равший смерть" ради конъюнктур спасительных. Коляску его катил сейчас каби-
нет-секретарь Андрюшка Яковлев, заменивший Иогашку Эйхлера; Остерман скром-
нейше возвещал о себе направо и налево:
- Я нерусский, и не мне судить о делах русских...
Бестужев-Рюмин мертвой хваткой вцепился в него.
- Как это нерусский? - кричал он на первого министра. - Ежели нерусский
ты, так чего же десять лет Россиею управлял? Бессовестно тебе от регентства
герцога отворачиваться, когда уже все давно порешили, ко му в регентах быть!
"Неужели я опоздал?.." Обложенный ватой и мехами, подлинный владыка России
был вкачен вместе с коляскою в двери царских покоев. Анне Иоанновне он ска-
зал, что восстал от ложа смертного только затем, чтобы объявить ей:
- Лучше Бирона в регенты нам никого не найти.
- И ты так думаешь? - была поражена императрица...
Проект о назначении Бирона в регенты она засунула себе под подушку. Всех
удалила мановением руки и велела остаться одному лишь Бирону... Без свидетели
она спрашивала его:
- Подумай! Разве так уж тебе это нужно? Езжай-ка, друг мой милый" обратно
в Митаву... Залягают тебя здесь без меня!
Бирон промолчал, и она поняла, что герцог регентства хочет. Бирон же из ее
спокойствия понял, что возражать императрица не станет. Бестужеву-Рюмину гер-
цог строжайше наказал:
- Хоть ночь не спи, а составь челобитную от имени Генералитета и Сената
российского. Чтобы генералы и сенаторы просили императрицу упрочить спокойс-
твие империи через мое назначение в регенты над малолетним императором Иоан-
ном... Ступай!
Наутро такая бумага была готова. "Вся нация герцога регентом желает!" Се-
нат и Генералитет в собраниях своих ее никогда не читали. Как же они подписа-
ли ее?.. Бирон отзывал к себе по два-три человека, прочитывал им челобитную
вслух.
- Выдумают же! - говорил он, фыркая, вроде не желая регентства для себя. -
Неужели в России, кроме меня, никого более достойного не могли сыскать?
На что спрошенные могли ответить ему лишь одно:
- Ваша светлость! Как мы можем сомневаться в ваших великих достоинствах?
Челобитная очень хороша! Мы подписываемся... Позвольте лишь взглянуть, кто
первым подпис поставил?
Первым стоял "подпис" Бестужева-Рюмина. Сразу все становилось ясно, и
перья вжикали под челобитной, умоляя императрицу скорее упрочить спокойствие
государства назначением Бирона в регенты.
- Я никак не могу понять! - удивился Бирон, похаживая среди придворных. -
Или все вокруг меня сошли с ума? За что мне оказывают такую честь? Можно по-
думать, что я гений...
Так вот постепенно, отзывая в сторону то одного генерала, то другого сена-
тора, он заполнил подписями всю челобитную.
- Мне теперь ничего не осталось, - сказал Бирон, притворно недоумевая, -
как отнести эту бумагу к ея величеству...
Анна Иоанновна почувствовала облегчение. Сидела на постели, а девки ком-
натные волосы ей чесали. Бирон вручил челобитную.
- Любовь моя, Анхен, - говорил он, - прости, но я не в силах долее скры-
вать опасность, в которой ты пребываешь. Этих жестоких слов боятся произнести
все, и только один я способен сказать их тебе. Не оставь меня, Анхен! В пос-
ледний раз благослови меня и семейство наше... Одна твоя подпись сейчас может
возвысить меня или ввергнуть в нищету прежнее ничтожество.
Анна Иоанновна челобитную тоже запихнула под подушку:
- Не проси лишнего, друг мой. Не могу исполнить я просьбы твоей, ибо вели-
ка моя любовь к тебе... Как же я с высот горних мира нездешнего видеть буду
мучения твои на этом свете? Уезжай в Митаву, и там ты будешь спасен...
Через кордоны герцога к ней прорвалась племянница. Анна Леопольдовна сооб-
щила тетке, что к соборованию все готово. Анна Иоанновна в злости отпихнула
ее от себя:
- Сговорились вы, что ли? Не пугайте меня смертью...
Она была еще жива, но уже казалась всем лишней. Все хотели скорее от нее
избавиться, чтобы приветствовать восхождение нового светила. 16 октября Ри-
бейро Саншес сказал, что конец недалек. Это же признали в консилиуме и другие
лейбмедики. Анна Иоанновна сама почувствовала близость смерти и тогда позвала
к себе Остермана. Они долго беседовали наедине (даже Бирон был изгнан). О чем
шел их разговор - это останется тайной русской истории. Но когда Остерман вы-
катился прочь, рыдающий, словно заяц, которого затравили собаки, тогда был
зван в покои Бирон.
Анна Иоанновна лежала, высоко поднятая на пуховиках.
В руке она держала челобитную, и дальнозоркий Бирон еще с порога заметил,
что она уже подписана императрицей.
- Ты этого хотел? - сказала она любимцу. - Так я это для тебя и сделала.
Но чует сердце мое, что апробация моя добра не принесет... Здесь я подписала
твою гибель!
Бирон в гибель не верил. Он с большим чувством прижал к губам пылающую ру-
ку женщины, которая дарила ему любовь, рожала ему детей. А сейчас она умира-
ла, отдавая ему в наследство великую империю мира! Она отлетала сейчас в не-
бытие, а русский Надир оставался с маленьким шахом Иоанном, который весело
смеялся за стенкой... ("Задушить бы его подушкой - сразу!")
Все было решено келейно. Три немца и два русских вручили Россию пришлому
человеку из мигавской конюшни. Во дворце гулко хлопали двери, по апартаментам
метался как угорелый Бестужев-Рюмин, крича надрывно в комнате каждой:
- Лучше Бирона не сыскать!
...Чистым снегом занесло могилу Волынского и его конфидентов, над храмом
Сампсония-странноприимца закружила пурга.
Чистый снег засыпал и хоромы московские, лежал нарядно на крыльцах теремов
старых. Снег был первый - праздничный...
17 октября Наташа Долгорукая въехала в Москву, обитель юности, где остави-
ла готовальни и книги умные. Уезжала отсюда совсем молоденькая, веря лишь в
добро, а вернулась матерью с двумя сиротами на руках, вдова обездоленная,
несчастье познавшая.
- Вези нас прямо к Шереметевым...
Братец Петя встретил сестру с испугом:
- Вот не ждал тебя... Ну куда я вас дену? Нешто не могла ты, Наташка, пря-
мо на деревню отъехать?
Разговор происходил в библиотеке Шереметева, и здесь же библиотекарь сидел
- поляк Врублевский. Братец молол дальше:
- Я бы тебя, сестрица, и поместил в доме своем, да негоже ныне. Я ведь же-
них княжны Черкасской, а "тигрица" сия дочь канцлера, кабинет-министра. Како-
во поступок мой на карьере тестя при дворе скажется? (Наташа плакала, дети,
на мать глядя, тоже ревели.) Невеста моя богата и знатна, шифр бриллиантовый
у плеча носит. Уж ты прости, сестрица. Денег я тебе дам, а более не проси...
Не вовремя ты из ссылки возвратилась. Да и я только-только карьер свой взял,
при дворе ухе принят...
Он сунул ей кошелек. Наташа отбросила его и ушла.
Вспомнилась ей дорога от Березова до Москвы, на всем протяжении которой
она копеечки не истратила: народ ее поддерживал.
Ее нагнал на улице библиотекарь Врублевский:
- Добра пани! Грошей не имею, а сапоги дам...
Тут же, на снегу, разулся и бросил сапоги Мишутке:
- Маленький пан мерзнет...
В одних чулках вернулся он в роскошные палаты Шереметева.
Наташа переобула старшего сына в сапоги новые, полугодовалого Митю, кото-
рого, родила под штыком, прижала к себе, и пошли они по Москве, наполненной
гамом и толкотней людской. Девятилетний Мишугка бежал рядом, цепляясь за по-
дол шубы материнской, а младший спал доверчиво, разморясь, и Наташа ощущала
тепло детское и понимала, что жить стоит - ради детей, ради их счастья, чтобы
выросли зла не имеющими, и тогда старость навестит ее - как отдохновение...
Над первопрестольной поплыл тревожный набат колоколов. Медным гулом напол-
няло Москву от Кремля самого, ухали звоны храмов высоких, заливались колоко-
лята малые при церквах кладбищенских. Возле рогатки служивый старичок навзрыд
убивался, плакал.
- Чего плачешь, родимый? - спросила его Наташа.
- Ах, и не пытай ты меня лучше... Беда случилась!
- А чего благовестят? День-то нонеча какой?
- День обычный, - отвечал служивый, - но прибыл гонец с вестью... Звонят
оттого, что умерла наша великая государыня. Господь бог прибрал касатушку на-
шу ласковую Анну Иоанновну!
По щекам Наташи сорвались частые слезы - от счастья.
Она и плакала. Она и смеялась. Легко ей стало.
- Не горюй, - сказала. - На что убиваться тебе?
Служивый слезы вытер и глянул мудро.
- Ах, сударыня! - ответил он Наташе. - Молоды вы еще, жизни не ведаете. А
плачу я оттого, что боюсь шибко...
- Чего же боишься ты теперь?
- Боюсь, как бы ныне хуже на Руси не стало!
Служивый отворил перед ней рогатку. Во всю ивановскую заливались сорок со-
роков московских, будя надежды беспечальные. И шла Наташа по Москве, смеясь и
ликуя. Целовала она детей своих, еще несмышленышей.
- Вырастете, - говорила, - и этот день оцените. Для вас это будет уже гиш-
торией, а для матери вашей - судьба-
Первопрестольная содрогалась в набате погребальном.
Благословен во веки веков звон этот чарующий.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Вот, наконец, издохла она,
оставши в страхе
всех, которы при ней,
издыхающей,
там находились...
Вас. Тредиаковский. Тшемахчда
Анна Иоанновна встретила смерть с достойным мужеством.
Она умерла гораздо лучше, нежели сумела прожить...
Глаза "царицы престрашного зраку" медленно потухали.
Императрица умирала - в духоте, в спазмах, в боли.
Взглядом, уже гаснущим, она обвела придворных и заметила прямую, как
столб, фигуру Миниха в белых штанах, с бриллиантовым жезлом в здоровенной ру-
чище, обтянутой перчаткой зеленой.
- Прощай, фельдмаршал! - сказала она. ему твердо. В этот последний миг она
будто желала примирить Миниха с Бироном - двух пауков, которых оставляла про-
живать в одной банке. Иерархи синодские читали отходную, и дымно чадили све-
чи...
Потом взор Анны Иоанновны, медленно стекленея, вдруг замер на Бироне. Дол-
го-долго смотрела она на своего фаворита, словно хотела унести в могилу па-
мять об этом стройном и сильном мужчине, который утешал ее в жизни.
И вот губы ее плачуще дрогнули.
- Не бойсь!- произнесла она внятно.
Еще раз обвела взором близких, лица которых плавали перед ней, как в тума-
не, колеблясь и расплываясь в свечном угаре.
- Прощайте все! - закончила Анна.
Голова ее дернулась, а глаза больше ничего не видели.
Анна Иоанновна умерла, прожив на белом свете 46 лет 8 месяцев и 20 дней.
Десять лет русской истории, самой тягостной и унизительной, закончились...
"Не бойсь!" - это были слова ее политического завета.
Она внушала Бирону - не бояться России и народа русского, но сама-то всю
жизнь прожила в самом гнусном страхе...
Прусский" посол Мардефельд поспешно строчил донесение в Берлин - молодому
королю Фридриху II:
"Все русские вельможи отправились в Зимний дво-
рец поздравить регента, целуя ему руки или платье.
Он заливался слезами, не будучи в состоянии произне-
сти ни одного слова. Спокойствие в империи столь
велико, что можно сказать - ни одна кошка не шевель-
нется!"
В душных покоях было невозможно дышать. Отбили замки и растворили рамы
окон. Придворные толпились возле герцога Бирона, как послушные марионетки. В
окна врывался свежий морозный воздух, и вместе с ним донесся до покоев дворца
чудовищный, дерзновенный вопль с улицы:
- Уж коли на Руси самым главным Бирон стал, так, видать, он царицу по но-
чам здорово умасливал!
Крикун оказался монахом. Его поймали и привели.
