событиях, его задержавших, было поистине необычайным.
- Как вы, несомненно, помните, - начал он, - я покинул Шарлоттсвилл
около девяти часов утра. Я сразу же направился к горам и в десять часов
вступил в узкую долину, дотоле мне неизвестную. С большим интересом следовал
я по ее извивам. Ландшафт, открывавшийся моему взору, вряд ли можно назвать
величественным, однако его отличала неописуемая - а для меня восхитительная
- унылая пустынность. В безлюдии и дикости долины была какая-то девственная
нетронутость, и я невольно подумал, что на этот зеленый дерн и серые камни
до меня еще не ступала нога человека. Вход в эту долину настолько укрыт и
настолько трудно доступен, что попасть туда можно лишь в результате стечения
ряда случайностей, и я действительно мог быть первым, кто вторгся в нее, -
первым и единственным смельчаком, проникшим в ее тайные пределы.
На долину вскоре спустился тот особый молочный туман, который свойствен
только поре индейского лета, и оттого все вокруг стадо казаться еще более
смутным и неопределенным. Этот приятный туман был столь густ, что порой я
различал предметы впереди себя не более чем в десяти ярдах. Долина была
чрезвычайно извилиста, и, так как солнце исчезло за непроницаемой пеленой, я
скоро потерял всякое представление о том, в какую сторону иду. Тем временем
морфин оказал свое обычное действие, и каждая деталь внешнего мира
представлялась мне теперь необыкновенно интересной. В трепетании листа, в
оттенке стебелька травы, в очертаниях трилистника, в жужжании пчелы, в
сверкании росинки, в дыхании ветра, в легких ароматах, доносившихся из леса,
- во всем обреталась целая вселенная намеков, все давало пищу для веселого и
пестрого хоровода прихотливых и бессистемных мыслей.
Погруженный в них, я шел так несколько часов, а туман становился все
гуще, и в конце концов мне пришлось пробираться на ощупь в самом прямом
смысле слова. И тут мною овладела неописуемая тревога, порождение нервной
нерешительности и боязливости. Я страшился сделать шаг, опасаясь, что под
моими ногами вот-вот разверзнется бездна. К тому же мне на ум пришли
странные истории, которые рассказываются об этих Крутых горах, о свирепых
полудиких людях, которые обитали в их рощах и пещерах. Тысячи неясных
фантазий - фантазий, еще более тягостных из-за своей неясности, - угнетали
мой дух и усугубляли овладевшую мной робость. Внезапно мое внимание привлек
громкий барабанный бой.
Изумление мое, разумеется, было чрезвычайным. Эти горы никогда не
видели барабана. Мое удивление не было бы сильнее, услышь я трубу архангела.
Однако вскоре мое недоумение и любопытство стократно возросли - раздалось
оглушительное бряцание, точно кто-то взмахнул связкой гигантских ключей, и
мгновение спустя мимо меня с воплем пробежал полунагой смуглый человек. Он
промчался настолько близко от меня, что я почувствовал на своем лице его
горячее дыхание. В одной руке он нес инструмент, состоявший из множества
стальных колец, и на бегу энергично им встряхивал. Не успел он исчезнуть в
тумане, как следом за ним, хрипло дыша, пробежал огромный зверь с ощеренной
пастью и горящими глазами. Я не мог ошибиться - это была гиена!
Вид чудовища скорее развеял, нежели усугубил мой ужас, ибо теперь я
убедился, что грежу, и попытался заставить себя очнуться. Я смело и
решительно пошел вперед. Я протер глаза. Я громко закричал. Я несколько раз
ущипнул себя. Увидев журчащий ключ, я ополоснул руки и смочил водой голову и
шею. Это как будто рассеяло одолевавшие меня неясные ощущения. Я поднялся на
ноги, чувствуя себя другим человеком, и спокойно и безмятежно продолжал свой
неведомый путь.
Наконец, утомленный ходьбой и странной духотой, разлитой в воздухе, я
сел отдохнуть под деревом. Вскоре сквозь туман забрезжили слабые солнечные
лучи, и на траву легли прозрачные, но четкие тени листьев. С изумлением я
долго смотрел на эти тени. Их очертания ошеломили меня. Я поднял глаза
вверх. Это дерево было пальмой!
Я поспешно вскочил, охваченный страшным волнением, ибо уже не мог
убеждать себя, будто я грежу. Я видел... я понимал, что полностью владею
всеми своими чувствами - и теперь эти чувства распахнули передо мною мир
новых и необычных ощущений. Жара мгновенно стала невыносимой. Ветер
наполнился странными запахами. До моих ушей донесся слабый непрерывный
ропот, словно поблизости струилась полноводная, но тихая река, и к этому
ропоту примешивался своеобразный гул множества человеческих голосов.
Пока я прислушивался, вне себя от изумления, которое и не буду пытаться
описывать, краткий, но сильный порыв ветра рассеял туман, словно по
мановению магического жезла. Я увидел, что нахожусь у подножья высокой горы,
а передо мной простирается бескрайняя равнина, по которой катит свои могучие
воды величественная река. На ее берегу раскинулся восточного вида город, о
каких мы читаем в арабских сказках, но своеобразием превосходящий их все. С
того места, где я стоял высоко над городом, моему взгляду были доступны все
самые укромные его уголки, как будто я смотрел на его план. Бесчисленные
улицы вились во всех направлениях, беспорядочно пересекая друг друга, -
собственно говоря, это были даже не улицы, а узкие длинные проулки,
заполненные кишащими толпами. Дома поражали причудливой живописностью.
Повсюду изобилие балконов, веранд, минаретов, святилищ и круглых окошек с
резными решетками. Базары во множестве манили покупателей бесконечным
разнообразием дорогих товаров, количество которых превосходило всякое
вероятие, - шелка, муслины, сверкающие ножи и кинжалы, великолепнейшие
драгоценные камни и жемчуг. И повсюду взгляд встречал знамена и паланкины,
носилки с закутанными в покрывала знатными дамами, слонов в расшитых
попонах, уродливых каменных идолов, барабаны, знамена, гонги, копья,
серебряные и позолоченные палицы. И среди этих толп и суеты, по запутанному,
хаотичному лабиринту улочек, среди миллионов темнокожих и желтокожих людей в
тюрбанах, в свободных одеждах, с пышными кудрявыми бородами, бродили мириады
украшенных лентами храмовых быков, а гигантские полчища грязных, но
священных обезьян прыгали, лопотали и визжали на карнизах мечетей или
резвились на минаретах и в оконных нишах. От заполненных народом улиц к
берегу реки спускались неисчислимые лестницы, ведшие к местам омовений, а
сама река, казалось, с трудом пролагала себе путь между колоссальными
флотилиями тяжело нагруженных судов, скрывавшими от глаз самую ее
поверхность. За пределами города к небу тянулись купы кокосовых и иных
пактам, а также других диковинных деревьев небывалой высоты и толщины. Там и
сям взор встречал рисовое поле, крытую листьями крестьянскую хижину, водоем,
одинокий храм, цыганский табор или грациозную девушку, которая с кувшином на
голове спускалась к берегу величавой реки.
Теперь вы, конечно, скажете, что я спал и грезил, но это было не так.
Тому, что я видел, что я слышал, что ощущал, что думал, ни в чем не была
свойственна смутность, всегда присущая снам. Вся картина была исполнена
строгих соответствий и логики. Вначале, сомневаясь, не чудится ли мне это, я
применил несколько проверок, которые скоро убедили меня, что я бодрствую и
сознание мое ясно. А ведь когда человеку снится сон и он во сне подозревает,
что все происходящее ему только снится, это подозрение всегда и непременно
находит подтверждение в том, что спящий тотчас пробуждается. Вот почему прав
Новалис, утверждая: "Мы близки к пробуждению, когда нам снится, что нам
снится сон". Если бы, когда это видение предстало передо мною, я не
заподозрил бы, что оно может быть сном, тогда оно, несомненно, оказалось бы
именно сном, но раз я заподозрил, что это может быть сон, и проверил свои
подозрения, то приходится счесть его каким-то иным явлением.
- Я не скажу, что вы в этом ошиблись, - заметил доктор Темплтон. -
Однако продолжайте. Вы встали и спустились в город.
- Я встал, - произнес Бедлоу, глядя на доктора с глубочайшим
изумлением, - я встал, как вы сказали, и спустился в город. На пути туда я
скоро оказался среди людей, бесчисленными потоками заполнявших все ведущие к
нему дороги и каждым своим жестом выдававших бурное возбуждение и волнение.
Внезапно под влиянием неизъяснимого импульса я проникся всепоглощающим
личным интересом к тому, что происходило вокруг. Я, казалось, чувствовал,
что мне предстоит сыграть какую-то важную роль, хотя и не знал, какую и в
чем. Однако окружающие меня людские толпы внушали мне глубокую враждебность.
Я поспешил удалиться от них и быстро добрался до города кружным путем. Там
царило величайшее смятение и раздор. Небольшой отряд солдат, облаченных в
полуиндийские, полуевропейские одежды, под командой офицеров в мундирах,
схожих с британскими, отражал натиск городской черни, несравненно более
многочисленной. Я присоединился к слабейшим, взял оружие одного из убитых
офицеров и вступил в бой, не зная, против кого, хотя и сражался с нервной
яростью, рожденной отчаянием. Однако пас было слишком мало, и вскоре,
вынужденные отступить, мы укрылись в здании, напоминавшем павильон. Там мы
забаррикадировались и на некоторое время получили передышку. Сквозь
амбразуру у самого свода я увидел, как огромная буйствующая толпа окружила и
принялась штурмовать изящный дворец над рекой. Вскоре в одном из окон
верхнего этажа этого дворца показался изнеженного вида человек и начал
спускаться вниз по веревке, свитой из тюрбанов его приверженцев. Тут же ему
подали лодку, и он уплыл на ней на противоположный берег реки.
И тут моей душой овладело новое стремление. Я обратился к моим
товарищам с кратким, но настойчивым призывом и, убедив некоторых из них,
предпринял отважную вылазку. Покинув павильон, мы врезались в окружавшую его
толпу. Сначала враги расступились перед нами, затем оправились от
неожиданности и бросились на нас как бешеные, но снова отступили. Тем
временем, однако, мы оказались в стороне от павильона, среди узких проулков,
над которыми почти смыкались верхние этажи домов, так что сюда никогда не
заглядывало солнце. Городская чернь дерзко окружила нас, грозя нам копьями,
пуская в нас тучи стрел. Эти последние были весьма примечательны и по виду
несколько напоминали извилистые лезвия малайских крисов. Им придавалось
сходство с телом ползущей змеи. Длинные и темные, они завершались
отравленными наконечниками. Одна такая стрела впилась мне в правый висок. Я
зашатался и упал. Мной овладела мгновенная и невыразимая ужасная дурнота. Я
забился в судорогах... я испустил конвульсивный вздох... я умер.
- Ну, уж теперь-то вы вряд ли будете отрицать, - сказал я с улыбкой, -
что все ваше приключение было сном! Не станете же вы утверждать, что вы
мертвы?
Произнося эти слова, я, разумеется, ждал, что Бедлоу ответит мне
какой-нибудь веселой шуткой, но, к моему удивлению, он запнулся, вздрогнул,
побелел как полотно и ничего не сказал. Я поглядел на Темплтона. Он сидел,
выпрямившись и словно окостенев, его зубы стучали, а глаза вылезали из
орбит.
- Продолжайте! - хрипло сказал он наконец, обращаясь к Бедлоу.
- В течение нескольких минут, - заговорил тот, - моим единственным
ощущением, моим единственным чувством были бездонная темнота, растворение в
ничто и осознание себя мертвым. Затем мою душу как бы сотряс внезапно удар,
словно электрический. И он принес с собой ощущение упругости и света, но
свет этот я не видел, а только чувствовал. В одно мгновение я, казалось,
