут быть применены
самое большее лишь как элементы понятия. Но в названных науках, которые,
подобно языкознанию, содержат в себе особенно много элементов,
образованных генерализирующим методом, такие исследования должны иметь
большое значение.
По тем же основаниям и генерализирующая психология может, в конце
концов, играть роль в таких науках, и мы должны дополнить в этом смысле
наши прежние соображения. Но отсюда еще отнюдь не следует, что эту науку
о душевной жизни можно называть "самым главным базисом всякой науки о
культуре в высшем смысле этого слова", ибо ее значение ослабляется в той
же степени, в какой культурное значение чистой индивидуальности
повышается, что вообще ведет за собой исчезновение общих абстрактных
исследований. Но именно это имеет место при наиболее значительных
культурных процессах. В ис[108] тории религии, государства, науки,
искусства отдельный индивид никогда не может стать "несущественным".
Здесь импульсы к творчеству новых культурных благ исходят почти всегда
от единичных личностей, что известно всякому, кто в угоду разным
априорным теориям не закрывает умышленно глаза на исторические факты.
Данные личности должны поэтому стать исторически значительными, при
изображении же их нельзя ограничиться одними только относительно
историческими понятиями.
Утверждение это не имеет опять-таки ничего общего со стремлением
объяснять историю из намерений и деяний великих людей или даже с
отрицанием причинной обусловленности всей исторической жизни.
Исторические личности часто сравниваются с марионетками, причем нередко
указывают на то, что Наполеон или Бисмарк сами сознавали свою
марионеточную роль. Мы не будем здесь решать вопрос, насколько
справедливо это утверждение, ибо от него не зависит решение проблемы
исторического метода. Марионетки тоже представляют собой индивидуальную
действительность, и их история может быть поэтому изложена только при
помощи индивидуальных, а отнюдь не системы общих понятий. Проволока,
приводящая марионетки в движение, так же индивидуальна, как и всякая
действительность, и история поэтому, если бы она даже и имела дело
только с марионетками, должна была бы все же всегда показывать нам,
какая индивидуальная и особая проволока двигает здесь эту, там ту
исторически значительную марионетку. Во всяком случае сравнение с
марионетками весьма малоудачно именно с точки зрения натуралиста, так
как движение марионеток в конечном счете сводится ведь к замыслам
действующих людей; поэтому следовало бы выбрать лучший образ для
выражения причинной обусловленности всего бытия. Мы хотели здесь только
показать, что даже и тот, кто убежден в абсолютной причинности всех
исторических явлений, не может изображать историю при помощи общих
понятий закона, но должен уяснить себе, что и причинная связь
представляет собой не общее понятие, а единичную и индивидуальную
реальность, историческое изображение которой требует индивидуальных
понятий. Уяснив это, уже нетрудно заметить, насколько неосновательны все
аргументы натуралистов, опирающихся, чтобы показать несущественность для
истории отдельных личностей, на причинную обусловленность всего бытия.
Однако я не стану развивать здесь эту мысль дальше, так как и без
того ясно, что генерализирующие науки о культуре только ограничивают, но
не упраздняют наше принципиальное деление. Дело в том, что понятие
