привязанность мою к бедной Туту, я
чувствовал различие, существующее между
человеком и обезьяною. Осыпав ее
ласками, я старался объяснить ей
знаками, чтоб она удалилась. Она как
будто поняла меня, - с быстротою стрелы
побежала прочь и вскоре скрылась из
моих глаз.
С этого времени добрая Туту каждую
ночь посещала меня, и долго свидания
наши происходили без малейшего
препятствия. Обыкновенно я ожидал ее
прибытия; проницательный взор мой еще
издали узнавал ее, несмотря на темноту
ночи, и я заблаговременно отворял
окно. Иногда сон преодолевал меня;
тогда Туту легонько отворяла окошко,
которого никогда я не запирал задвиж
кою, протягивала ко мне лапу и
осторожно меня будила. Увы! сердце мое
не предчувствовало ужасного
происшествия, долженствовавшего
прекратить наши свидания!
В один вечер я много резвился с
братьями и сестрами и от усталости
крепко заснул, лишь только лег в по
стель. Говорят, что сны предвещают нам
будущее, и что душа наша, так сказать,
отделяясь от тела, имеет способность
открывать нам то, что наяву от нас
бывает скрыто. Может быть, это
справедливо; но я по крайней мере в
тот день не испытал прозорливости души
моей. Еще поныне живо помню тогдашний
мой сон. Мне снилось, будто я играю с
братьями и сестрами и будто Туту
участвует в наших играх. Мне
представилось, что никто из родных
моих не чувствует к ней той ненависти,
которая столько ужасала меня наяву;
напротив того, все ласкали бедную
Туту, и душа моя плавала в восхищении.
Упоенный столь сладостным зрелищем, я
бросился в объятия батюшки и со
слезами благодарил его за оказываемую
любовь... Вдруг страшный крик раздался
в ушах моих; я проснулся и вскочил с
постели! Предо мною стоял батюшка;
ярость изображалась во всех его
чертах; в левой руке держал он
зажженный фонарь, в правой обнаженную
саблю. Вдали слышал я жалостный вопль,
который постепенно становился слабее и
слабее... я узнал голос бедной моей
Туту!
С трепетом взглянул я на батюшку.
- Мне не удалось убить проклятую
обезьяну, - сказал он, - надеюсь,
однако, что впредь она не будет тре
вожить твоего сна.
Матушка вошла в комнату.
- Что это значит? - вскричала она, -
одеяло Фрица в крови! - Она бросилась
ко мне.
- Это ничего, - отвечал батюшка. -
Проходя мимо его комнаты, мне
послышалось, что кто-то отворяет окно;
я выглянул из дверей и при свете луны
увидел большую обезьяну, стоящую у
Фрицова окна. Я побежал к себе, взял
саблю и фонарь и, к счастию, успел
возвратиться в самую ту минуту, как
обезьяна, отворив окно, протягивала
лапу к Фрицу... Из всех сил ударил я
саблею, и отрубленная лапа отлетела
прочь, а обезьяна скрылась в лес.
Думаю, что у нее пройдет охота посе
щать Фрица!
Долго не мог я опомниться и не
понимал, что со мною делалось; рассказ
батюшкин все объяснил... С ужасом
взглянул я на одеяло - отрубленная
лапа бедной Туту лежала у ног моих...
Я пришел в исступление! Батюшка концом
сабли поднял лапу и бросил ее в
открытое окно.
Не помню, что со мною далее
происходило; думаю, что я упал в
обморок...
На другой день батюшка и матушка
всячески старались разогнать грусть,
меня терзавшую, - но я не отвечал на
их ласки. В сердце моем возродилось
какое-то чувство, которое как бы
отталкивало меня от них. Мне кажется,
что я уже не так нежно любил отца
моего... Я не мог не видеть в нем
гонителя доброй моей Туту, которую я
привык почитать своей
благодетельницею! Ввечеру я вышел на
крыльцо; воспоминание о вчерашнем дне
стесняло мое сердце, - я хотел
подышать чистым воздухом. На лугу
перед домом большая дворная собака
наша играла с каким-то предметом,
которого различить я не мог. Сам не
понимаю, почему пришло мне в голову
закричать апорт! , и собака,
приученная к повиновению, тотчас
принесла ко мне в зубах - обгложенную
лапу бедной моей Туту... я узнал ее и
без чувств упал на землю.
Печальное это происшествие сделало
глубокое впечатление на нрав мой; я
перестал быть ребенком, детские игры
нимало меня не забавляли. Я учился
хорошо; но когда, в часы отдохновения,
братья и сестры мои предавались
веселости, свойственной их летам, я
сидел один в задумчивости, и все
старания родителей моих меня рассеять
были тщетны. О бедной моей Туту я не
имел никакого известия и не знал,
пережила ли она последнее наше
свидание.
Таким образом протекло несколько
годов. Сестры мои вышли замуж, братья
вступили в службу. Мне минуло
восемнадцать лет, когда отец мой
скончался; матушка вскоре за ним
последовала, и я остался один - один с
своею тоскою... Я убегал знакомства с
соседями; во всей окружности меня знали
под именем Молчаливого Фрица. Время мое
делилось между чтением и обрабатыванием
сада моего. Иногда я ходил гулять и
всегда один; на плече у меня висело
ружье, но единственно потому, что на
острове Борнео все жители таким образом
вооружены. Впрочем, в этих уединенных
прогулках никогда мне не случалось
употреблять свое оружие. Часто я
углублялся в лес, но и там бродил в
совершенной безопасности. Казалось,
будто между мною и страшными для прочих
жителей обезьянами заключен был тайный
союз, который препятствовал им нападать
на меня.
Однажды я сел отдохнуть под высокое
кокосовое дерево. Мне послышался шорох,
происходящий на самой вершине. Я поднял
голову и увидел большую обезьяну,
медленно спускающуюся ко мне. Зрелище
это, которое всякого другого привело бы
в ужас, нимало меня не обеспокоило. Я
пристальнее стал всматриваться, - серд
це мое сильно билось... Я заметил, что
у обезьяны не доставало одной лапы, и
все сомнения мои исчезли: это была
Туту! Бедная тварь меня узнала; она
бросилась ко мне, визжала, прыгала и
всячески старалась изъявить свою
радость. Я отвечал на ее ласки и не мог
удержать слез, видя ее изувеченною и
вспомнив, что привязанность ко мне была
причиною ее несчастия.
Полковник немного помолчал и
печально взглянул на меня. Заметив, что
я растроган его рассказом, он пожал мне
руку и продолжал:
- Я уверен, что вы не осудите меня,
если я вам признаюсь, что встречу эту я
считал величайшим для себя благом.
Лишенный родителей, разлученный с
родственниками, не имея ни друзей, ни
знакомых, мог ли я быть равнодушным к
этому доброму животному, которое за
меня так жестоко пострадало и, несмотря
на то, любило меня с прежнею
горячностию?
Всякий день ходил я в лес для
свидания с бедною Туту: я видел в ней
единственное существо, принимающее во
мне участие, и привязанность моя к ней
день от дня увеличивалась. Но теперь я
приближаюсь к такой эпохе жизни моей,
которой воспоминание раздирает мое
сердце... дайте мне время собраться с
духом. Глубокая печаль выражалась в
мужественных чертах полковника; я сам
чрезвычайно был тронут. Рассказ
спутника моего перенес воображение мое
как будто в новый мир, в котором все
являлось мне в странном и не
обыкновенном виде. При всем том
взаимная друг к Другу привязанность
полковника и Туту для меня была понят
на. Я вспомнил, как часто случалось мне
видеть, до какой степени может
простираться в человеке страсть к
лошадям, собакам, кошкам и другим
животным! И страсть эта, иногда
поглощающая священные чувства родства и
дружбы, обыкновенно не основана на тех
побудительных причинах, которые
привязанность Фан-дер-К... к обезьяне
соделывали достойною уважения. С
нетерпением ожидал я продолжения; но
полковник весь тот день провел в унылой
задумчивости, которую прервать не имел
я духу. Эта ночь еще была беспокойнее
первой. Я наблюдал за ним со вниманием;
мне казалось, что он видит пред собою
какой-нибудь предмет, его ужасающий. Он
что-то говорил вполголоса; я не мог
различить слов его, но мне слышалось
неоднократно имя его воспитательницы -
бедной Туту.
На другой день товарищ мой продолжал
рассказ свой таким образом:
- Сколь искренно ни любил я добрую
Туту, сколь ни казалась для меня
утешительною привязанность един
ственного существа в мире, которое
принимало во мне участие, однако она
не могла удовлетворить вполне тре
бований души моей. Я достиг уже тех
лет, когда сердце юноши начинает
биться иным против прежнего размером;
когда воркованье горлицы и страстная
песнь соловья для него становятся
понятными; когда журчанье вод, шорох
листьев, аромат цветов говорят ему
языком таинственным и вместе с сладкою
тоскою вливают новую, еще не
разнаданную жизнь в алчущую грудь его.
И во мне возродились чувства, дотоле
неизвестные, и волнения одинокого
сердца моего повлекли меня к людям,
которых прежде убегал я упорно!..
На острове Борнео 20 февраля, в день
Льва Катанского, празднуют ежегодно
собирание плодов, которые в это время
бывают обильнее, нежели в прочие
времена года. В этот день большая
часть жителей собирается на берегу
моря на пространном лугу, усеянном
тенистыми деревьями. С самого
восхождения солнца молодые люди обоего
пола в прохладной сени занимаются
разными играми или при звуке музыки
кружатся в веселых плясках. Старики и
старухи, сидя на мягкой мураве,
смотрят на веселую беспечность детей
своих, с удовольствием воспоминая о
протекшей молодости. Настает время
обеда, и общество разделяется на
разные группы. Богатые разноцветные
ковры расстилаются по зеленой ниве, и
заботливые хозяйки расставляют
привезенные с собою съестные припасы.
Молодые люди посещают рассеянные по
всему лугу семейственные круги, и везде
их принимают с непринужденным
гостеприимством. Со всех сторон слышны
радостные песни. Весь тот день посвящен
веселости, и вы не увидите ни одного
печального лица. У кого грусть на
сердце, тот или забывает ее на время,
или остается дома. Когда солнце начнет
склоняться к западу и вечерняя прохлада
расстилается по воздуху, тогда все
собираются в полукруг; посреди оного
возвышается высокий гладкий шест, на
вершине которого блестит вызолоченный
деревянный орел с распростертыми крыль
ями.
Пылкие юноши, побуждаемые
нетерпеливым желанием отличиться,
наперерыв стараются показать свое
искусство перед зрителями и из
самопалов бросают в орла тупые стрелы.
Вскоре орел разлетается на части;
голова, крылья, ноги, хвост упадают на
землю, и на шесте остается крепко
утвержденное туловище птицы. Тут
начинаются другого рода игры. Должно с
одного приема взлезть на гладкий и
зыбкий шест, снять с вершины остаток
орла и с ним спуститься на землю. Дей
ствие это требует особенной ловкости и
силы и редко кому удается. Победитель
из рук прекрасной девушки, при
радостном крике зрителей, получает
венок, сплетенный из цветов и
сопровождаемый поцелуем.
Настало 20 число февраля. С утра мне
не приходило в голову участвовать в
общем празднике. По обыкновению моему,
я бродил по лесу, стараясь разогнать
грусть, меня терзавшую. Нечаянно
приблизился я к лугу... Издали слышен
был громкий крик и радостные песни
веселящегося народа; 'во мне родилась
