было с Люсьенной. Буше взглянула на него.
- Тогда тем более! Чего же она подымает шум? Могла бы только
радоваться.
Равик взял рюмку со стола.
- Мадам, - сказал он. - Я преклоняюсь перед вами. Вас голыми руками не
возьмешь.
Женщина медленно поставила бутылку.
- Мсье, многие не раз пытались это сделать. Но вы, похоже,
благоразумнее других. Думаете, все эти дела доставляют мне сплошное
удовольствие или приносят один только доход? Из трехсот франков сто забирает
полиция. Иначе я вообще не могла бы работать. Вот опять один явился... Всех
ублажай деньгами, без конца только и приходится это делать. Иначе ничего не
получится. Пусть все останется между нами, а захотите раздуть дело - от
всего отопрусь, и полиция спрячет концы в воду. Можете мне поверить.
- Очень даже верю.
Буше бросила на него быстрый взгляд. Убедившись, что он и не думает
шутить, она взяла стул и села. Стул в ее руках казался легким как перышко. В
этой жирной туше, видимо, крылась огром- ная физическая сила. Она налила
Равику еще одну рюмку коньяку, предназначенного для умасливания полицейских
чиновников.
- Триста франков... На первый взгляд - куча денег. Но, кроме полиции,
сколько еще всяких расходов! Квартирная плата - в Париже она намного выше,
чем где бы то ни было. Белье, инструменты - мне они обходятся вдвое дороже,
чем врачам. А комиссионные тем, кто доставляет клиентов, а взятки... И всем
угождай. Вино, подарки к Новому году, ко дню рождения чиновникам и их женам.
Всего не перечесть, мсье! Подчас самой ничего не
остается.
- Против этого не возразишь.
- Тогда против чего же вы возражаете?
- Против того, что произошло с Люсьенной.
- А у врачей разве не бывает осечек? - быстро спросила Буше.
- Далеко не так часто.
- Мсье! - Она гордо выпрямилась. - Я поступаю по-честному. Всякий раз
предупреждаю, что может получиться неладно. И ни одна не уходит. Плачут,
умоляют, рвут на себе волосы. Грозят покончить с собой, если не помогу. Чего
только тут не насмотришься. Валяются в ногах и умоляют! Вот шкафчик из
орехового дерева. Видите, полировка ободрана? Это в порыве отчаяния сделала
одна весьма состоятельная дама. И я ее выручила. У меня в кухне стоит банка
- десять фунтов сливового джема. От нее, вчера прислала. Могу вам показать.
И заметьте - в знак благодарности, деньги-то уже были уплачены. Вот что я
вам скажу, мсье. - Голос Буше окреп. - Называйте меня шарлатанкой -
пожалуйста... А вот другие называют меня благодетельницей и ангелом.
Она встала. Величественно ниспадали складки ее кимоно. Канарейка в
клетке, словно по команде, запела. Поднялся и Равик. В своей жизни он видел
немало всяческих мелодрам, но тут было ясно, что Буше нисколько не
преувеличивает.
- Хорошо, - сказал он. - Мне пора идти. Люсьенну, скажем прямо, вы не
облагодетельствовали.
- Посмотрели бы вы на нее, когда она была у меня! Чего ей еще надо?
Здорова, ребенка нет, ведь это все, чего она хотела. И за клинику платить не
надо.
- Она уже никогда не сможет иметь детей. На мгновение Буше казалась
озадаченной, но тут же невозмутимо заметила:
- Тем лучше. Горя знать не будет, потаскуха грязная.
Равик понял, что тут ничего не добьешься.
- До свидания, мадам Буше, - сказал он. - Мне было весьма интересно
побеседовать с вами.
Она приблизилась к нему вплотную. Равик боялся, что на прощание она
подаст ему руку. Но она и не думала этого делать.
- Вы рассуждаете здраво, мсье, - сказала она проникновенным тихим
голосом. - Куда разумнее других врачей. Жаль, что вы... - Она остановилась и
ободряюще посмотрела на него. - Иной раз... Иногда мне бывает нужен толковый
врач. Он мог бы быть очень полезен...
Равик ничего не ответил. Он ждал, что последует дальше.
- Вам бы это отнюдь не повредило, - добавила Буше. - Особенно в
отдельных, особых случаях.
Она умильно смотрела на него, как кошка, которая делает вид, будто
любуется птичкой.
- Порой попадаются весьма состоятельные клиентки... Гонорар,
разумеется, только вперед. А что до полиции - можете быть спокойны,
совершенно спокойны... Думаю, несколько сот франков дополнительного
заработка вам не повредят... - Она похлопала его по плечу. - Мужчине с такой
внешностью...
Широко улыбаясь, она снова взяла бутылку.
- Ну, что вы на это скажете?
- Благодарю, - сказал Равик, отстраняя бутылку. - Достаточно. Мне
нельзя много пить.
Он с трудом заставил себя произнести эти слова - коньяк был
великолепен. Бутылка без фирменной этикетки, наверняка из первоклассного
частного
погреба.
- Об остальном подумаю. Вскоре зайду к вам опять. Хотел бы посмотреть
ваши инструменты. Может быть, посоветую что-нибудь.
- В следующий раз я покажу вам свои инструменты. А вы мне ваш диплом.
Доверие за доверие.
- Вы уже доказали, что кое в чем мне доверяете.
- Ничуть, - усмехнулась Буше. - Я только сделала вам предложение и в
любую минуту могу от него отказаться. Вы не француз, вас выдает
произношение, хотя говорите вы свободно. Да вы и не походите на француза.
Скорее всего вы эмигрант. - Она улыбнулась еще шире и окинула его холодным
взглядом. - Ведь вам не поверят на слово и еще, чего доброго, потребуют
предъявить французский диплом, которого у вас нет. Там в передней сидит
полицейский чиновник. Если хотите, можете тут же донести на меня. Но вы
этого, конечно, не сделаете. А над моим предложением стоит подумать. Ведь вы
не назовете мне ни своего имени, ни адреса, не правда ли?
- Нет, - сказал Равик, чувствуя себя побежденным.
- Так я и думала. - Теперь Буше и в самом деле напоминала чудовищно
раскормленную кошку-великаншу. - До свидания, мсье. Поразмыслите на досуге
над моим предложением. Я уже давно хочу привлечь к работе врача из
эмигрантов.
Равик улыбнулся. Он хорошо понимал ее: такого врача удалось бы
полностью прибрать к рукам. Случись что-нибудь - он один будет в ответе.
- Я подумаю, - сказал он. - До свидания, мадам.
Равик пошел по темному коридору. За одной из дверей послышался стон. Он
догадался, что в квартире помещается целое больничное отделение с койками.
Видимо, после операции женщины отлежи- вались здесь некоторое время, до того
как отправиться домой.
В передней сидел стройный мужчина со смуглым, оливкового цвета лицом и
подстриженными усиками. Он внимательно оглядел Равика. Рядом с ним сидел
Роже. На столе стояла бутылка коньяку. Когда Равик вошел, Роже хотел было
спрятать ее, но тут же осклабился и опустил руку.
- Спокойной ночи, доктор, - сказал он, показывая гнилые зубы.
По-видимому, он стоял за дверью и подслушивал.
- Спокойной ночи, Роже. - Равик решил, что в данном случае
фамильярность уместна.
За какие-нибудь полчаса эта несокрушимая бабища превратила его из
отъявленного врага чуть ли не в сообщника. И теперь для Равика было сущим
облегчением запросто пожелать спокойной ночи Роже, в котором неожиданно
проявилось что-то удивительно человеческое.
В подъезде Равик столкнулся в двумя девушками. Они шли по лестнице от
двери к двери, всматриваясь в таблички.
- Скажите, мсье, - обратилась к нему одна из них, стараясь побороть
смущение. - Мадам Буше живет в этом доме?
Равик заколебался. Впрочем, стоило ли их отговаривать? Они все равно
найдут ее. Он ничего не может предложить им взамен.
- Пятый этаж. Там есть табличка.
Светящийся циферблат часов мерцал во мраке, как крохотное ночное
светило. Пять часов утра. Жоан должна были прийти к трем. Возможно, она еще
придет. А может быть, настолько устала, что отправилась прямо к себе в
отель.
Равик снова прилег, но сон не приходил. Он долго глядел в потолок, где
время от времени пробегала красная полоса световой рекламы, зажигавшейся на
крыше дома, что стоял наискось через улицу. Он чувствовал себя опустошенным
и не по- нимал почему. Словно все тепло его тела медленно улетучивалось
сквозь кожу, словно кровь искала в чем-то опоры и, не находя ее, падала и
падала в какое-то сладостное никуда. Он подложил руки под голову и лежал не
шевелясь. Теперь он понял, что ждет Жоан. Понял, что не только его разум, но
и вся его плоть: руки и нервы и какая-то странная, не свойственная ему
нежность, - все ждет ее.
Он встал, надел халат и присел к окну. Тело ощутило тепло мягкой
шерсти. Это был старый халат, много лет он повсюду таскал его с собой. В нем
он спал в дни бегства, спасался от холода испанских ночей, когда смертельно
усталый приходил из лазарета в барак. Двенадцатилетняя Хауана с глазами
восьмидесятилетней старухи умерла под этим халатом в разбитом бомбами
мадридском отеле. У нее было только одно желание: надеть когда-нибудь платье
из такой же мягкой шерсти и забыть, как изнасиловали мать и насмерть
затоптали отца.
Он огляделся. Комната, чемоданы, какие-то вещи, стопка потрепанных книг
- немного нужно мужчине, чтобы жить. Когда жизнь так беспокойна, лучше не
привыкать к слишком многим вещам. Ведь их всякий раз приходилось бы бросать
или брать с собой. А ты каждую минуту должен быть готов отправиться в путь.
Потому и живешь один. Если ты в пути, ничто не должно удерживать тебя, ничто
не должно волновать. Разве что мимолетная связь, но ничего больше.
Он взглянул на кровать. Измятая, серая простыня. Не беда, что он ждет.
Ему часто приходилось ждать женщин, но он чувствовал, что раньше ожидал их
по-другому, - просто, ясно и грубо, иногда со скрытой нежностью, как бы
облагораживающей вожделение... Но давно, давно он уже не ждал никого так,
как сегодня. Что-то незаметно прокралось в него. Неужто оно опять
зашевелилось? Опять задвигалось? Когда же все началось? Или прошлое снова
зовет из синих глубин, легким дуновением доносится с лугов, заросших мятой,
встает рядами тополей на горизонте, веет запахом апрельских лесов? Он не
хотел этого. Не хотел этим обладать. Не хотел быть одержимым. Он был в пути.
Равик поднялся и стал одеваться. Не терять независимости. Все
начиналось с потери независимости уже в мелочах. Не обращаешь на них
внимания - и вдруг запутываешься в сетях привычки. У нее много названий.
Любовь - одно из них. Ни к чему не следует привыкать. Даже к телу женщины.
Он не запер дверь на ключ. Если Жоан придет, она его не застанет.
Захочет - побудет здесь, подождет. С минуту он колебался, не оставить ли
записку. Но лгать не хотелось, а сообщать, куда он пошел, - тоже.
Равик вернулся около восьми утра. Побродив в холодной предрассветной
рани по улицам, еще освещенным фонарями, он почувствовал облегчение, голова
прояснилась. Однако, подойдя к отелю, он снова ощутил напряжение.
Жоан не было. Равик именно этого и ожидал. Но комната показалась ему
более пустой, чем обычно. Приходила ли она сюда? Он осмотрелся, отыскивая
следы ее пребывания, но ничего не обнаружил.
Равик позвонил горничной. Вскоре она пришла.
- Я хотел бы позавтракать, - сказал он.
Она посмотрела на него, но ничего не сказала. Впрочем, ему и не
хотелось расспрашивать ее.
- Кофе и рогалики, Ева.
- Сейчас принесу, мсье Равик!
Он посмотрел на кровать. Если бы Жоан зашла, она вряд ли легла бы в
разворошенную, пустую постель. Странно, как все, к чему прикасается тело -
постель, белье, даже ванна, - лишившись человеческого тепла, мгновенно
мертвеет. Утратив тепло, вещи становятся отталкивающими.
Равик закурил сигарету. Жоан могла предположить, что его вызвали к
