всей Украины, таким образом началась война Москвы с турками, продолжавшаяся
до 1681 г.;
театром ее был правый берег Днепра, который Москве не удалось
приобрести, зато она крепко завладела левым берегом. И в этом заключался уже
громадный успех. Присоединение Малороссии было первым важным наступательным
шагом Московского государства относительно Польши. До сих пор Москва почти
всегда оборонялась и перевес сил был по большей части на стороне Польши; с
этого же момента отношения соседок окончательно меняются. Москва, ясно,
сильнее Польши и наступает на нее, мстя за прежние обиды и возвращая
старинные свои земли. Вместе с тем, еще недавно обессиленная смутой, она
теперь с каждым годом вырастает в глазах прочих своих соседей и получает все
больший и больший дипломатический вес, несмотря на внутренние свои
затруднения. Московские дипломаты, действовавшие в то время, могли быть
вполне довольны своей деятельностью.
Время царя Федора Алексеевича (1676-1682)
В борьбе старого и нового порядка победа скоро склонилась на сторону
новшеств, получивших право гражданства в умах и перешедших в жизнь при
сыновьях Алексея Михайловича. Для того чтобы узаконить новшества, необходимо
было, чтобы московский государь склонился на сторону нового порядка, стал за
него сам, -- и мы видим, что оба сына Алексея Михайловича, Федор и Петр,
стояли очень определенно на его стороне. Но история культурной реформы при
Федоре Алексеевиче очень отличается от последующей преобразовательной эпохи.
При Федоре Алексеевиче реформа не выходила из Москвы и придворного
мира, она касалась только верхних слоев московского общества и только в них
развивалась. В глазах народа в это время государственные мероприятия еще не
были реформацией.
Затем, при Федоре Алексеевиче, и характер реформы был иной, чем при
Петре. При первом мы наблюдаем влияние киевское и греческое, и культурные
новшества служат преимущественно интересам церкви, а заимствование с запада
идет, как прежде при Алексее Михайловиче, еще без системы, удовлетворяя лишь
частным практическим нуждам государства, что мы видим, например, в
устройстве войска по европейскому образцу. При Петре Великом действует не
только киевское влияние, но и западное; в то же время и область реформы
расширяется, не ограничиваясь одной церковной сферой и высшим классом,
новшества систематически охватывают все стороны жизни, весь государственный
организм.
Но и при Федоре, и при Петре, как уже замечено, для успеха новшеств
необходима была не одна санкция, но и почин верховной власти. Хотя само
русское общество в значительной своей части и понимало необходимость
реформы, тем не менее своими силами оно не могло идти ей навстречу, так как
не представляло в себе никаких крепких и самостоятельных общественных
союзов, которые могли бы осуществить реформу; местные же союзы,
установленные государством, все существовали в интересах последнего, не
проявляя самостоятельной деятельности. Только отдельные лица в пределах
своей частной жизни могли вводить новшества, но это так и оставалось личным
делом (как это и было при Алексее Михайловиче) и не развивалось далее, если
правительство не сочувствовало этому делу. Поэтому осуществить реформу могло
одно только правительство своим авторитетом.
Слабый и больной Федор Алексеевич немного сделал в в этом направлении,
но драгоценно и то, что он личными симпатиями определеннее своего отца стал
на сторону реформы. Воспитанник Симеона Полоцкого, знавший польский и
латинский языки, слагавший вирши, Федор сам стал киевлянином по духу и дал
простор киевскому влиянию, которое вносило к нам с собой и некоторые, мало,
впрочем, заметные, польские черты.
Федор Алексеевич вступил на престол четырнадцати лет. Еще мальчиком был
он чрезвычайно хилым и болезненным. В царской семье господствовал раздор,
происходила борьба между двумя партиями: с одной стороны, стояла партия
Наталии Кирилловны Нарышкиной, мачехи Федора, с другой -- сестер и теток
царя, около которых группировалась родня первой жены царя Алексея, Марии
Ильинишны, -- Милославские. Последние одержали верх, результатом чего было
падение Артамона Сергеевича Матвеева. За приверженность к западной науке он
был обвинен в чернокнижии и отправлен в ссылку в город Пустозерск. Но
влияние Милославских, погубивших Матвеева, недолго длилось: их заменили
любимцы царя Федора, постельничий Языков и стольник Лихачев, люди
образованные, способные и добросовестные. Близость их к царю и влияние на
дела были очень велики. Немногим меньше было значение князя В. В. Голицына.
В наиболее важных внутренних делах времени Федора Алексеевича непременно
нужно искать почина этих именно лиц, как руководивших тогда всем в Москве.
В первое время царствования Федора московское правительство всецело
было поглощено внешними делами -- вмешательством турок в малороссийские дела
и беспорядками в самой Малороссии. С большими только усилиями удалось (в
1681 г.) удержать за собой новоприсоединенный край. И благодаря таким
внешним осложнениям во внутренней деятельности правительства при Федоре
незаметно никакого почти движения до последних лет его царствования. Зато в
самом его конце под влиянием новых любимцев царя оживилась эта внутренняя
деятельность и оставила по себе несколько любопытных мер и проектов.
В самые последние дни царствования Федора Алексеевича был, например,
составлен проект высшего училища. или так называемой Греко-Латинской
академии (этот проект напечатан в VII томе Древней Российской Вивлиофики).
Он возник таким образом: с Востока в Москву приехал монах Тимофей, сильно
тронувший царя рассказом о бедствиях Греческой церкви и о печальном
состоянии в ней науки, так необходимой для поддержания на Востоке
православия. Это подало повод учредить в Москве духовное училище на 30
человек, начальником которого был сделан сам Тимофей, а учителями -- два
грека. Целью этого предприятия, было, таким образом, поддержание
православия. Но этим небольшим училищем не довольствуются, -- и вот
появляется проект академии, характер которой выходит далеко за пределы
простой школы. В ней должны были преподаваться грамматика, пиитика,
риторика, диалектика и философия "разумительная", "естественная" и "правая".
Учителя академии должны были все быть с Востока и, кроме того, с
ручательством патриархов. Но этим еще не исчерпывалась задача академии, --
академия должна была следить за чистотой веры, быть орудием борьбы против
иноверцев, из нее должны были выходить апологеты православия, ей
присваивалось право суждения о православии всякого, и иноземца, и русского.
"Московская академия, по проекту царя Федора, -- говорит Соловьев, -- это
цитадель, которую хотела устроить для себя православная церковь при
необходимом столкновении своем с иноверным западом; это не училище только,
это страшный инквизиционный трибунал. Произнесут блюститель с учителями
слова виновен в неправославии, -- и костер запылает для преступника" (Ист.
России, XIII, гл. 11). Нужно заметить, что академия была учреждена после
смерти Федора, и первыми ее учителями были вызванные с Востока ученые братья
Лихуды (Иоаникий и Сафроний).
Другим замечательным актом царствования Федора было уничтожение
местничества. В конце 1681 г. в Москве были собраны две комиссии: одна
состояла из выборных от служилого сословия и была призвана с целью
обсуждения лучшего устройства военных сил или, как сказано в указе, "для
устроения и управления ратного дела", а другая состояла из выборных от
тяглых людей и занималась выработкой новой системы податей. Обе действовали
под руководством князя В. В. Голицына. Этот съезд выборных давал полный
состав Земского собора, но комиссии тем не менее не соединились в соборе ни
разу и заседали в разное время. Тяглая комиссия кончилась ничем, хотя
показала лишний раз неудовлетворительность податной системы Московского
государства и дала собой лишний прецедент Петру Великому при замене
поземельной подати подушным окладом. Служилая комиссия, напротив, имела
важные последствия: кроме того, что ею были проектированы различные реформы
в военном устройстве, выборные люди в своих работах пришли к мысли подать
государю челобитье об уничтожении местничества. По этому поводу 12 января
1682 г. государь созвал торжественное собрание духовенства, думы и выборных
придворных чинов для обсуждения челобитья и уничтожения "мест". Может
показаться странным с первого раза, почему в заседании участвовала не
служилая комиссия, а только выборные высших чинов, но дело в том, что,
во-первых, государь знал из самого челобитья мнение комиссии относительно
этого вопроса, а, во-вторых, именно в высших слоях местничество и было
крепко; высшие слои преимущественно практиковали его и были наиболее
заинтересованы в вопросе об уничтожении этого обычая. На вопрос царя
духовенству о местничестве патриарх отвечал: "Аз же и со всем освященным
собором не имеем никоея достойныя похвалы принести великому вашему царскому
намерению за премудрое ваше царское благоволение". Бояре же и придворное
дворянство сами просили уничтожить "места" -- "для того: в прошлые годы во
многих ратных посольствах и всяких делах чинились от тех случаев великия
пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радование, а между нами
(служилыми) богопротивное дело -- великия, продолжительныя вражды".
Руководствуясь подобными ответами, царь указал сжечь разрядные книги, в
которых записывались местнические дела, и отныне всем быть без мест. На это
собрание единодушно отвечало: "Да погибнет в огне оное богоненавистное,
враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь --
во веки". Так передает "Соборное уложение" 1682 г. об уничтожении
местничества. Но еще за 70--80 лет перед тем боярство очень крепко держалось
за право местничества, а бояре говорили: "То им смерть, что им без мест
быть". По какой же причине нарушился старый обычай без малейшего
сопротивления со стороны тех, которые шли когда-то под опалу и в тюрьму,
отстаивая родовую честь? Дело в том, что места были относительны; само по
себе низкое место не бесчестило родовитого человека, если только такие же
места занимали с ним одинаково родовитые люди. Поэтому, чтобы считаться
местами, надо было помнить относительную честь стародавних честных родов. Но
в XVII в, родовитое боярство или повымерло (одними из знатнейших в то время
считались князья Одоевские, которые в XVI в. далеко не были такими), или же
упало экономически (у некоторых из тех же Одоевских не было ни поместий, ни
вотчин). Вследствие этого при частных пробелах в рядах боярства и при многих
захудалых линиях считаться местами было очень трудно. Далее, в счеты
родовитой знати в XVII в. впутывается постоянно неродовитое дворянство,
поднявшееся по службе благодаря упадку старого боярства. (В 1668 г.,
например, из 62 бояр и думных людей только 28 принадлежали к тем старым
родам, которых предки в XVI в. были в думе). Но хотя это новое дворянство и
местничалось, однако оно вряд ли могло дорожить этим обычаем: для него было
выгоднее заменить повышение помощью местничества началом выслуги. Старое же
боярство, затрудненное в своих счетах убылью и понижением своих членов,
проигравшее на службе при столкновении с новыми передовыми чинами московской
администрации, равнодушно смотрело на частые отмены "мест", которые
