сравнению с абсолютной особенностью мировых тел индивидуальные
пространственно-временные указания астрономии представляются даже
совершенно общими. Ибо на том же месте пространства и в тот же момент
времени с совершенно тем же успехом мог бы находиться любой экземпляр
тела, обладающего такими количественными определениями, но отличающегося
совершенно иными индивидуальными качественными свойствами; а между тем
именно эти свойства и составляют его индивидуальность и могут при случае
стать существенными для индивидуализирующей науки. Ведь и для астрономии
связь между индивидуальными количественными и индивидуальными
качественными определениями совершенно "случайна". Никакие успехи
генерализирующих наук не смогут перебросить мост через пропасть,
отделяющую количественную индивидуальность от качественной, ибо стоит
нам только оставить царство чистых количеств, как из однородной
непрерывности мы вступаем в разнородную, уничтожая тем самым возможность
безостаточного рационализирования объектов в понятиях.
По этим основаниям ссылка на физику и астрономию не имеет для нашей
проблемы никакого значения. Переход от однородного к разнородному,
приводящий нас к принципиально неисчерпаемому многообразию, есть всегда
переход от недействительного к действительному или от рационального к
иррациональному. Лишь отвлекаясь от всего, что не поддается вычислению,
мы можем перейти от иррациональной действительности к рациональным
понятиям, возврат же к качественно индивидуальной действительности нам
навсегда закрыт. Ибо мы не можем вывести из понятий больше того, что мы
вложили в них. Иллюзия, будто бы комплекс общих понятий приводит нас
обратно к индивидуальному, возникает только потому, что мы конструируем
идеальное бытие чисто количественного порядка, любая точка которого
абсолютно познаваема, и что мы этот абстрактный мир понятий смешиваем
затем с индивидуальной действительностью, в которой нет никаких "точек".
В связи с этим коснемся еще одного возражения, опирающегося на один
естественный закон, за последнее время довольно часто встречающийся в
философских трудах. Так называемый закон энтропии, по которому со
временем должна наступить всеобщая "тепловая смерть", так как все
движение переходит в теплоту и все различия в напряженности постепенно
сглаживаются, есть, очевидно, продукт генерализирующего образования
понятий. Но, с другой стороны, он, по-видимому, определяет единичный ход
"всемирной истории" в самом широком смысле слова, так что теорию эту, по
которой мир в конце концов остановится наподобие незаведенных часов,
называли даже чуть ли не законом развития мира.
Само собой разумеется, что исследование того, правильно ли это
утверждение, не имеет никакого значения для метода исторической науки о
культуре, ибо никто не станет утверждать, что следствия этого закона
могут проявиться в известном нам периоде истории человечества. Но для
логики все же важно показать, что в данном случае общий принцип
необходимого расхождения естественно-научного генерализи[117] рующего и
исторического понимания действительности остается непоколебимым. Для
этого достаточно только вспомнить несколько мыслей из кантовского учения
об антиномиях, которые должны были бы быть известны каждому.
Если бы закон энтропии на самом деле был историческим законом, а не
только обидам понятием, под которое можно в качестве родового экземпляра
подвести любую часть физического мира, то он должен был бы применяться к
единичному мировому целому, в строгом смысле этого слова, ибо тогда
только он смог бы сказать что-нибудь об истории этого исторического
целого. Но это именно и невозможно, если только держаться единственно
правомерного понятия физического мирового целого. Действительность
неисчерпаема не только интенсивно, но и экстенсивно, т. е. ее
разнородная непрерывность безгранична не только в каждой малой ее части,
что мы уже сказали, но также и в смысле целого. А этим исключается и
возможность применения к мировому целому закона, предполагающего
ограниченные, исчерпываемые количества. Поэтому и понятие "тепловая
смерть" теряет весь свой смысл, как только мы применяем его к
неограниченному количеству энергии.
Это уже давно было замечено в связи с первым законом термодинамики,
утверждающим постоянство количества энергии, и странным образом отсюда
выводили нередко заключение, что действительность должна быть
ограниченной.
Но и это заключение покоится опять-таки на совершенно недопустимом
рационалистическом смешении реальности с нашими понятиями,
предполагающем, что действительность согласуется с наукой также и в
отношении своих содержательных определений. Фактически же можно делать
только тот вывод, что физический мир не есть еще вся действительность и
что как первый, так и второй закон термодинамики применяются к мировому
целому исключительно лишь в том смысле, что каждая его часть подпадает
под них как родовой экземпляр. Но каждую часть следует в таком случае
мыслить одновременно замкнутой и конечной, следовательно, и в этом
смысле принципиально отличной от мирового целого. Уже само развитие этой
мысли в каком-нибудь одном направлении определяет конечный результат:
так как действительность не имеет начала во времени, то "тепловая
смерть" должна была бы наступить уже давно, если количество теплоты или
кинетической энергии принять за конечное; если же это количество принять
за бесконечно большое, если это вообще может иметь какой-нибудь смысл,
то "тепловая смерть" вообще никогда не наступит.
Итак, закон энтропии, если он правилен, имеет значение только для
любой замкнутой части мира. Он не говорит нам ничего об единичном
течении или об истории мирового целого и поэтому, в сущности, не
высказывает также никакого, в естественно-научном смысле необходимого,
суждения относительно истории какой-нибудь действительной части мира,
ибо ни одна из этих частей не бывает совершенно замкнутой, что неизбежно
привело бы ее в конце концов к состоянию равновесия, наподобие часов,
которых больше никто не заводит. Напротив, от[118] носительно любой
части мира вполне можно предположить, что она вступит в причинную связь
с другой частью, в которой находится большее количество теплоты,
вследствие чего ее количество теплоты снова увеличится, и она будет, так
сказать, снова заведена наподобие часов и, следовательно, не придет
никогда к состоянию покоя. При этом в силу принципиальной безграничности
мира процесс этот может повторяться бесконечное число раз, так что
история какой-либо части мира вполне может протекать также и в обратном
тому, что утверждает закон энтропии, направлении или будет представлять
собою приливы и отливы количества теплоты, как мы это и наблюдаем
фактически в большинстве известных нам частей света.
Само собой разумеется, все это только логические возможности, но нам
здесь больше ничего и не нужно, ибо задача наша сводится здесь лишь к
тому, чтобы показать, что нет ни одного случая, в котором общий закон с
необходимостью определял бы единичный ход развития исторического целого.
И закон энтропии также не говорит нам ничего об единичном развитии
мирового целого, а следовательно, и о "всемирной истории", а только о
любой, но вместе с тем замкнутой части мира. Всякая такая часть должна
быть в качестве родового экземпляра подведена тогда под общий закон, и
именно на этой-то общности и покоится значение закона. Как и все
естественные законы, он имеет "гипотетическую" форму: если существует
замкнутое материальное целое, то в нем должна наступить "тепловая
смерть". Но ни материальное целое мира, ни историческое целое не бывают
абсолютно замкнутыми, следовательно, закон энтропии в историческом
отношении не имеет никакого значения.
Впрочем, заметим еще раз, что соображения эти несущественны для
деления эмпирических наук на две группы: генерализирующих наук о природе
и индивидуализирующих наук о культуре. Как бы широко ни распространяли
мы понятие культуры, перенося точки зрения ценности на предшествующие ей
ступени и ее различные пространственные условия, мы все же никогда не
придем к понятию такого исторического целого, в котором содержание
закона энтропии смогло бы получить историческое значение, если бы мы
приняли это целое за замкнутое. Мы хотели здесь только показать
принципиальное и вполне общее логическое расхождение естественной
закономерности и истории.
Так как при этом дело сводится главным образом к борьбе с ложным
пониманием чисто качественного образования понятий, а тем самым и
математики, то я хотел бы закончить эту главу словами Г°те, который хотя
и не был систематическим "научным философом", но обладал зато
исключительным чутьем истины. Ример передает следующие его слова:
"Математические формулы, примененные вне их сферы, т. е. вне сферы
пространственного, совершенно неподвижны и безжизненны, и такое
применение их в высшей степени неудачно. Несмотря на это, многие, в
особенности математики, полагают, что все спасение в математике, тогда
как на самом деле она, как и всякий отдельный орган, бессильна пред
вселенной. Ибо всякий орган специфичен и пригоден только для
специфического "*.
[119]
XIII. Индивидуальность, индифферентная по отношению к ценности
Мысль о перенесении ценностной точки зрения на части
действительности, которые, не являясь сами по себе культурными
процессами, все же оказывают влияние на историческую культуру и поэтому
также важны в своей индивидуальности, приводит нас ко второму из
названных возражений. Можно ли и без культурных ценностей обрабатывать
действительность индивидуализирующим методом? Однако, прежде чем
ответить на этот вопрос, нам нужно уяснить себе, в какой форме его
следует поставить, для того чтобы разрешение его имело значение для
классификации наук.
Так как в нашем распоряжении находятся словесные значения,
образованные еще в донаучной жизни, а также научные понятия, то мы, само
собой разумеется, можем посредством определенной комбинации элементов
понятия достичь изображения любой части действительности, так чтобы
изображение это годилось только для нее. Иначе говоря, мы о любой части
действительности можем образовать понятие с индивидуальным содержанием.
Это зависит всецело от нашего желания. Правда, мы будем образовывать
такие понятия только тогда, когда соответствующий объект почему-либо и
сам "интересен" или "важен", поскольку он отнесен к признаваемым нами
ценностям. Но без сомнения мы можем также описывать во всей их
индивидуальности и совершенно безразличные объекты, если только мы хотим
этого. Волевой акт делает в таком случае эту индивидуальность важной и
устанавливает отнесение к ценности.
Следовательно, нельзя сомневаться в возможности индивидуализирующего
изложения без культурных ценностей. Но одно это еще не имеет никакого
значения для деления наук. Ибо подобные индивидуальные понятия
образованы совершенно произвольно, и это касается не только тех случаев,
когда мы описываем индивидуальность лишь вследствие нашего желания, но
также и тех, когда и без нашего категорического желания, вследствие
связи с признаваемыми нами ценностями, образовались индивидуальные
понятия соответствующих объектов. Практическое значение какой-либо части
действительности часто определяет знание ее нами во всей ее
