не только за глазами у доброго царя давали себе волю, но и в глаза ему
осмеливались показывать свои настроения. В походе 1654 г. окружавшие Алексея
Михайловича, по его словам в письме кн. Трубецкому, "едут с нами отнюдь не
единодушием, наипаче двоедушием, как есть облака: иногда благопотребным
воздухом и благонадежным и уповательным явится; иногда зноем и яростию и
ненастьем всяким злохитренным и обычаем московским явятся; иногда злым
отчаянием и погибель прорицают;
иногда тихостью и бедностью лица своего отходят лукавым сердцем... А
мне уже, Бог свидетель, каково становится от двоедушия того, отнюдь упования
нет!" При отсутствии твердой воли в характере царя Алексея он не мог взять в
свои руки настроение окружающих, не мог круто разделаться с виновными,
прогнать самоуправца. Он мог вспыхнуть, выбранить, даже ударить, но затем
быстро сдавался и искал примирения. Он терпел князя Львова у дел, держал
около себя своего плохого тестя Милославского, давал волю безмерному
властолюбию Никона -- потому, что не имел в себе силы бороться ни с
служебными злоупотреблениями, ни с придворными влияниями, ни с сильными
характерами. Не истребить зло с корнем, не убрать непригодного человека, а
найти компромисс и паллиатив, закрыть глаза и спрятать, как страус, голову в
куст -- вот обычный прием Алексея Михайловича, результат его маловолия и
малодушия. Хуже всего он чувствовал себя тогда, когда видел неизбежность
вступить открыто в какое-либо неприятное дело. Малодушно он убегал от
ответственных объяснений и спешил заслониться другими людьми. Сообщив Никону
в письме о неудовольствиях на него, существующих среди его окружающих, царь
сейчас же оговаривается: "И тебе бы, владыко святый, пожаловать -- сие
писание сохранить и скрыть втайне!... да будет и изволишь ему (жалобщику)
говорить, и ты, владыко святый, говори от своего лица, будто к тебе мимо
меня писали (о его жалобах)". Желание стать в стороне стыдит, по-видимому,
самого Алексея Михайловича, и он предлагает Никону отложить объяснение с
недовольным на него боярином до Москвы. "Здесь бы передо мною вы с очей на
очи переведались", -- предлагает он, разумеется, в надежде, что время
уничтожит остроту неудовольствии и смягчит врагов до очной ставки. Душевным
малодушием доброго государя следует объяснить его вкус к письменным
выговорам: за глаза можно было написать много и сильно, грозно и красиво; а
в глаза бранить трудно и жалко. В глаза бранить кого-либо царю Алексею было
можно только в минуты кратковременных вспышек горячего гнева, когда у него
вместе с языком развязывались и руки.
Итак, слабость характера была одним из теневых свойств царя Алексея
Михайловича. Другое его отрицательное свойство легче описать, чем назвать.
Царь Алексей не умел и не думал работать. Он не знал поэзии и радостей труда
и в этом отношении был совершенной противоположностью своему сыну Петру.
Жить и наслаждаться он мог среди "малой вещи", как он называл свою охоту и
как можно назвать все его иные потехи. Вся его энергия уходила в отправление
того "чина", который он видел в вековом церковном и дворцовом обиходе. Вся
его инициатива ограничивалась кругом приятных "новшеств", которые в его
время, но независимо от него стали проникать в жизнь московской знати.
Управление же государством не было таким делом, которое царь Алексей желал
бы принять непосредственно на себя. Для того существовали бояре и приказные
люди. Сначала за царя Алексея правил Борис Ив. Морозов, потом настала пора
кн. Никиты Ив. Одоевского, за ним стал временщиком патриарх Никон, правивший
не только святительские дела, но и царские; за Никоном следовали
Ордин-Нащокин и Матвеев. Во всякую минуту деятельности царя Алексея мы видим
около него доверенных лиц, которые правят. Царь же, так сказать,
присутствует при их работе, хвалит их или спорит с ними, хлопочет о внешнем
"урядстве", пишет письма о событиях -- словом, суетится кругом
действительных работников и деятелей, Но ни работать с ними, ни увлекать их
властной волей боевого вождя он не может.
Добродушный и маловольный, подвижной, но не энергичный и не рабочий,
царь Алексей не мог быть бойцом и реформатором. Между тем течение
исторической жизни поставило царю Алексею много чрезвычайно трудных и жгучих
задач и внутри, и вне государства: вопросы экономической жизни,
законодательные и церковные, борьба за Малороссию, бесконечно трудная, --
все это требовало чрезвычайных усилий правительственной власти и народных
сил. Много критических минут пришлось тогда пережить нашим предкам, и
все-таки бедная силами и средствами Русь успела выйти победительницей из
внешней борьбы, успевала кое-как справляться и с домашними затруднениями.
Правительство Алексея Михайловича стояло на известной высоте во всем том,
что ему приходилось делать: являлись способные люди, отыскивались средства,
неудачи не отнимали энергии у деятелей; если не удавалось одно средство --
для достижения цели искали новых путей. Шла, словом, горячая, напряженная
деятельность, и за всеми деятелями эпохи, во всех сферах государственной
жизни видна нам добродушная и живая личность царя Алексея. Чувствуется, что
ни одно дело не проходит мимо него: он знает ход войны; он желает руководить
работой дипломатии; он в думу Боярскую несет ряд вопросов и указаний по
внутренним делам; он следит за церковной реформой; он в деле патриарха
Никона принимает деятельное участие. Он везде, постоянно с разумением дела,
постоянно добродушный, искренний и ласковый. Но нигде он не сделает ни
одного решительного движения, ни одного резкого шага вперед. На всякий
вопрос он откликнется с полным его пониманием, не устранится от его
разрешения; но от него совершенно нельзя ждать той страстной энергии, какой
отмечена деятельность его гениального сына, той смелой инициативы, какой
отличался Петр.
Главные моменты в истории Южной и Западной Руси в XVI--XVII веках
Западные и южные русские области, как известно, в XIII и XIV вв. стали
достоянием литовских великих князей. Внешняя опасность сплотила литовское
племя, подняла в нем воинственный дух и создала Литовское государство, в
котором стали жить совместно и Литва, и Русь. Но это государство, созданное
Литвой, становилось русским, потому что Русь преобладала над Литвой не
только числом, но и культурой. Русский язык стал господствующим в Литве,
употреблялся при дворе и в законодательстве. Православие вытесняло древнюю
религию Литвы безо всякой острой борьбы; женатые на русских княжнах,
литовские князья были полурусскими по крови, русскими по языку и верованиям.
Созданная православием и долгой исторической жизнью русская культура делала
быстрые успехи среди полудиких литовцев. Словом, более образованная русская
народность успешно ассимилировала себе менее образованное литовское племя.
Но Литва, вошедшая в историческую жизнь позднее всех своих соседей,
поляков, немцев и Руси, чувствовала на себе не одно русское влияние. Немцы с
двух сторон (тевтоны и меченосцы) крестили ее в католичество и обращали в
своих рабов. Поляки, сперва враждебные, старались затем стать в союзные
отношения к Литве, своему прежнему недругу, чтобы с помощью Литвы
действовать против немцев, одинаково ненавистных им обоим. Средством для
сближения Польши с Литвой могли служить браки литовских и польских
владетелей: они и заключались. Польский король Казимир III женился на дочери
Гедимина, но этот брак не имел политических последствий, зато имел их брак
литовского великого князя Ягайла на королеве польской Ядвиге. Он был
заключен с условием династической унии Литвы с Польшей под властью
Ягеллонов. Инициатива этого брака и самой унии вышла не из Литвы, а из
Польши. Польским панам страшны были и немцы, и Литва; от Литвы они желали
получить некоторые области и союз против немцев. Династическая уния давала
возможность постоянного и крепкого союза, давала надежду провести в Литву
польское влияние. На этих возможностях и надеждах и была построена в Польше
политическая комбинация, увенчавшаяся полным успехом для Польши. В 1386 г.
Ягайло стал не только королем польским, но и католиком.
Уния Литвы с Польшей заключена была на двух главных условиях: 1)
внутреннее устройство и управление государств остается прежним, не зависимым
от союзного государства; 2) дипломатические сношения ведутся обоими
государствами сообща. Таким образом, внутренняя автономия Литвы была
сохранена. И, однако, литовско-русское общество было страшно недовольно
унией. Перемена религии Ягайлом, дозволение его обращать в католичество
языческую Литву и другие уступки Польше вызвали резкий протест Литвы и Руси.
Оскорбленное народное чувство поддержало притязания Витовта, сильнейшего
удельного князя в Литве, и доставило ему полное господство над Литвой и
титул великого князя литовского еще при жизни Ягайло.
Витовт довел могущество Литовского государства до высшего развития и
вместе с тем положил начало его упадку. Он был весьма популярен в Литве, и
католики, и православные, и язычники считали его своим. Это помогло Витовту
совершить ряд подвигов, поднявших значение его государства. Но желание
ладить со всеми, отсутствие ясного взгляда на значение в судьбе Литвы
католичества и Польши привели Витовта к тому, что он не смог дать отпор
польскому влиянию, не сумел отгадать, на кого он должен был опираться, и в
конце концов оттолкнул от себя русское население Литвы. Это обстоятельство
поработило Литву Польше и обусловило падение Литвы.
В 1410 г. в Грюнвальдской битве соединенные силы Литвы и Польши сломили
могущество немцев, чем и был оправдан союз этих государств. Но в 1413 г. на
общем сейме Литвы и поляков в Городле решено было уже не только
династическое, но и реальное соединение Польши с Литвой, причем особенности
польского государственного строя переносились на Литву. Литовское
дворянство, принявшее католицизм, получило устройство и права польской
шляхты, в Литве учреждались сеймы и должности наподобие польских. Этот
Городельский акт, подчинив Литву польским порядкам, не был вызван никакой
политической необходимостью, не оправдывался историей. Витовт, сближаясь с
Польшей, искал опоры против немцев и Руси;
покровительствуя католичеству, он был прельщен королевским титулом,
который мог прийти к нему только с католического Запада. Но он чувствовал,
что в своем государстве, о славе которого он так заботился, он создавал
почву для религиозного междоусобия, тем более опасного, что за религиозной
рознью стояла рознь национальная.
После Витовта (1430) в XV и XVI вв., несмотря на Городельский акт,
Литва строго оберегала свою независимость и автономию в политическом
отношении. Полякам не удавалось добиться признания реальной унии от
литовско-русского общества; в Литве на поляков смотрели как на иностранцев,
старались иметь отдельного от них князя и неохотно допускали поляков в
Литву. Католичество распространялось далеко не с той быстротой, как желали
бы поляки. За русские земли -- Волынь и Подолию -- Литва держалась крепко и
не хотела уступать их Польше. Словом, государственная уния не удавалась
полякам, несмотря на то что в 1501 г. литовский князь и польский король
Александр сделали решительную попытку настоять на унии. Лучше удавалось
полякам культурное влияние на литовское общество. С городельского сейма в
Литве привились некоторые черты польского общественного порядка. До 1413 г.
