Наукою история стала только в начале XIX века, когда из Германии, в
противовес французскому рационализму, развился идеализм: в противовес
французскому космополитизму, распространились идеи национализма, деятельно
изучалась национальная старина и стало господствовать убеждение, что жизнь
человеческих обществ совершается закономерно, в таком порядке естественной
последовательности, который не может быть нарушен и изменен ни
случайностями, ни усилиями отдельных лиц. С этой точки зрения главный
интерес в истории стало представлять изучение не случайных внешних явлений и
не деятельности выдающихся личностей, а изучение общественного быта на
разных ступенях его развития. История стала пониматься как наука о законах
исторической жизни человеческих обществ.
Это определение различно формулировали историки и мыслители. Знаменитый
Гизо (1787--1874), например, понимал историю, как учение о мировой и
национальной цивилизации (понимая цивилизацию в смысле развития гражданского
общежития). Философ Шеллинг (1775--1854) считал национальную историю
средством познания "национального духа". Отсюда выросло распространенное
определение истории, как пути к народному самосознанию. Явились далее
попытки понимать историю, как науку, долженствующую раскрыть общие законы
развития общественной жизни вне приложения их к известному месту, времени и
народу. Но эти попытки, в сущности, присваивали истории задачи другой науки
-- социологии. История же есть наука, изучающая конкретные факты в условиях
именно времени и места, и главной целью ее признается систематическое
изображение развития и изменений жизни отдельных исторических обществ и
всего человечества.
Такая задача требует многого для успешного выполнения. Для того чтобы
дать научно-точную и художественно-цельную картину какой-либо эпохи народной
жизни или полной истории народа, необходимо: 1) собрать исторические
материалы, 2) исследовать их достоверность, 3) восстановить точно отдельные
исторические факты, 4) указать между ними прагматическую связь и 5) свести
их в общий научный обзор или в художественную картину. Те способы, которыми
историки достигают указанных частных целей, называются научными критическими
приемами. Приемы эти совершенствуются с развитием исторической науки, но до
сих пор ни эти приемы, ни сама наука истории не достигли полного своего
развития. Историки не собрали и не изучили еще всего материала, подлежащего
их ведению, и это дает повод говорить, что история есть наука, не достигшая
еще тех результатов, каких достигли другие, более точные, науки. И, однако,
никто не отрицает, что история есть наука с широким будущим.
С тех пор, как к изучению фактов всемирной истории стали подходить с
тем сознанием, что жизнь человеческая развивается закономерно, подчинена
вечным и неизменным отношениям и правилам, -- с тех пор идеалом историка
стало раскрытие этих постоянных законов и отношений. За простым анализом
исторических явлений, имевших целью указать их причинную последовательность,
открылось более широкое поле -- исторический синтез, имеющий цель воссоздать
общий ход всемирной истории в ее целом, указать в ее течении такие законы
последовательности развития, которые были бы оправданы не только в прошлом,
но и в будущем человечества.
Этим широким идеалом не может непосредственно руководиться русский
историк. Он изучает только один факт мировой исторической жизни -- жизнь
своей национальности. Состояние русской историографии до сих пор таково, что
иногда налагает на русского историка обязанность просто собирать факты и
давать им первоначальную научную обработку. И только там, где факты уже
собраны и освещены, мы можем возвыситься до некоторых исторических
обобщений, можем подметить общий ход того или другого исторического
процесса, можем даже на основании ряда частных обобщений сделать смелую
попытку -- дать схематическое изображение той последовательности, в какой
развивались основные факты нашей исторической жизни. Но далее такой общей
схемы русский историк идти не может, не выходя из границ своей науки. Для
того чтобы понять сущность и значение того или другого факта в истории Руси,
он может искать аналогии в истории всеобщей; добытыми результатами он может
служить историку всеобщему, положить и свой камень в основание
общеисторического синтеза. Но этим и ограничивается его связь с общей
историей и влияние на нее. Конечной целью русской историографии всегда
остается построение системы местного исторического процесса.
Построением этой системы разрешается и другая, более практическая
задача, лежащая на русском историке. Известно старинное убеждение, что
национальная история есть путь к национальному самосознанию. Действительно,
знание прошлого помогает понять настоящее и объясняет задачи будущего.
Народ, знакомый со своею историей, живет сознательно, чуток к окружающей его
действительности и умеет понимать ее. Задача, в данном случае можно
выразиться --долг национальной историографии заключается в том, чтобы
показать обществу его прошлое в истинном свете. При этом нет нужды вносить в
историографию какие бы то ни было предвзятые точки зрения; субъективная идея
не есть идея научная, а только научный труд может быть полезен общественному
самосознанию. Оставаясь в сфере строго научной, выделяя те господствующие
начала общественного быта, которые характеризовали собою различные стадии
русской исторической жизни, исследователь раскроет обществу главнейшие
моменты его исторического бытия и этим достигнет своей цели. Он даст
обществу разумное знание, а приложение этого знания зависит уже не от него.
Так, и отвлеченные соображения и практические цели ставят русской
исторической науке одинаковую задачу -- систематическое изображение русской
исторической жизни, общую схему того исторического процесса, который привел
нашу национальность к ее настоящему состоянию.
Очерк русской историографии
Когда же началось систематическое изображение событий русской
исторической жизни и когда русская история стала наукой? Еще в Киевской
Руси, наряду с возникновением гражданственности, в XI в. появились у нас
первые летописи. Это были перечни фактов, важных и не важных, исторических и
не исторических, вперемежку с литературными сказаниями. С нашей точки
зрения, древнейшие летописи не представляют собою исторического труда; не
говоря о содержании -- и самые приемы летописца не соответствуют теперешним
требованиям. Зачатки историографии у нас появляются в XVI в., когда
исторические сказания и летописи стали впервые сверять и сводить в одно
целое. В XVI в. сложилась и сформировалась Московская Русь. Сплотившись в
единое тело, под властью единого московского князя, русские старались
объяснить себе и свое происхождение, и свои политические идеи, и свои
отношения к окружающим их государствам.
И вот в 1512 г. (по-видимому, старцем Филофеем) составляется хронограф,
т.е. обозрение всемирной истории. Большая часть его заключала в себе
переводы с греческого языка и только как дополнения внесены русские и
славянские исторические сказания. Хронограф этот краток, но дает достаточный
запас исторических сведений; за ним появляются и вполне русские хронографы,
представляющие собою переработку первого. Вместе с ними возникают в XVI в.
летописные своды, составленные по древним летописям, но представляющие не
сборники механически сопоставленных фактов, а произведения, связанные одной
общей идеей. Первым таким произведением была "Степенная книга", получившая
такое название потому, что она разделялась на "поколения" или на "степени",
как их тогда называли. Она передавала в хронологическом, последовательном,
т.е. "постепенном" порядке деятельность русских митрополитов и князей,
начиная с Рюрика. Автором этой книги ошибочно считали митрополита Киприана;
она была обработана митрополитами Макарием и его преемником Афанасием
при Иване Грозном, т.е. в XVI в. В основании "Степенной книги" лежит
тенденция и общая и частная. Общая проглядывает в желании показать, что
власть московских князей есть не случайная, а преемственная, с одной
стороны, от южнорусских, киевских князей, с другой -- от византийских царей.
Частная же тенденция сказалась в том уважении, с каким неизменно
повествуется о духовной власти. "Степенная книга" может быть названа
историческим трудом в силу известной системы изложения. В начале XVI в. был
составлен другой исторический труд -- "Воскресенская летопись", более
интересная по обилию материала. В основание ее легли все прежние летописи,
"Софийский временник" и иные, так что фактов в этой летописи действительно
много, но скреплены они чисто механически. Тем не менее "Воскресенская
летопись" представляется нам самым ценным историческим произведением из
всех, ей современных или более ранних, так как она составлена без всякой
тенденции и заключает в себе много сведений, которых нигде более не находим.
Своею простотою она могла не нравиться, безыскусственность изложения могла
казаться убогою знатокам риторических приемов, и вот ее подвергли
переработке и дополнениям и составили, к середине XVI же века, новый свод,
называемый "Никоновской летописью". В этом своде мы видим много сведений,
заимствованных из греческих хронографов, по истории греческих и славянских
стран, летопись же о русских событиях, особенно о веках позднейших, хотя и
подробная, но не совсем надежная, -- точность изложения пострадала от
литературной переработки: поправляя бесхитростный слог прежних летописей,
невольно искажали и смысл некоторых событий.
В 1674 г. появился в Киеве и первый учебник русской истории --
"Синопсис" Иннокентия Гизеля, очень распространившийся в эпоху Петра
Великого (он часто встречается и теперь). Если рядом со всеми этими
переработками летописей помянем ряд литературно написанных сказаний об
отдельных исторических фактах и эпохах (напр., Сказание кн. Курбского,
повести о смутном времени), то обнимем весь тот запас исторических трудов, с
которым Русь дожила до эпохи Петра Великого, до учреждения Академии наук в
Петербурге. Петр очень заботился о составлении истории России и поручал это
дело различным лицам. Но только после его смерти началась ученая разработка
исторического материала и первыми деятелями на этом поприще явились ученые
немцы, члены петербургской Академии; из них прежде всего следует назвать
Готлиба Зигфрида Байера (1694--1738). Он начал с изучения племен, населявших
Россию в древности, особенно варягов, но далее этого не пошел. Байер оставил
после себя много трудов, из которых два довольно капитальных произведения
написаны на латинском языке и теперь уже не имеют большого значения для
истории России, -- это "Северная География" и "Исследования о Варягах" (их
перевели на русский язык только в 1767 г.). Гораздо плодотворнее были труды
Герарда Фридриха Миллера (1705--1783), который жил в России при императрицах
Анне, Елизавете и Екатерине II и уже настолько хорошо владел русским языком,
что писал свои произведения по-русски. Он много путешествовал по России
(прожил 10 лет, с 1733 по 1743 г., в Сибири) и хорошо изучил ее. На
литературном историческом поприще он выступил как издатель русского журнала
"Ежемесячные сочинения" (1755--1765) и сборника на немецком языке "Sammlung
Russischer Gescihchte". Главною заслугою Миллера было собирание материалов
по русской истории; его рукописи (так наз. Миллеровские портфели) служили и
