Перевод: В.Рогов
OCR: Alexander D.Jurinsson
Притча
Горные вершины дремлют;
В долинах, утесах и пещерах тишина.
Алкман
-- Внемли мне, -- молвил Демон, возлагая мне руку на голову. -- Край, о
котором я повествую, -- унылый край в Ливии, на берегах реки Заиры, и нет
там ни покоя, ни тишины.
Воды реки болезненно-шафранового цвета; и они не струятся к морю, но
всегда и всегда вздымаются, бурно и судорожно, под алым оком солнца. На
многие мили по обеим сторонам илистого русла реки тянутся бледные заросли
гигантских водяных лилий. Они вздыхают в безлюдье, и тянут к небу длинные,
мертвенные шеи, и вечно кивают друг другу. И от них исходит неясный ропот,
подобный шуму подземных вод. И они вздыхают.
Но есть граница их владениям -- ужасный, темный, высокий лес. Там,
наподобие волн у Гебридских островов, непрестанно колышется низкий
кустарник. Но нет ветра в небесах. И высокие первобытные деревья вечно
качаются с могучим шумом и грохотом. И с их уходящих ввысь вершин постоянно,
одна за другою, надают капли росы. И у корней извиваются в непокойной
дремоте странные ядовитые цветы. И над головою, громко гудя, вечно стремятся
на запад серые тучи, пока не перекатятся, подобно водопаду, за огненную
стену горизонта. Но нет ветра в небесах. И по берегам реки Заиры нет ни
покоя, ни тишины.
Была ночь, и падал дождь; и, падая, то был дождь, но, упав, то была
кровь. И я стоял в трясине среди высоких лилий, и дождь падал мне на голову
-- и лилии кивали друг другу и вздыхали в торжественном запустении.
И мгновенно сквозь прозрачный мертвенный туман поднялась багровая луна.
И взор мой упал на громадный серый прибрежный утес, озаренный светом луны. И
утес был сер, мертвен, высок, -- и утес был сер. На нем были высечены
письмена. И по трясине, поросшей водяными лилиями, я подошел к самому
берегу, дабы прочитать письмена, высеченные на камне. Но я не мог их
постичь. И я возвращался в трясину, когда еще багровей засияла луна, и я
повернулся и вновь посмотрел на утес и на письмена, и письмена гласили:
запустение.
И я посмотрел наверх, и на краю утеса стоял человек; и я укрылся в
водяных лилиях, дабы узнать его поступки. И человек был высок и величав и
завернут от плеч до ступней в тогу Древнего Рима. И очертания его фигуры
были неясны -- но лик его был ликом божества; и ризы ночи, тумана, луны и
росы не скрыли черт его лица. И чело его было высоко от многих дум, и взор
его был безумен от многих забот; и в немногих бороздах его ланит я прочел
повествование о скорби, усталости, отвращении к роду людскому и жажде
уединения.
И человек сел на скалу и склонил голову на руку и смотрел на
запустение. Он смотрел на низкий непокойный кустарник, и на высокие
первобытные деревья, и на полные гула небеса, и на багровую луну. И я
затаился в сени водяных лилий и следил за человеком. И человек дрожал в
уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе.
И человек отвел взор от неба и взглянул на унылую реку Заиру, и на
мертвенную желтую воду, и на бледные легионы водяных лилий. И человек внимал
вздохи водяных лилий и ропот, не умолкавший среди них. И я притаился в моем
укрытии и следил за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала
ночь, а он сидел на утесе.
Тогда я спустился в трясину и направился по воде в глубь зарослей
водяных лилий и позвал гиппопотамов, живущих на островках среди топи. И
гиппопотамы услышали мой зов и пришли с бегемотом к подножью утеса и рычали,
громко и устрашающе, под луной. И я притаился в моем укрытии и следил за
человеком. И человек дрожала уединении; но убывала ночь, а он сидел на
утесе.
Тогда я проклял стихии проклятием буйства; и страшная буря разразилась
на небесах, где до того не было ветра. И небо потемнело от ярости бури -- и
дождь бил по голове человека -- и река вышла из берегов -- и воды ее
вспенились от мучений -- и водяные лилии пронзительно кричали -- и деревья
рушились под натиском ветра -- и перекатывался гром -- и низвергалась молния
-- и утес был сотрясен до основания. И я притаился в моем укрытии и следил
за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на
утесе.
Тогда я разгневался и проклял проклятием тишины реку и лилии, ветер и
лес, небо и гром и вздохи водяных лилий. И они стали прокляты и затихли. И
луна перестала карабкаться ввысь по небесной тропе, и гром заглох, и молния
не сверкала, и тучи недвижно повисли, и воды вернулись в берега и застыли, и
деревья более не качались, и водяные лилии не кивали друг другу и не
вздыхали, и меж ними не слышался ропот, не слышалось и тени звука в
огромной, бескрайней пустыне. И я взглянул на письмена утеса и увидел, что
они изменились; и они гласили: тишина.
И взор мой упал на лицо человека, и лицо его было бледно от ужаса. И он
поспешно поднял голову и встал на утесе во весь рост и слушал. Но не было ни
звука в огромной бескрайней пустыне, и письмена на утесе были: тишина. И
человек затрепетал и отвернулся и кинулся прочь, так что я его более не
видел".
Да, прекрасные сказания заключены в томах Волхвов, в окованных железом
печальных томах Волхвов. Там, говорю я, чудесные летописи о Небе и о Земле,
и о могучем море, и о Джиннах, что завладели морем и землей и высоким небом.
Много мудрого таилось и в речениях Сивилл; и священные, священные слова были
услышаны встарь под тусклой листвой, трепетавшей вокруг Додоны, но, клянусь
Аллахом, ту притчу, что поведал мне Демон, восседая рядом со мною в тени
могильного камня, я числю чудеснейшей всех! И, завершив свой рассказ, Демон
снова упал в разверстую могилу и засмеялся. И я не мог смеяться с Демоном, и
он проклял меня, потому что я не мог смеяться. И рысь, что вечно живет в
могиле, вышла и простерлась у ног Демона и неотрывно смотрела ему в лицо.
Эдгар Аллан По.
Трагическое положение. Коса времени
Перевод: З.Александрова
OCR: Alexander D. Jurinsson
Что так безмерно огорчило вас,
Прекраснейшая дама?
"Комус"
Был тихий и ясный вечер, когда я вышла пройтись по славному
городу Эдине. На улицах царил неописуемый шум и толкотня.
Мужчины разговаривали. Женщины кричали. Дети вопили. Свиньи
визжали. А повозки - те громыхали. Быки - те ревели. Коровы - те
мычали. Лошади - те ржали. Кошки - те мяукали. Собаки - те
танцевали. Танцевали! Возможно ли? Танцевали! Увы, подумала я,
для меня пора танцев миновала! Так бывает всегда. Целый сонм
печальных воспоминаний пробуждается порой в душе гения и
поэта-созерцателя, в особенности гения, осужденного на
непрестанное, постоянное и, можно сказать, длительное - да,
длительное и длящееся - горькое, мучительное, тревожащее - и да
позволено мне будет сказать - очень тревожащее воздействие
ясного, божественного, небесного, возвышенного, возвышающего и
очищающего влияния того, что по праву можно назвать самой
завидной, поистине завидной - нет! самой благотворно прекрасной,
самой сладостно неземной и, так сказать, самой миленькой (если
мне простят столь смелое слово) вещи в целом мире (прости,
любезный читатель!). Однако я позволила себе увлечься. Повторяю,
в такой душе сколько воспоминаний способен пробудить любой
пустяк! Собаки танцевали! А я - я не могла! Они резвились - я
плакала. Они прыгали - я горько рыдала. Волнующая картина!
Образованному читателю она несомненно напомнит прелестные строки
о всеобщем соответствии в начале третьего тома классического
китайского романа, великолепного Пью Чай-ли.
В моих одиноких скитаниях по городу у меня было два смиренных,
но верных спутника. Диана, милый мой пудель! Прелестное
создание! На ее единственный глаз свешивался клок шерсти, на шее
был изящно повязан голубой бант. Диана была не более пяти дюймов
росту, но голова ее была несколько больше туловища, а хвост,
отрубленный чрезвычайно коротко, делал ее общей любимицей и
придавал этому незаурядному животному вид оскорбленной
невинности.
А Помпей, мой негр! - милый Помпей! Как мне забыть тебя? Я
опиралась на руку Помпея. Его рост был три фута (я люблю
точность), возраст - семьдесят, а быть может, и восемьдесят лет.
Он был кривоног и тучен. Рот его, равно как и уши, нельзя было
назвать маленьким. Однако зубы его были подобны жемчугу, а
огромные выпуклые белки сверкали белизной. Природа не наделила
его шеей, а щиколотки (что обычно для представителей его расы)
поместила в середине верхней части стопы. Он был одет с
удивительной простотой. Весь его костюм состоял из шейного
платка в девять дюймов и почти нового суконного пальто,
принадлежавшего прежде высокому и статному знаменитому доктору
Денеггрошу. Это было отличное пальто. Хорошо скроенное. Хорошо
сшитое. Пальто было почти новым. Помпей придерживал его обеими
руками, чтобы оно не попало в грязь.
Нас было трое, и двоих я уже описала. Был еще и третий - этим
третьим была я сама. Я - синьора Психея Зенобия. А вовсе не
Сьюки Снобс. У меня очень импонирующая наружность. В тот
памятный день на мне было платье малинового атласа и
небесно-голубая арабская мантилья. Платье было отделано зелеными
аграфами и семью изящными оборками из оранжевых аурикул. Итак, я
была третьей. Был пудель. Был Помпей. И была я. Нас было трое.
Говорят, что и фурий было первоначально всего три - Мельти,
Нимми и Хетти - Размышление, Память и Пиликанье.
Опираясь на руку галантного Помпея и сопровождаемая па
почтительном расстоянии Дианой, я шла по одной из людных и
живописных улиц ныне опустелой Эдины. Внезапно моим глазам
предстала церковь - готический собор - огромный, старинный, с
высоким шпилем, уходившим в небо. Что за безумие овладело мною?
Зачем поспешила я навстречу року? Меня охватило неудержимое
желание подняться на головокружительную высоту и оттуда
взглянуть на огромный город. Дверь собора была открыта, словно
приглашая войти. Судьба моя решилась. Я вступила под мрачные
своды. Где был мой ангел-хранитель, если такие ангелы
существуют? Если! Короткое, но зловещее слово! Целый мир тайн,
значений, сомнений и неизвестности заключен в твоих четырех
буквах! Я вступила под мрачные своды! Я вошла; ничего не задев
своими оранжевыми оборками, я прошла под порталом и оказалась в
преддверии храма. Так, говорят, огромная река Альфред протекала
под морским дном, не портясь и не промокая.
Я думала, что лестнице не будет конца. Кругом! Да, ступени шли
кругом и вверх, кругом и вверх, кругом и вверх, пока мне и
догадливому Помпею, на которого я опиралась со всей
доверчивостью первой привязанности, не пришло в голову, что
верхний конец этой колоссальной винтовой лестницы был случайно,
а быть может и намеренно, снят. Я остановилась, чтобы
передохнуть; и тут произошло нечто слишком важное как в
моральном, так и в философском смысле, чтобы можно было обойти
это молчанием. Мне показалось - я даже была уверена и не могла
ошибиться, ведь я уже несколько минут внимательно и тревожно
наблюдала движения моей Дианы - повторяю, ошибиться я не могла -
Диана почуяла крысу! Я тотчас обратила на это внимание Помпея, и
он, он согласился со мной. Сомнений быть не могло. Крысу почуяли
- и почуяла ее Диана. Силы небесные! Как мне забыть глубокое
волнение этой минуты? Увы! Что такое хвалебный ум человека?
Крыса! Она была тут, то есть где-то поблизости. Диана почуяла
крысу. А я-я. не могла! Так, говорят, прусский Ирис обладает для
некоторых сладким и очень сильным ароматом, тогда как для других
он совершенно лишен запаха.
Наконец лестница кончилась; всего три-четыре ступеньки отделяли
нас от ее верхней площадки. Мы поднялись еще, и нам оставался
