имею представления, что именно - это не сработает. Я ничего об этом не
знаю, но знаю точно, что не сработает.
- Вздор болтаете.
- Вам лучше бы выслушать этот вздор, Келдин, если вы не хотите, чтобы
все пошло прахом. Пропадете не только вы, но, может быть, все Внешние
Миры, один за другим. Но вы можете и не пожелать выслушать меня.
Выбирайте.
- Почему я должен слушать вас? Какой мне смысл?
- Хотя бы потому, что я говорила вам, что соляриане готовятся
покинуть планету. Если бы вы прислушались тогда к моим словам, для вас не
было бы неожиданностью, когда они это сделали.
- Солярианский кризис пока что идет нам на пользу.
- Нет, - сказала Василия. - Может вам так кажется, но это не так. Он
уничтожит вас, чтобы вы ни делали, если вы не пожелаете выслушать меня.
Губы Амадейро побелели и слегка дрожали. Упоминание о двух столетиях
поражения произвело свое действие, и солярианский кризис не помогал,
поэтому что ему не хватало внутренней силы приказать своим роботам
выкинуть Василию вон, как следовало бы. Он глухо сказал:
- Ладно, только давайте короче.
- Вы не поверите тому, что я хочу сказать, так что позвольте мне
говорить по своему усмотрению. Вы можете в любое время остановить меня,
но этим вы разрушите Внешние Миры. Конечно, это произойдет после меня, и я
не войду в историю - поселенческую историю, кстати - как величайший пробел
в записи. Говорить?
- Говорите. А когда кончите - уходите.
- Я так и намерена сделать, Келдин, конечно, если вы ОЧЕНЬ вежливо
попросите меня остаться и помочь вам. Могу я начать?
Амадейро ничего не ответил, и Василия начала:
- Я вам говорила, что во время моего пребывания на Солярии я поняла,
что они проектируют какую-то очень странную структуру позитронных связей,
и эта структура очень сильно поразила меня как попытка произвести
роботов-телепатов. Почему я подумала об этом?
- Не могу сказать, - холодно ответил Амадейро, - какая-то патология в
вашем мышлении.
Василия отмахнулась с гримасой.
- Подумайте, Келдин. Я потратила несколько месяцев, размышляя об
этом, поскольку я достаточно проницательна и понимаю, что тут не
патология, а какая-то поразительная подсознательная память. Я мысленно
вернулась к детству, когда Фастольф, которого я считала отцом, находясь в
великодушном настроении, дал мне в собственность робота.
- Опять Жискар? - нетерпеливо пробормотал Амадейро.
- Да, Жискар. Всегда Жискар. Мне было тогда десять лет, и у меня уже
был инстинкт роботехника, или, я бы сказала, что я родилась с этим
инстинктом. Я еще очень мало знала математику, но понимала структуру. В
последующее десятилетие мое знание математики основательно улучшилось, но
я не думаю, чтобы я заметно продвинулась в своем чувстве структуры. Мой
отец сказал бы: "Маленькая Вас (он экспериментировал с ласковыми
уменьшительными, чтобы посмотреть, как это действует на меня), ты гений
структуры". Я думаю, что я действительно...
- Избавьте меня. Я признаю вашу гениальность. Но я еще не обедал. Вы
понимаете?
- Ну, что ж, - резко ответила Василия, - прикажите подать обед и
пригласите меня пообедать с вами.
Амадейро хмуро поднял руку и сделал быстрый жест. Роботы сразу же
принялись за работу.
- Я видимо, играла с рисунком связей для Жискара и приходила к отцу
показать рисунки. Он качал головой, смеялся и говорил: "Если ты добавишь
это в мозг Жискара, бедняга больше не сможет говорить, и ему будет
больно". Я помню, спрашивала, может ли Жискар чувствовать боль, и отец
говорил: "Мы не знаем, что он будет чувствовать, но он будет действовать
так, как действовала бы ты при сильной боли, поэтому мы можем сказать, что
он чувствует боль".
А иногда я показывала рисунок, отец снисходительно улыбался и
говорил: "Ну, что ж, это ему не повредит, маленькая Вас, и, наверное,
стоит попробовать".
И я пробовала, иногда переделывала, а иногда оставляла. Я делала это
не из садистских побуждений: я очень любила Жискара и не хотела вредить
ему. Когда мне казалось, что какое-то мое улучшение - я всегда считала это
улучшением - позволяет Жискару говорить более свободно, действовать
быстрее и интереснее и вроде бы не вредило, я оставляла это. И вот
однажды...
Возле локтя Амадейро остановился робот. Он не смел прервать гостью,
кроме как в самом неотложном случае, но Амадейро понял значение этого
ожидания. Он спросил:
- Обед готов?
- Да, сэр, - ответил робот.
Амадейро сделал довольно нетерпеливый жест в сторону Василии.
- Приглашаю вас пообедать со мной.
Они прошли в столовую, где Василия еще ни разу не была. Вообще-то
Амадейро, как частное лицо, был известен своим пренебрежением к правилам
общественной вежливости. Ему не раз говорили, что он больше преуспел бы в
политике, если бы принимал гостей в своем доме, но он всегда вежливо
улыбался и отвечал: "Слишком велика цена".
Наверное, как раз из-за отсутствия приемов, столовая не имеет никаких
признаков оригинальности и творчества, подумала Василия. Стол, посуда,
приборы предельно просты. А стены просто окрашены вертикальными полосами.
Все это вместе, пожалуй, угнетает аппетит, решила она.
Суп был так же прост, как и посуда: чистый бульон, и Василия
принялась за него без всякого энтузиазма.
- Моя дорогая Василия, - сказал Амадейро, - вы видите, как я
терпелив. Я не возражаю, чтобы вы написали свою автобиографию, если вам
так хочется. Но вы, кажется, намерены рассказывать мне некоторые ее главы?
Если так, то я должен сказать, что мне это совершенно не интересно.
- Через некоторое время вам станет очень интересно. Однако, если вы
обожаете провал и не хотите ничего добиться, то так и скажите. Тогда я
молча поем и уйду. Хотите?
- Ладно, давайте дальше, - вздохнул Амадейро.
- Так вот, однажды я неожиданно придумала структуру, более
замысловатую, более приятную и более заманчивую, чем все, что я видела
раньше, да и по правде сказать, и в дальнейшем. Мне очень хотелось
показать ее отцу, но он уехал на какую-то встречу на другую планету. Я не
знала, когда он вернется, и отложила рисунок, но каждый день смотрела на
него с возрастающим интересом. Наконец, я больше уже не могла ждать. Схема
была так прекрасна, что мысль о ее вредоносности была бы смешна. Я тогда
только-только вступила во второе десятилетие и еще не вполне изжила
безответственность, поэтому я изменила мозг Жискара, введя в него эту
схему.
Она не повредила, это было ясно сразу. Он очень легко отвечал мне и,
как мне показалось, стал понимать много быстрее и сделался гораздо умнее,
чем был. Я нашла, что он теперь очарователен и еще более достоин любви.
Я была восхищена, но немного и нервничала. Модифицировать Жискара без
одобрения Фастольфа было явным нарушением предписанных мне правил, и я это
прекрасно знала, но не хотела разрушить то, что сделала. Когда я изменила
мозг Жискара, я оправдывалась перед собой, что это ненадолго, что потом я
нейтрализую изменение. Но когда изменение было произведено, мне стало
ясно, что я НЕ СТАНУ нейтрализовывать его. И с тех пор я больше не
модифицировала Жискара, боясь испортить то, что уже сделала.
И я так и не сказала об этом Фастольфу. Я уничтожила все записи
чудесной структуры, и Фастольф так и не узнал, что Жискар был изменен без
его ведома.
А затем мы с Фастольфом расстались, и он мне не отдал Жискара. Я
кричала, что Жискар мой, что я люблю его, но добродушная
благожелательность Фастольфа, которую он всю жизнь выставлял напоказ -
любовь ко всему, большому и малому - никогда не могла встать на пути его
личных желаний. Он отдал мне других роботов, в которых я не нуждалась, но
Жискара оставил у себя. А когда он умер, он завещал Жискара солярианке -
еще одна пощечина мне.
- Если все это говорится для того, чтобы передать владение Жискаром
от солярианки к вам, то это не поможет. Я вам уже объяснил, что не могу
игнорировать завещание Фастольфа.
- Дело не только в этом, Келдин. Тут гораздо большее. Бесконечно
большее. Вы хотите сейчас остановить меня?
Амадейро скривил губы.
- Я слушаю вас уже так долго, что, пожалуй, сваляю дурака и дослушаю.
- Вы сваляли бы дурака, если бы не дослушали, потому что теперь я
перехожу к самой сути.
Я никогда не переставала думать о Жискаре, о жестокости и
несправедливости, с какой меня лишили его, но почему-то никогда не думала
о схеме, которую я изменила в нем, руководствуясь только собственными
познаниями.
Я совершенно уверена, что не смогла бы воспроизвести тот рисунок, и
помню только то, что он совершенно не походил на то, что я когда-либо
видела в роботехнике... до тех пор, пока мельком не увидела нечто похожее
на Солярии.
Солярианская схема показалась мне знакомой, но я не понимала, почему.
Только через несколько недель я вытянула откуда-то из подсознания
беглую мысль о том рисунке, который я придумала два с половиной столетия
назад.
Хотя я не могла вспомнить точно свою схему, я поняла, что
солярианская была лишь бледной тенью моей, не больше. Это был только намек
на что-то такое, что я заключила в чудесную сложную симметрию.
Но я смотрела на солярианскую с тем опытом, который я приобрела за
два с половиной столетия глубокого проникновения в теорию роботехники, и он
намекнул мне на телепатию.
Если эта простая малоинтересная схема давала такой намек, что же
должен был означать мой оригинал, тот, что я изобрела в детстве и больше
не трогала?
- Вы сказали, что подходите к сути, Василия. Стану ли я окончательно
дураком, если попрошу вас прекратить стоны и жалобы и подать суть в одной
простой фразе? - поинтересовался Амадейро не без сарказма.
- Охотно. Я сказала вам, Келдин, что я, сама того не зная, сделала
Жискара роботом-телепатом, и таковым он и остался до сих пор.
54.
Амадейро долго смотрел на Василию, а потом, поскольку рассказ,
похоже, подошел к концу, вернулся к своему рыбному муссу и стал задумчиво
есть. Через некоторое время он сказал:
- Этого не может быть! Не считаете ли вы меня идиотом?
- Я считаю вас неудачником, - сказала Василия. - Я не говорю, что
Жискар может читать мысли, что он воспринимает в чужом мозгу слова или
идеи, это, вероятно, невозможно даже в теории. Но я уверена, что он может
определить эмоции и общую мысленную активность и, вполне возможно, умеет
изменять их.
Амадейро резко затряс головой.
- Невозможно!
- Невозможно? Подумайте. Два столетия назад вы почти добились своей
цели. Фастольф был у вас в кулаке. Председатель был вашим союзником. Что
произошло? Почему все пошло наперекосяк?
- Землянин... - начал Амадейро, задохнувшись от воспоминаний.
- Землянин, - передразнила Василия, - землянин? Или солярианка? Нет!
Нет! Это Жискар, который был там все время. Чувствовал, направлял.
- Ему-то какой интерес? Он же робот.
- Робот, преданный хозяину, Фастольфу. По Первому Закону он следил,
чтобы Фастольфу не повредили, и как телепат не мог учитывать один лишь
физический вред. Он знал, что если Фастольф не сможет идти своим путем, не
сможет поддержать заселение подходящих для этого планет Галактики, он
будет глубоко разочарован, и это в телепатическом сознании Жискара было бы
вредом. Он не мог допустить этого вреда и вмешался.
- Нет, нет, - с отвращением сказал Амадейро, - у вас какое-то дикое
романтическое желание, чтобы это было так, но так не было. Я прекрасно
помню, что произошло. Это все землянин. Чтобы объяснить события, не нужно
никакого робота-телепата.
- А что случилось потом, Келдин? За два столетия вы хоть раз взяли
верх над Фастольфом? При всех фактах в вашу пользу, при явном банкротстве
политики Фастольфа, вы хоть раз получили большинство в Совете? Когда вы
могли настолько повлиять на Председателя, чтобы пользоваться реальной
властью?
Как вы объясните это, Келдин? За все эти два столетия землянин не
