мысль идти далее. Долго желание это
боролось с робостию; наконец я решился
подойти ближе и остановился в
нескольких шагах от одной веселой
группы. Мне показалось, что приход мой
изумил всех; начали пошептывать между
собою, и я хотел было возвратиться
назад в лес, - как вдруг одна дама,
немолодых уже лет, отделилась от других
и подошла ко мне.
- Это вы, Фриц? - сказала она, взяв
меня за руку, и я узнал в ней
приятельницу дома нашего, которая при
жизни матушки часто у нас бывала и
знала меня в малолетстве.
Воспоминание о доброй моей матери,
которая так нежно нас всех любила, и
чувство теперешнего моего сиротства и
одиночества меня чрезвычайно
растрогали. Слезы навернулись на глазах
моих; я поцеловал у нее руку и не в
силах был противиться приглашению
занять место в веселом кругу ее
семейства. Все приняли меня с
непринужденною учтивостию; девицы
приветствовали нового гостя с ласковым
добросердечием, между ними была младшая
дочь хозяйки, прелестная Амалия... Ах,
друг мой! зачем жестокая судьба в тот
день против воли привела меня в круг
людей, которых до того времени избегал
я по какому-то унылому предчувствию!
Зачем взоры мои при первой встрече с
Амалией невольно искали ее взоров?
Зачем голос ее, и только один ее голос
при первом поражении слуха моего привел
мое сердце в трепет и наполнил его
неизъяснимым чувством сладостной
грусти?
Я сел подле нее... Мой друг! вы
имеете чувствительное сердце; вы,
верно, любили! Увольте меня от описания
того робкого недоумения, той сладостной
надежды и страстного восхищения,
которые попеременно наполняли и
волновали мою душу! Я мало говорил с
Амалией, но мы скоро поняли друг
друга...
Начались обыкновенные игры. Все
собрались в пространный полукруг около
шеста. Амалии назначено было вручить
венок счастливому победителю. Молодые
люди, вооруженные самопалами, с
особенным рвением спешили окружить
шест. Я горел нетерпением присоеди
ниться к ним; робость меня удерживала.
Один раз я схватил самопал, но руки мои
задрожали, и я принужден был отдать его
другому. Вскоре орел разлетелся на
куски. На вершине шеста осталось одно
туловище... Счастливец, которому
удастся его снять, должен получить из
рук Амалии венок, сопровождаемый
поцелуем! Я в первый раз видел Амалию;
но кто, кроме меня, мог иметь право на
этот венок - на этот поцелуй? Я твердо
решился лезть на шест, но ноги мои
прикованы были к земле. Я внутренне
рвался с досады на самого себя, но не в
силах был преодолеть свою робость.
Между тем молодой человек, прекрасный
собою, приближается; он скидает с себя
кафтан, бросает страстный взгляд на
Амалию - и смело обеими руками
хватается за шест. И я взглянул на
Амалию - и задрожал от ревности... Я
посмотрел опять на шест; молодой
человек поднимался кверху... Голова моя
закружилась, я бледнел и краснел
попеременно... Вот уж он приблизился к
самой вершине; он протягивает руку,
дотрагивается до орла... Глаза мои
затмились, я не мог смотреть долее... я
ничего не видел. Вдруг раздался крик
зрителей. Поднимаю глаза... соперник
мой не мог удержаться наверху и быстро
скользил к земле... Орел еще был на
шесте. Опять я взглянул на Амалию, и
она глядела на меня улыбаясь. Улыбка
эта меня оживила; я страшился, чтоб кто-
нибудь другой меня не предупредил. Одно
мгновение - и я стою у шеста; еще один
взгляд на Амалию - и я поднимаюсь
кверху... Чрез несколько секунд достиг
я вершины, снял орла и спустился с ним
вниз. Тут встретили меня рукоплескания
зрителей; но они едва касались слуха
моего и не доходили до сердца: оно
занято было одним только чувством...
предощущением поцелуя Амалии! Я
бросился к ее ногам; она упала в мои
объятия, - мы оба забыли о венке...
С этого рокового вечера началась
совершенно новая для меня жизнь. На
другое утро рано я был уже в доме
Амалии: меня приняли ласково, как
старинного друга, как близкого
родственника. Не прошло еще двух
недель, как я сделался женихом Амалии;
свадьбе нашей назначено быть чрез два
месяца.
Дни протекшего счастия! Вы, как
молния, пролетели мимо меня и в
быстром полете своем навсегда истреби
ли спокойствие моей души!.. Зачем не
разрушили вы и памяти моей? зачем не
увлекли с собою воспоминания, что я
некогда был счастлив?..
Мой друг! я действительно тогда был
счастлив. Весь день проводил я с
Амалиею, кроме нескольких минут по
восхождении солнца, посвящаемых той,
которая, после Амалии, для меня всего
дороже была в мире. Вы отгадаете, что
я говорю о бедной Туту. Всякое утро
ходил я в лес; всякое утро Туту меня
там встречала. Казалось, что она меня
еще более любила с тех пор, как я,
познакомившись с Амалиею, не так
долго, как прежде, оставался с нею.
Одна мысль меня тревожила, - одного
только недоставало к совершенному
моему благополучию: Амалия не знала
связи моей с Туту, и я не мог решиться
ей о том сказать.
Я имел случай заметить, что и она
питала такую же ненависть, такое же
отвращение к большим обезьянам, как
прочие жители острова Борнео. Однако я
ласкал себя надеждою, что любовь ее ко
мне преодолеет это предубеждение, и
при первом удобном случае намерен был
поговорить с нею.
Однажды, когда пришел я к Амалии,
мне показалось, что она не так ласково
меня приняла, как обыкновенно. Не
зная, чему приписать это, я с
нетерпением ожидал минуты, когда мы
будем одни. Она, казалось, и сама того
желала, ибо вскоре потом пошла в сад,
куда и я за нею последовал. Лишь
только мы вошли в уединенную аллею,
Амалия обратилась о мне.
- Фриц! - сказала она, - мы недавно
знакомы друг с другом, но я люблю вас
нежно, - вы это знаете! Скоро настанет
день, в который священный обряд должен
соединить нас неразрывными узами.
Теперь еще время одуматься, - тогда
будет поздно...
- Что вы говорите, Амалия? - прервал
я ее с жаром. - Что с вами сделалось?
- Выслушайте меня спокойно, -
отвечала она. - Мы дали слово
принадлежать друг другу; но я скорей
соглашусь от вас отказаться, нежели
быть виною вашего несчастия... Дайте
мне договорить, Фриц! Я знаю, что вы
любите другую...
У меня не стало терпения ее
выслушать.
- Амалия! - вскричал я, - любезная
Амалия! Я вас не понимаю. Кто мог
внушить вам такое гнусное мнение обо
мне? Как! я люблю другую?..
- Неоткровенность эта, - сказала
Амалия со слезами, - почти обиднее для
меня, нежели неверность ваша. Не
думайте обманывать меня долее; я докажу
вам, что мне известно все... Я знала,
что вы всякое утро один ходите в лес, и
любопытство побудило меня стараться
узнать, какие вы к тому имеете причины.
Сегодня, еще до света, я уже была близ
дома вашего; солнце взошло, и я
увидела, как вы приближались к лесу,
как оглядывались на все стороны,
опасаясь, чтоб вас кто-нибудь не
приметил; я следовала за вами и
спряталась за дерево. Ах, Фриц! я
увидела, что вы с нетерпением кого-то
ожидали; на лице вашем написано было
беспокойство...
Я дрожала как лист от страха и от
мучительной неизвестности... Наконец,
вы увидели кого-то вдали, и печаль ваша
превратилась в восхищение. Вот она! -
вскричали вы громко, бросились далее в
лес и скрылись из глаз моих... Слово
она открыло мне тайну вашу, Фриц!..
Вы меня обманули!
- Милая, любезная Амалия! - вскричал
я и упал к ее ногам, - Теперь настала
минута совершенно открыть вам мое
сердце; но не вините меня в неверности!
Вы все узнаете... Та, с которою имел я
сегодня свидание, которую посещаю
всякое утро в лесу, не женщина!
- Что вы говорите, Фриц? Возможно
ли?
- Точно так, любезная Амалия!
Выслушайте меня с нерпением; давно
желал я открыть вам эту тайну.
Мой друг! мы сели на дерновую
скамью, и я рассказал Амалии
происшествия жизни моей с того
времени, как обезьяны меня похитили и
утащили в лес. Я старался описать ей
живейшими красками все добрые качества
Туту, чтоб возбудить в ней участие к
бедной этой твари. Я не мог удержаться
от слез, когда говорил о том, как она
пострадала за привязанность свою ко
мне; наконец, я рассказал, как после
долговременной разлуки мы опять
увиделись, - как в продолжение
нескольких лет Туту была единственным
предметом, наполнявшим мое сердце.
- О Амалия! - сказал я, кончив мои
рассказ, - вы добры и чувствительны; вы
не пожелаете, чтоб я заплатил гнусною
неблагодарностию за оказанные мне благо
деяния и любовь; вы не будете
препятствовать моим свиданиям: с Туту,
а может быть, со временем я столько бу
ду счастлив, что вы согласитесь ее
видеть. Нежная, добрая Туту достойна
любви вашей.
- Нет! - вскричала Амалия, с ужасом
вскочив с скамейки. - Нет, Фриц! это
уже слишком много. Видеть вашу Туту?..
Я думаю, я умерла бы от страха. Фриц!
- продолжала она, заметив мое
смущение, - рассказ ваш так меня
поразил, что я не знаю, что вам
отвечать. Дайте мне опомниться; я
должна собраться с мыслями, с духом...
Прошу вас, оставьте меня сегодня одну.
Завтра мы будем продолжать разговор
наш. Я, право, думаю, что я нездорова,
- мне надобно отдохнуть.
Я не мог выговорить ни слова;
поцеловал у нее руку и тихими шагами
пошел домой. Мой друг! Это был
последний поцелуй, последнее свидание
мое с Амалиею...
Несколько часов спустя после того
мне принесли записку от Амалии.
Записка эта - я должен признаться -
дышала любовию; но между тем Амалия
требовала, - решительно требовала,
чтоб я совсем отказался от Туту... Она
описывала мне ужас и омерзение,
которые с малых лет ей внушены были к
этим обезьянам.
Никогда, - говорила она, - никогда,
Фриц, я не буду в силах равнодушно
смотреть на эту связь. Всякий раз,
когда ты от меня удалишься, я буду
думать, что ты опешишь к Туту,
которая, несмотря на романическую твою
привязанность, все-таки не что иное,
как гнусная обезьяна! Одну из нас ты
должен непременно оставить! Избирай
между нами... Если ты хотя немного
меня любишь, Фриц, то выбор этот для
тебя не будет затруднителен. Неужели
ты променяешь меня на обезьяну?
Мой друг! Вам известно, чем я был
обязан бедной Туту; скажите, мог ли я
согласиться на то, чтобы ее
покинуть?.. Но я страстно любил
Амалию; представьте же, в каком я
находился положении! Я бросился в дом
Амалии; там приняла меня ее мать.
- Я все знаю, - сказала она, -
говорите, на что вы решились?
- Я пришел просить Амалию сжалиться
над бедною Туту!..
- Государь мой! - отвечала она, -
если б дочь моя была столько слаба, что
согласилась бы делить любовь вашу с
обезьяною, то я бы до того не
допустила. Чего не должна я опасаться
вперед, когда и теперь уже вы для
невесты не можете пожертвовать такою
мерзкою тварью? Нет, государь мой! вы
не увидитесь с Амалией до тех пор, пока
не дадите честного слова, что связь
ваша с обезьяной навсегда прекратилась!
Она ушла, а я с отчаянием в сердце,
возвратился домой.
Остаток дня того провел я в
мучительном беспокойстве. Сделаться
неблагодарным против моей воспита
тельницы мне казалось невозможным; да и
