заговорила, и о небо! на языке Шиллера:
Унт штабби дак, зо штабби дун
Дук зи! Дук зи!
Увы! Сколько правды в ее словах!
Пусть это смерть - я смерть вкусил
У ног, у ног, у милых ног твоих.
Нежное создание! Она тоже пожертвовала собою ради меня. Без
собаки, без негра, без головы, что еще остается несчастной
синьоре Психее Зенобии? Увы, ничего! Все кончено.
Эдгар Аллан По.
Фон Кемпелен и его открытие
Перевод Н.Демуровой
OCR: Alexander D. Jurinsson
После весьма детальной и обстоятельной работы Араго, - я не говорю
сейчас о резюме, опубликованном в "Журнале Простака" вместе с подробным
заявлением лейтенанта Мори, - вряд ли меня можно заподозрить в том, что,
предлагая несколько беглых замечаний об открытии фон Кемпелена, я претендую
на научное рассмотрение предмета. Мне хотелось бы, прежде всего, просто
сказать несколько слов о самом фон Кемпелене (с которым несколько лет тому
назад я имел честь быть лично немного знакомым), ибо все связанное с ним не
может не представлять и сейчас интереса, и, во-вторых, взглянуть на
результаты его открытия в целом и поразмыслить над ними.
Возможно, однако, что тем поверхностным наблюдениям, которые я хочу
здесь высказать, следует предпослать решительное опровержение
распространенного, по-видимому, мнения (возникшего, как всегда бывает в
таких случаях, благодаря газетам), что в открытии этом, как оно ни
поразительно, что не вызывает никаких сомнений, у фон Кемпелена не было
предшественников.
Сошлюсь на стр. 53 и 82 "Дневника сэра Хамфри Дэви" (Коттл и Манро,
Лондон, 150 стр.). Из этих страниц явствует, что прославленный химик не
только пришел к тому же выводу, но и предпринял также весьма существенные
шаги в направлении того же эксперимента, который с таким триумфом завершил
сейчас фон Кемпелен. Хотя последний нигде ни словом об этом не упоминает,
он, безусловно (я говорю это не колеблясь и готов, если потребуется,
привести доказательства), обязан "Дневнику", по крайней мере первым намеком
на свое начинание. Не могу не привести два отрывка из "Дневника", содержащие
одно из уравнений сэра Хамфри, хотя они и носят несколько технический
характер. [Поскольку мы не располагаем необходимыми алгебраическими
символами и поскольку "Дневник" можно найти в библиотеке Атенеума, мы
опускаем здесь некоторую часть рукописи мистера По. - Издатель.]
Подхваченный всеми газетами абзац из "Курьера в карьер", в котором
заявляется, что честь открытия принадлежит якобы некоему мистеру Джульстону
из Брунсвика в штате Мен, сознаюсь, в силу ряда причин представляется мне
несколько апокрифическим, хотя в самом этом заявлении нет ничего
невозможного или слишком невероятного. Вряд ли мне следует входить в
подробности. В мнении своем об этом абзаце я исхожу в основном из его стиля.
Он не производит правдивого впечатления. Люди, излагающие факты, редко так
заботятся о дне и часе и точном местоположении, как это делает мистер
Джульстон. К тому же, если мистер Джульстон действительно натолкнулся, как
он заявляет, на это открытие в означенное время - почти восемь лет тому
назад, - как могло случиться, что он тут же, не медля ни минуты, не принял
мер к тому, чтобы воспользоваться огромными преимуществами, которые это
открытие предоставляет если не всему миру, то лично ему, - о чем не мог не
догадаться и деревенский дурачок? Мне представляется совершенно невероятным,
чтобы человек заурядных способностей мог сделать, как заявляет мистер
Джульстон, такое открытие и вместе с тем действовать, по признанию самого
мистера Джульстона, до такой степени как младенец - как желторотый птенец!
Кстати, кто такой мистер Джульстон? Откуда он взялся? И не является ли весь
абзац в "Курьере в карьер" фальшивкой, рассчитанной на то, чтобы "наделать
шума"? Должен сознаться, все это чрезвычайно отдает подделкой. По скромному
моему понятию, на сообщение это никак нельзя полагаться, и если бы я по
опыту не знал, как легко мистифицировать мужей науки в вопросах, лежащих за
пределами обычного круга их исследований, я был бы глубоко поражен, узнав,
что такой выдающийся химик, как профессор Дрейпер, всерьез обсуждает
притязания мистера Джульстона (или возможно, мистера Джуликстона?).
Однако вернемся к "Дневнику сэра Хамфри Дэви". Сочинение это не
предназначалось для публикации даже после смерти автора, - человеку, хоть
сколько-нибудь сведущему в писательском деде, легко убедиться в этом при
самом поверхностном ознакомлении с его стилем. На стр. 13, например,
посередине, там, где говорится об опытах с закисью азота, читаем: "Не прошло
и тридцати секунд, как дыхание, продолжаясь, стало постепенно затихать,
затем возникло аналогичное легкому давлению на все мускулы". Что дыхание не
"затихало", ясно не только из последующего текста, но и из формы
множественного числа "стали". Эту фразу, вне сомнения, следует читать так:
"Не прошло и полуминуты, как дыхание продолжалось, [а эти ощущения] стали
постепенно затихать, затем возникло [чувство], аналогичное легкому давлению
на все мускулы".
Множество таких примеров доказывает, что рукопись, столь поспешно
опубликованная, содержала всего лишь черновые наброски, предназначенные
исключительно для автора, - просмотр этого сочинения убедит любого мыслящего
человека в правоте моих предположений. Дело в том, что сэр Хамфри Дэви менее
всего был склонен к тому, чтобы компрометировать себя в вопросах науки. Он
не только в высшей степени не одобрял шарлатанства, но и смертельно боялся
прослыть эмпириком; так что, как бы ни был он убежден в правильности своей
догадки по интересующему нас вопросу, он никогда не позволил бы себе
выступить с заявлением до тех пор, пока не был бы готов к наглядной
демонстрации своей идеи. Я глубоко убежден в том, что его последние минуты
были бы омрачены, узнай он, что его желание, чтобы "Дневник" (во многом
содержащий самые общие соображения) был сожжен, будет оставлено без
внимания, как, по всей видимости, и произошло. Я говорю "его желание", ибо
уверен, что невозможно сомневаться в том, что он намеревался включить эту
тетрадь в число разнообразных бумаг, на которых поставил пометку "Сжечь". На
счастье или несчастье они уцелели от огня, покажет будущее. В том, что
отрывки, приведенные выше, вместе с аналогичными им другими, на которые я
ссылаюсь, натолкнули фон Кемпелена на догадку, я совершенно уверен; но,
повторяю, лишь будущее покажет, послужит ли это важное открытие (важное при
любых обстоятельствах) на пользу всему человечеству или во вред. В том, что
фон Кемпелен и его ближайшие друзья соберут богатый урожай, было бы безумием
усомниться хоть на минуту. Вряд ли будут они столь легкомысленны, чтобы со
временем не "реализовать" своего открытия, широко приобретая дома и земли,
вкупе с прочей недвижимостью, имеющей непреходящую ценность.
В краткой заметке о фон Кемпелене, которая появилась в "Семейном
журнале" и многократно воспроизводилась в последнее время, переводчик,
взявший, по его собственным словам, этот отрывок из последнего номера
пресбургского "Шнельпост", допустил несколько ошибок в понимании немецкого
оригинала. "Viele" [Многое (нем.).] было искажено, как это часто бывает, а
то, что переводится как [печали", было, по-видимому, "Leiden", что, при
правильном понимании ["страдания"], дало бы совершенно иную окраску всей
публикации. Но, разумеется, многое из того, что я пишу, - всего лишь догадка
с моей стороны.
Фон Кемпелен, правда, далеко не "мизантроп", во всяком случае внешне,
что бы там ни было на деле. Мое знакомство с ним было самым поверхностным, и
вряд ли я имею основание говорить, что хоть сколько-нибудь его знаю; но
видеться и беседовать с человеком, который получил или в ближайшее время
получит такую колоссальную известность, в наши времена не так-то мало.
"Литературный мир" с уверенностью говорит о фон Кемпелене как об
уроженце Пресбурга (очевидно, его ввела в заблуждение публикация в "Семейном
журнале"); мне очень приятно, что я могу категорически, ибо я слышал об этом
из собственных его уст, заявить, что он родился в Утике, штат Нью-Йорк, хотя
родители его, насколько мне известно, родом из Пресбурга. Семья эта каким-то
образом связана с Мельцелем, коего помнят в связи с шахматным автоматом.
[Если мы не ошибаемся, изобретателя этого автомата звали не то Кемпелен, не
то фон Кемпелен, не то как-то вроде этого. - Издатель.] Сам фон Кемпелен
невысок ростом и тучен, глаза большие, масленые, голубые, волосы и усы
песочного цвета, рот широкий, но приятной формы, прекрасные зубы и, кажется,
римский нос. Одна нога с дефектом. Обращение открытое, и вся манера
отличается bonhomie [Добродушием (франц.).] В целом во внешности его, речи,
поступках нет и намека на "мизантропию". Лет шесть назад мы жили с неделю
вместе в "Отеле герцога" в Провиденсе, Род-Айленд; предполагаю, что я имел
случай беседовать с ним, в общей сложности, часа три-четыре. Беседа его не
выходила за рамки обычных тем; и то, что я от него услышал, не заставило
меня заподозрить в нем ученого. Уехал он раньше, чем я, направляясь в
Нью-Йорк, а оттуда - в Бремен. В этом-то городе и узнали впервые о его
великом открытии, вернее, там-то впервые о нем и заподозрили. Вот, в
сущности, и все, что я знаю о бессмертном ныне фон Кемпелене. Но мне
казалось, что даже эти скудные подробности могут представлять для публики
интерес.
Совершенно очевидно, что добрая половина невероятных слухов,
распространившихся об этом деле, - чистый вымысел, заслуживающий доверия не
больше, чем сказка о волшебной лампе Аладдина; и все же тут, так же как и с
открытиями в Калифорнии, - приходится признать, что правда подчас бывает
всякой выдумки странней. Во всяком случае следующий анекдот почерпнут из
столь надежных источников, что можно не сомневаться в его подлинности.
Во время своей жизни в Бремене фон Кемпелен не был хоть сколько-нибудь
обеспечен; часто - и это хорошо известно - ему приходилось прибегать ко
всевозможным ухищрениям для того, чтобы раздобыть самые ничтожные суммы.
Когда поднялся шум из-за поддельных векселей фирмы Гутсмут и Ko, подозрение
пало на фон Кемпелена, ибо он к тому времени обзавелся недвижимой
собственностью на Гасперитч-лейн и отказывался дать объяснения относительно
того, откуда у него взялись деньги на эту покупку. В конце концов его
арестовали, но, так как ничего решительно против него не было, по прошествии
некоторого времени он был освобожден. Полиция, однако, внимательно следила
за каждым его шагом; таким образом было обнаружено, что он часто уходит из
дома, идет всегда одним и тем же путем и неизменно ускользает от наблюдения
в лабиринте узеньких кривых улочек, который в воровском жаргоне зовется
Дондергат. Наконец после многих безуспешных попыток обнаружили, что он
поднимается на чердак старого семиэтажного дома в переулочке под названием
Флетплатц: нагрянув туда нежданно-негаданно, застали его, как и
предполагали, в самом разгаре фальшивых операций. Волнение его, как
передают, было настолько явным, что у полицейских не осталось ни малейшего
сомнения в его виновности. Надев на него наручники, они обыскали комнату
или, вернее, комнаты, ибо оказалось, что он занимает всю mausarde [Чердак,
мансарда (франц.).].
На чердак, где его схватили, выходил чулан размером десять футов на
восемь, там стояла химическая аппаратура, назначение которой так и не
