космонит, хотя они оба люди?
- Есть разница. Илайдж Бейли считал, что пусть даже его собственный
народ потерпит крушение, лишь бы Галактика была заселена. А доктор
Амадейро думает, что пусть лучше зачахнут и Земля, и Внешние Миры, лишь бы
в Галактике не распространились земляне. Первый надеется на триумф либо
одного, либо другого народа, а второй не хочет никакого триумфа. Разве мы
не должны выбрать первого, друг Жискар?
- Да, друг Дэниел, похоже, что так. Но насколько сильно влияет на
тебя ощущение особой ценности твоего бывшего партнера Илайджа Бейли?
- Я дорожу памятью о партнере Илайдже, а народ Земли - его народ.
- Я понимаю. Я говорю уже много десятилетий, что у тебя тенденция
думать по-человечески, но я не уверен, что это комплимент. Хотя ты и
стараешься думать ПОДОБНО человеку, ты все-таки н е человек и связан Тремя
Законами. Ты не можешь повредить человеку, землянин он или космонит.
- Бывают случаи, друг Жискар, когда приходится выбирать между двумя
людьми. У нас специальный приказ защищать леди Глэдию. Защищая ее, я могу
быть вынужден нанести вред человеку, и я думаю, что при прочих равных
условиях, я охотнее немного повредил бы космониту, чтобы защитить
землянина.
- Это тебе кажется. В действительности тебя вели бы специфические
обстоятельства. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, - сказал Жискар.
- Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал для
доктора Фастольфа невозможным убедить аврорское правительство поддержать
политику эмиграции и пустить в Галактику две распространившиеся силы. Я не
мог помочь, но понимал, что и часть его трудов пропала даром. Это
наполнило его отчаянием и, возможно, ускорило его смерть. Я чувствовал это
в его мозгу, и это было больно. И все-таки, друг Дэниел... если бы я не
сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы земную способность к
экспансии, не улучшив аврорского продвижения в этом направлении. Тогда
доктор Фастольф потерпел бы двойное крушение - как с Землей, так и с
Авророй, и доктор Амадейро оттер бы его от власти. Чувство поражения было
бы для него еще сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастольфу в течение
его жизни, поэтому я выбрал тот курс действий, какой ранил бы его меньше,
и по мере возможности не вредил бы другим индивидуумам, с которыми имел
дело. Если доктор Фастольф постоянно расстраивался от своей неспособности
убедить аврорцев и вообще космонитов идти на новые планеты, то он, по
крайней мере, радовался активной эмиграции землян.
- А ты не мог подтолкнуть оба народа, и землян, и аврорцев, чтобы
полностью удовлетворить доктора Фастольфа?
- Мне это приходило в голову. Я рассмотрел возможности и решил, что
не смогу. Чтобы склонить к эмиграции землян, требовалось пустяковое
изменение, не приносящее вреда; для попытки сделать то же самое с
аврорцами, нужно было многое изменить, и это могло повредить. Первый Закон
запрещает это.
- К сожалению.
- Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность
радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро. Но как мог я изменить
его твердое решение противодействовать доктору Фастольфу? Это все равно,
что силой повернуть его голову на 180 градусов. Такой поворот либо самой
головы, либо ее содержимого, мог бы с равной эффективностью убить его.
Ценой моего могущества, друг Дэниел, является страшно разрастающаяся
дилемма, в которую я постепенно погружаюсь. Первый Закон, запрещающий
вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы легко видим
и о котором можем судить. Но человеческие эмоции и повороты мысли понимаю
только я, и поэтому я знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне
понимаю их. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей
уверенности, и это вызывает постоянный стресс в моих проводниках.
И все-таки я чувствую, что сделал хорошо. Я провел космонитов мимо
кризисной точки. Аврора знает об объединенной силе поселенцев и будет
вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять
репрессии уже поздно, и наше обещание Илайджу Бейли в этом смысле
выполнено. Мы поставили Землю на курс к заполнению Галактики и к
образованию Галактической Империи.
В это время они уже возвращались к дому Глэдии, но теперь Дэниел
остановился, и прикосновение к плечу Жискара заставило остановиться и
того.
- Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Илайдж
гордился бы нами. Он сказал бы: "Роботы и Империя" и, наверное, похлопал
бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я
беспокоюсь.
- Насчет чего?
- Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер
Илайдж много десятилетий назад. Это точно, что для космонитских
репрессалий слишком поздно?
- Почему ты сомневаешься?
- Из-за поведения доктора Мандамуса во время его разговора с мадам
Глэдией.
Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох
листьев под холодным ветром. Облака рассеялись, скоро должно было
выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они
знали, что Глэдия еще не удивится их отсутствию.
- Что встревожило тебя в этом разговоре? - спросил Жискар.
- Я имел возможность в четырех разных случаях наблюдать, как партнер
Илайдж Бейли решал запутанную проблему. В каждый из этих четырех случаях я
обратил внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из
ограниченной и даже сбивающей с толку информации. С тех пор я всегда
пытался в меру моих ограниченных возможностей думать, как он.
- Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.
- Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два
дела к мадам Глэдии. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично
его - произошел он от Илайджа или нет. Второе - просьба, чтобы мадам
Глэдия приняла поселенца и потом сообщила бы о беседе. Второе дело,
видимо, было важно для Совета, первое же важно только ему самому.
- Мандамус представил дело о происхождении как важное и для доктора
Амадейро, - сказал Жискар.
- Тогда это дело было личной важности для двух человек, но не для
Совета и, значит, не для всей планеты. Однако дело государственное, как
его назвал сам доктор Мандамус, пошло вторым и как бы между прочим. И в
самом деле, вряд ли для этого требовался личный визит. Это могло сделать
голографическое изображение любого члена Совета. С другой стороны, доктор
Мандамус поставил дело о своем происхождении первым, очень детально о нем
дискутировал, и это дело никто не мог сделать, кроме него.
- Каково же твое заключение, друг Дэниел?
- Я уверен, что дело поселенца было возложено на доктора Мандамуса
как причина для личного разговора с мадам Глэдией, чтобы он мог частным
образом поговорить о своем происхождении. По-настоящему его интересовало
только это и ничего больше. Ты можешь чем-то поддержать это заключение,
друг Жискар?
- Напряжение в мозгу доктора Мандамуса было в известной степени
сильнее в первой части разговора. Пожалуй, это может служить
подтверждением.
- Тогда нам стоит подумать, почему вопрос о происхождении так важен
для него.
- Доктор Мандамус объяснил это, - сказал Жискар. - Если он не
является потомком Илайджа Бейли, дорога в продвижении для него открыта.
Доктор Амадейро, от которого зависит его благосостояние, обернулся бы
против него, окажись он потомком Бейли.
- Сказать-то он сказал, друг Жискар, но кое-что в разговоре
противоречило этому.
- Почему ты так думаешь? Пожалуйста, продолжай рассуждать как
человек. Я нахожу это весьма поучительным.
- Спасибо, друг Жискар, - серьезно сказал Дэниел. - Ты заметил, что
каждое утверждение мадам Глэдии о невозможности для Мандамуса быть
потомком Илайджа Бейли, рассматривалось как неубедительное? Каждый раз
доктор Мандамус говорил, что доктор Амадейро не примет этого утверждения.
- Да. И что ты из этого выводишь?
- Мне кажется, доктор Мандамус был убежден, что доктор Амадейро не
примет никакого аргумента, и просто удивительно, почему он так надоедал
мадам Глэдии с этим делом. Он наверняка знал с самого начала,что это
бессмысленно.
- Возможно, но это только домысел. Ты можешь дать возможный мотив для
его действий?
- Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для
того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.
- В таком случае зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему
не сказал просто: "Я хочу знать."?
Легкая улыбка прошла по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что
другой робот не был способен.
- Если бы он просто сказал: "Я хочу знать", мадам Глэдия ответила бы,
что это не его дело и что он ничего не узнает.
Но дело в том, что мадам Глэдия так же сильно ненавидит Амадейро, как
тот - Илайджа Бейли. Мадам Глэдия уверена, что для нее оскорбительно любое
мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость,
будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно
абсолютно фальшиво.
И она постаралась продемонстрировать доктору Амадейро его ошибку и
представила все возможные доказательства.
В этом случае холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из
этих доказательств неубедительно, заставило ее злиться все больше и
вытягивало из нее дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал такую
стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдии как можно больше. В конце концов с
а м он убедился, что у него нет предка-землянина - во всяком случае, на
протяжении последних двух столетий.
Чувства же Амадейро в этом смысле, я думаю, в действительности в игре
не участвовали.
- Это интересная точка зрения, - сказал Жискар, - но она, как мне
кажется, не очень обоснована. Как мы можем узнать, что это не твои
догадки?
- Не кажется ли тебе, друг Жискар, что доктор Мандамус, закончив свое
расследование насчет происхождения, не получил достаточных доказательств
для доктора Амадейро? По его словам, это должно было означать, что у него
не будет шанса на продвижение и он никогда не станет главой Института. Но
мне казалось, что он отнюдь не был расстроен, а наоборот, сиял. Конечно, я
мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать большее. Скажи, друг
Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?
- Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь,
когда ты объяснил ход своих рассуждений, это уловленное мною ощущение
триумфа точно соответствует твоему мнению. Вообще-то я даже удивляюсь, как
сам не учел этого.
- Во множестве случаев и я так же реагировал на рассуждения Илайджа
Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично
из-за существования кризиса. Он вынуждает меня мыслить более точно.
- Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно.
Но почему ты говоришь о существовании кризиса? Объясни, как из-за радости
доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Илайджа Бейли,
можно заключить о наличии кризиса?
- Доктор Мандамус наврал нам насчет доктора Амадейро, но вполне можно
предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой
Института - истинная правда. Верно?
Жискар помолчал.
- Я не искал в нем честолюбия. Я изучал его мозг без особой цели и
познакомился лишь с поверхностным проявлением. Но вроде бы были искры
честолюбия, когда он говорил о продвижении. У меня нет оснований
согласиться с тобой, но нет причин и не согласиться.
- Тогда давай примем, что доктор Мандамус - человек честолюбивый, и
посмотрим, что это нам даст. Идет?
- Идет.
- Не кажется ли, что его ощущение триумфа, как только он убедился,
что он не потомок партнера Илайджа, вышло из того факта, что теперь его
амбиции будут удовлетворены? И это не зависело от одобрения доктора
Амадейро, поскольку мы согласились, что доктор Мандамус ввел доктора
Амадейро лишь в качестве отвлекающего маневра. Значит, его честолюбие будет
