пациенту. Но тогда он оставил бы записку. Внезапно он почувствовал себя
идиотом, - хотел сохранить независимость, а поступил бестактно. Бестактно и
глупо, как восемнадцатилетний мальчишка, который тщится что-то доказать
самому себе. В таком поведении, пожалуй, больше зависимости, чем если бы он
остался и ждал.
Девушка принесла завтрак.
- Сменить вам постель? - спросила она.
- Зачем?
- А вдруг вы захотите еще поспать? В свежеубранной постели лучше
спится.
Она равнодушно посмотрела на него.
- Ко мне кто-нибудь заходил? - спросил он.
- Не знаю. Я пришла только в семь.
- Ева, - сказал Равик. - Что вы испытываете, застилая каждое утро
десяток чужих постелей?
- Это еще полбеды, мсье Равик. Лишь бы господа не требовали ничего
другого. Но попадаются такие, которые желают большего, хотя парижские
бордели совсем недороги.
- Утром туда не пойдешь, Ева. А иные мужчины по утрам особенно прытки.
- И особенно старики. - Она пожала плечами. - Не согласишься -
потеряешь чаевые, вот и все. А то еще начнут жаловаться на тебя по любому
поводу - то комната плохо прибрана, то ты им нагрубила. И все это, конечно,
со злости. Тут ничего не поделаешь. Такова жизнь.
Равик достал кредитку.
- Вот что, Ева, сегодня мы чуть-чуть облегчим свою жизнь... Купите себе
шляпку. Или шерстяную кофточку.
Глаза Евы оживились.
- Благодарю вас, мсье Равик. День начинается неплохо. Так мне потом
сменить вам постель?
- Пожалуй.
Ева посмотрела на него.
- А эта дама очень интересна, - сказала она. - Дама, которая ходит
теперь к вам.
- Еще слово, и я отберу у вас деньги. - Равик подтолкнул Еву к двери. -
Старые эротоманы уже ожидают вас. Не заставляйте их разочаровываться.
Он сел и принялся за еду. Завтрак был невкусный. Он поднялся и
продолжал есть стоя: казалось, так будет вкуснее.
Над крышами всплыло красное солнце. Отель проснулся. Старик Гольдберг,
проживавший этажом ниже, начал свой обычный утренний концерт. Он кашлял и
кряхтел, словно у него было не два, а целых шесть легких. Эмигрант Визенхоф,
насвистывая парадный марш, распахнул окно. Наверху зашумела вода. Захлопали
двери. Только у испанцев все было тихо. Равик потянулся. Ночь прошла.
Разлагающая душу темнота исчезла. Он решил побыть несколько дней наедине с
самим собой.
С улицы доносились выкрики мальчишек-газетчиков. Они сообщали утренние
новости: столкновения на чешской границе, немецкие войска у границы Судетов,
мюнхенское соглашение под угрозой.
XI
Мальчик не кричал. Он молча широко раскрытыми глазами смотрел на
врачей. Ошеломленный случившимся, он еще не чувствовал боли. Равик взглянул
на расплющенную ногу.
- Сколько ему лет? - спросил он мать.
- Что вы сказали? - непонимающе переспросила она.
- Сколько ему лет?
Женщина в платке беззвучно шевелила губами.
- Нога! - проговорила она наконец. - Нога! Это был грузовик...
Равик начал выслушивать сердце.
- Он уже болел чем-нибудь раньше?
- Нога! - проговорила женщина. - Ведь это его нога!
Равик выпрямился. Сердце пострадавшего билось учащенно, как у птицы, но
это не внушало опасений. "Во время наркоза надо будет понаблюдать за этим
истощенным рахитичным пареньком", - решил Равик. Каждая минута была дорога -
размозженную ногу густо облепила уличная грязь.
- Ногу отнимут? - спросил мальчик.
- Нет, - сказал Равик, зная, что ампутация неизбежна.
- Лучше отнимите, а то она все равно не будет сгибаться.
Равик внимательно посмотрел на старчески умное лицо мальчика. На нем
все еще не было заметно признаков боли.
- Там видно будет, - сказал Равик. - Сейчас надо тебя усыпить. Это
очень просто. Не бойся. Все будет в порядке.
- Минуточку, мсье. Номер машины FO-2019. Будьте добры, запишите и дайте
матери.
- Что? Что ты сказал, Жанно? - испуганно спросила мать.
- Я запомнил номер. Номер машины FO-2019. Я видел его совсем близко.
Шофер ехал на красный свет. Виноват шофер. - Мальчик начал задыхаться. -
Страховая компания должна нам заплатить... Номер...
- Я записал, - сказал Равик. - Не беспокойся. Я все записал.
Он кивнул Эжени - пора было приступать к наркозу.
- Пусть мать сходит в полицию... Страховая компания обязана
заплатить... - Внезапно на лице у мальчика заблестели крупные капли пота,
словно его спрыснули водой. - Если вы отнимете ногу, они заплатят больше,
чем... если... она останется и не будет сгибаться...
Глаза потонули в синевато-черных кругах, грязными лужицами проступавших
на коже.
Мальчик застонал и торопливо забормотал:
- Мать... не понимает... Она... помочь... Силы изменили ему. Он начал
кричать, глухо, сдавленно, словно в нем сидел какой-то истерзанный зверь.
- Что нового в мире, Равик? - спросила Кэт Хэгстрем.
- К чему вам это знать, Кэт? Думайте лучше о чем-нибудь более
радостном.
- У меня такое ощущение, будто я здесь уже много недель. Все осталось
так далеко, точно затонуло.
- Ну и пусть себе затонуло. Не тревожьтесь.
- Не могу. Страшно. Все чудится, будто эта комната - одинокий ковчег, и
окна уже захлестывают волны потопа. Что нового в мире, Равик?
- Ничего нового, Кэт. Мир неутомимо готовится к самоубийству, но ни за
что не хочет признаться себе в этом.
- Война?
- Все знают, что будет война. Неизвестно только когда. Все ждут чуда. -
Равик усмехнулся. - Никогда еще во Франции и в Англии не было так много
государственных деятелей, верящих в чудеса. И никогда еще их не было так
мало в Германии.
Кэт помолчала.
- Неужели возможна война? - спросила она.
- Да... Мы все никак не можем поверить, что она в конце концов
разразится. Все еще считаем ее невозможной и ничего не предпринимаем для
самозащиты... Вам больно, Кэт?
- Не очень. Терпимо. - Она поправила подушку под головой. - Равик, мне
так хочется уехать от всего этого.
- Да... - ответил он неуверенно. - Кому же из нас не хочется?
- Если выберусь отсюда, поеду в Италию. В Фьезоле. Там у меня тихий
старый дом с садом. Хочу пожить там немного. Теперь в Фьезоле еще, пожалуй,
прохладно. Бледное весеннее солнце. В полдень на южной стене дома появляются
первые ящерицы. Вечером из Флоренции доносится перезвон колоколов. А ночью
сквозь кипарисы видны луна и звезды. В доме есть книги и большой камин.
Перед ним деревянные скамьи, можно посидеть у огонька. В камине специальный
держатель для стакана, чтобы подогревать вино. И совсем нет людей. Только
двое стариков, муж и жена. Следят за порядком. Она посмотрела на Равика.
- Все это, конечно, соблазнительно, - сказал он. - Покой, камин, книги,
тишина... Прежде в этом видели одно мещанство. Теперь это мечты о потерянном
рае.
Она кивнула.
- Поживу там немного. Несколько недель. А может, и несколько месяцев.
Не знаю. Хочу успокоиться. Потом вернусь в Париж, а затем и в Америку.
В коридоре послышался звон посуды - пациентам разносили ужин.
- Лучшего и не придумаешь, Кэт.
- Смогу я иметь детей, Равик? - помедлив, спросила она.
- С этим вам придется немного подождать. Сначала нужно как следует
набраться сил.
- Я не о том. Оправлюсь ли я вообще когда-нибудь? После такой
операции... Вы не... - У нее перехватило дыхание.
- Нет, - сказал Равик. - Мы ничего не вырезали. Ничего.
- Вот это я и хотела узнать.
- Но потребуется еще много времени, Кэт. Нужно, чтобы весь ваш организм
обновился.
- Не важно, сколько потребуется времени. - Она откинула волосы со лба.
Перстень на ее руке сверкнул в полумраке. - Не правда ли, глупо, что я об
этом спрашиваю? Особенно сейчас...
- Нисколько. Такие вопросы задаются очень часто. Чаще, чем вы думаете.
- Мне вдруг все здесь надоело. Хочу вернуться домой и выйти замуж.
По-настоящему, по-старомодному. И детей хочу иметь, и совсем успокоиться, и
славить Господа, и радоваться жизни.
Равик смотрел в окно. Над крышами разлился яростный багрянец заката.
Огни реклам тонули в нем, как обескровленные тени.
- Мои мечты вам, наверно, кажутся нелепыми. Ведь вы знаете обо мне все.
- Слова Кэт прозвучали где-то у него за спиной.
- Вы ошибаетесь, Кэт. Вы ошибаетесь.
Жоан Маду пришла в четыре утра. Равик проснулся, услыхав, как
отворилась дверь. Он спал и не ждал ее. Она пыталась протиснуться в дверь с
огромной охапкой хризантем. Лица ее не было видно. Он видел лишь смутный
силуэт и крупные белые цветы.
- Откуда это? - спросил он. - Целый лес хризантем. Бог мой, что это
такое?
Жоан пронесла цветы через дверь и с размаху бросила их на постель.
Хризантемы были влажными и холодными. Листья остро пахли осенью и землей.
- Подарок, - сказала она. - С тех пор как мы познакомились, я стала
получать подарки.
- Убери цветы. Я еще не умер. Лежать под цветами, да еще под
хризантемами... Добрая старая кровать отеля "Энтернасьональ" стала похожей
на гроб.
- Нет! - Жоан порывисто схватила цветы и сбросила на пол. - Не смей так
шутить! Не смей!
Равик посмотрел на нее. Он совсем забыл, при каких обстоятельствах они
впервые узнали друг друга.
- Забудь обо всем, что я сказал! Я не хотел сказать ничего плохого.
- Никогда не позволяй себе этого. Даже в шутку. Обещаешь?
Ее губы дрожали.
- Послушай, Жоан... Неужели это действительно так напугало тебя?
- Да. Больше чем напугало. Я сама не знаю, что со мной.
Равик встал.
- Никогда не буду с тобой так шутить. Теперь ты довольна?
Она кивнула.
- Не пойму, в чем дело, но для меня это просто невыносимо. Будто чья-то
рука тянется за мной из темноты. Этот страх... безотчетный страх, словно
что-то меня подстерегает. - Она прижалась к нему. - Защити меня.
Равик обнял ее.
- Не бойся... Я защищу тебя.
Она снова кивнула.
- Ты ведь все можешь...
- Еще бы, - сказал он голосом, полным грустной иронии, вспоминая Кэт
Хэгстрем. - Могу... конечно же, могу...
Она сделала слабое движение.
- Я приходила вчера...
Равик не шелохнулся.
- Приходила?
- Да.
Он молчал. Все сразу развеялось! Вчера он вел себя как мальчишка! Ждать
или не ждать - зачем все это? Глупейшая игра с человеком, который и не
думает вести игру.
- Тебя не было...
- Да.
- Я знаю, мне не следует спрашивать, где ты был...
- Не следует.
Жоан отошла от него.
- Я хочу принять ванну, - сказала она изменившимся голосом. - Я озябла.
Можно? Не разбужу весь отель?
Равик улыбнулся.
- Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях.
Иначе так ничего и не сделаешь.
Она посмотрела на него.
- Когда дело касается мелочей, можно и спросить, а ежели речь идет о
важном - никогда.
- И это верно.
Она прошла в ванную и пустила воду. Равик сел у окна и закурил. Высоко
над крышами стояло красноватое зарево, бесшумно кружился снег. С улицы
донесся лающий гудок такси. На полу бледно мерцали хризантемы. На диване
лежала газета. Он принес ее вечером... Бои на чешской границе, бои в Китае,
ультиматум, где-то пало правительство... Он взял газету и сунул ее под
цветы.
Жоан вышла из ванной. Разгоряченная, она присела на корточки среди
цветов.
- Где ты был вчера ночью? - спросила она.
Он протянул ей сигарету.
- Ты и в самом деле хочешь это знать?
- Еще бы!
- Я был здесь, - сказал он после некоторого колебания, - и ждал тебя.
Решил, что ты уже не придешь, и ушел.
Жоан молчала. В темноте то вспыхивал, то угасал огонек ее сигареты.
