власть авторитетом в делах церкви и веры, и против этого восстали некоторые
русские иерархи (как раз бывшие враги Никона), за что они и подверглись
церковному наказанию. Таким образом, вопрос об отношении властей
принципиально был поднят на соборе 1666--1667 гг. и был решен собором не в
пользу церковной власти.
Этот вопрос необходимо должен был возбудиться на этом соборе: он был
весьма существенным в деле Никона и проглядывал гораздо раньше собора 1666
г. Никон боролся и пал не только из-за личной ссоры, но из-за принципа,
который проводил. Во всех речах и посланиях Никона прямо высказывается этот
принцип, и его чувствовал сам царь Алексей Михайлович, когда (в 1662 г. в
вопросах Стрешнева Лигариду и в 1664 г. в вопросах патриархам) ставил
вопросы о пространстве власти царской и архипастырской. Никон крепко
отстаивал то положение, что церковное управление должно быть свободно от
всякого вмешательства светской власти, а церковная власть должна иметь
влияние в политических делах. Это воззрение рождалось в Никоне из высокого
представления о церкви как о руководительнице высших интересов общества;
представители церкви, по мысли Никона, тем самым должны стоять выше прочих
властей. Но такие взгляды ставили Никона в полный разлад с
действительностью: в его время, как он думал, государство возобладало над
церковью, и необходимо было возвратить церкви ее должное положение, к этому
и шла его деятельность (см.: Иконников "Опыт исследования о культурном
значении Византии в Русской Истории", Киев, 1869г.). По этому самому распря
Никона с царем не была только личной ссорой друзей, но вышла за ее пределы;
в этой распре царь и патриарх являлись представителями двух противоположных
начал. Никон потому и пал, что историческое течение нашей жизни не давало
места его мечтам, и осуществлял он их, будучи патриархом, лишь постольку,
поскольку ему это позволяло расположение царя. В нашей истории церковь
никогда не подавляла и не становилась выше государства, и представители ее и
сам митрополит Филипп Колычев (которого так чтил Никон) пользовались только
нравственной силой. А теперь, в 1666--1667 гг., собор православных иерархов
сознательно поставил государство выше церкви.
Культурный перелом при Алексее Михайловиче
В царствование Алексея Михайловича важно отметить еще несколько фактов,
которые отчасти характеризуют нам настроения общества того времени. При
Алексее Михайловиче несомненно существовало сильное общественное движение: с
ним, в некоторых его проявлениях, мы уже познакомились; мы видели, например,
какие протесты вызвали экономические и церковные меры того времени. Но меры
не касались одной стороны этого движения --движения культурного. Замечая это
последнее, один исследователь говорит о времени Алексея Михайловича, что
тогда боролись два общественных направления и борьба велась "во имя самых
задушевных интересов и стремлений и потому отличалась полным трагизмом".
Культурные новшества спорили тогда с неприкосновенностью старых идеалов; они
касались всех сторон жизни и кое-где побеждали. Но исследователь, который
захотел бы нам представить полную картину борьбы старого с новым, оказался
бы в затруднительном положении, так как борьба эта оставила мало
литературных следов. Нам приходится только отрывочно познакомиться с разными
течениями общественной жизни и наметить только главных ее представителей.
До XV в. Русь в церковном отношении была подчинена Константинопольскому
патриарху, а на греческого императора (цезаря, царя) смотрела как на
верховного государя православного. Флорентийская уния 1439 г. греков с
католичеством заронила в русских сомнение в чистоте греческого исповедания.
Падение Константинополя (в 1453 г.) русские рассматривали как Божье
наказание грекам за потерю православия. В XV в. исчез таким образом
православный греческий царь, померкло греческое православие от унии и
господства неверных турок. А в это время Московское княжество объединило
Русь, государь московский достиг большого могущества, митрополит московский
был пастырем свободной и сильной страны. Для русских патриотов было ясно,
что Москва должна наследовать Константинополю, должна иметь и царя (цезаря),
и патриарха. Высказанная на рубеже XV и XVI вв. мысль овладела умами и была
осуществлена правительством: в 1547 г. Иван IV стал царем, а в 1589 г.
московский митрополит -- патриархом. Но, вызвав прогрессивное движение, та
же мысль в дальнейшем своем развитии повела к консервативным взглядам. Если
могущественная Греция пала благодаря ереси, то падет и Москва, когда
потеряет чистоту веры. Стало быть, необходимо беречь эту чистоту и не
допускать перемен, могущих ее нарушить. Отсюда, естественно, возникло
старание сохранить благочестивую старину. Необразованный ум тогдашних
мыслителей не умел отличить догмата от внешнего обряда, и обряд, даже
мелкий, стали ревниво оберегать, как залог вечного правоверия и
национального благоденствия. С обрядом смешивали обычай, берегли обычаи
светские как обряды церковные. Это охранительное направление мысли владело
многими передовыми людьми и глубоко проникало в массу. Такое направление
мысли многие и считают характерной чертой московского общества, даже
единственным содержанием его умственной жизни до Петра.
Стремление к самобытности и довольство косностью развивалось на Руси
как-то параллельно с некоторым стремлением к подражанию чужому. Влияние
западноевропейской образованности возникло на Руси из практических
потребностей страны, которых не могли удовлетворить своими средствами.
Нужда заставляла правительство звать иноземцев. Но, призывая их и даже
лаская, правительство в то же время ревниво оберегало от них чистоту
национальных верований и жизни. Однако знакомство с иностранцами все же было
источником "новшеств". Превосходство их культуры неотразимо влияло на наших
предков, и образовательное движение проявилось на Руси еще в XVI в., хотя и
на отдельных личностях (Вассиан Патрикеев и др.). Сам Грозный не мог не
чувствовать нужды в образовании; за образование крепко стоит и политический
его противник князь Курбский. Борис Годунов представляется нам уже прямым
другом европейской культуры. Лжедмитрий и смута гораздо ближе, чем прежде,
познакомили Русь "с латынниками и лютерами", и в XVII в. в Москве появилось
и осело очень много военных, торговых и промышленных иностранцев,
пользовавшихся большими торговыми привилегиями и громадным экономическим
влиянием в стране. С ними москвичи ближе познакомились, и иностранное
влияние, таким образом, усилилось. Хотя в нашей литературе и существует
мнение, будто бы насилия иностранцев во время смуты окончательно отвратили
русских от духовного общения с ними (см.: Коялович. "История русского
народного самосознания", СПб., 1884 г.), однако никогда прежде московские
люди не сближались так с западными европейцами, не перенимали у них так
часто различных мелочей быта, не переводили столько иностранных книг, как в
XVII в. Общеизвестные факты того времени ясно говорят нам не только о
практической помощи со стороны иноземцев московскому правительству, но и об
умственном культурном влиянии западного люда, осевшего в Москве, на
московскую среду. Это влияние, уже заметное при царе Алексее в середине XVII
в., конечно, образовалось исподволь, не сразу и существовало ранее царя
Алексея, при ею отце. Типичным носителем чуждых влияний в их раннюю пору был
князь Ив. Андр. Хворостинин (умер в 1625 г.) -- "еретик", подпавший влиянию
сначала католичества, потом какой-то крайней секты, а затем раскаявшийся и
даже постригшийся в монахи. Но это была первая ласточка культурной весны.
В половине же XVII в. рядом с культурными западноевропейцами появляются
в Москве киевские схоластики и оседают византийские ученые монахи. С той
поры три чуждых московскому складу влияния действует на москвичей: влияние
русских киевлян, более чужих греков и совсем чужих немцев. Их близкое
присутствие сказывалось все более и более и при Алексее Михайловиче стало
вопросом дня. Все они несомненно влияли на русских, заставляли их
присматриваться к себе все пристальнее и пристальнее и делили русское
общество на два лагеря: людей старозаветных и новых. Одни отворачивались от
новых веяний, как от "прелести бесовской", другие же всей душой шли
навстречу образованию и культуре, мечтали "прелесть бесовскую" ввести в
жизнь, думали о реформе. Но оба лагеря не представляли в себе цельные
направления, а дробились на много групп, и поставить эти группы хотя в
какой-нибудь порядок очень трудно. Легко определить каждую отдельную
личность XVII в., старый это или новый человек, но трудно соединить их pia
desideria в цельную программу. Каждый думал совсем по-своему, и нельзя
заметить в хаосе мнений, какой тогда был, сколько-нибудь определенных
общественных течений.
Мы знаем, что время Алексея Михайловича богато было и гражданскими, и
церковными реформами. В этих реформах многие видели новшества и ополчались
против них; конечно, эти многие были старозаветными людьми. Против церковных
новшеств, против киевлян и греков шли знакомые нам расколоучители, и их
поддерживала значительная часть общества; этим создавалось, если уместно так
выразиться, консервативно-национальное направление в сфере религиозной. Его
деятели, люди по преимуществу религиозные, со своей точки зрения, осуждали и
подражание Западу, и брадобритие, и прочие "ереси". Рядом с ними были люди,
недовольные гражданскими реформами, опять-таки с точки зрения религиозной.
Таков сам Никон, который относился замечательно враждебно к Уложению и очень
мрачными красками рисовал экономическое положение Руси в своих писаниях:
"Ныне неведомо, кто не постится, -- писал он, -- во многих местах и до
смерти постятся, потому что есть нечего, и нет никого, кто был бы помилован.
Нищие, маломощные, слепые, хромые, вдовицы, черницы и чернецы, все обложены
тяжкими данями. Нет никого веселящагося в наши дни..." Причину такого
бедственного положения он видит в Уложении и в тех новых порядках, которые
шли за Уложением; за них-то Бог и посылает беды на Русь, ибо порядки эти
еретичны, как думает Никон. Тот же граждански весьма консервативный Никон не
любил и немцев и проповедовал против подражания им. За такими сознательными
консерваторами, гражданскими и церковными, стояла масса московского
общества, косная, невежественная и гордая близоруким чувством своего
национального превосходства над всеми. В этой массе мы видим и мелкого
приказного Голосова с его компанией, рассуждающих о том, что "в греческой
грамоте и еретичество есть", и многое множество прочего люда, недовольного
реформами.
Против них стоят очень определенные фигуры их противников --
"западников" XVII в., теоретиков и практиков, наукой и опытом познавших
сладость и превосходство европейской цивилизации. Эта сторона дала нам двух
писателей: Крижанича и Котошихина. Знаем мы многих ее практических деятелей:
Ртищева, Ордина-Нащокина, Матвеева. К ней же принадлежало своей
деятельностью и киевское монашество (Симеон Полоцкий и др.).
Самым полным теоретиком и самой любопытной личностью этого направления
без сомнения был Крижанич. Родом хорват, он печальным положением своей
родины был приведен к мысли о необходимости единения славян против их
утеснителей -- немцев. Питая панславистские мечты и в то же время служа
католичеству, он видел в Московском государстве единую славянскую державу,
